Десятники, подойдя к Алёне, встали полукругом, потупились.
– Чего, мужики, не веселы? – спросила Алёна. – Али не по душе дело ратное, молодецкое?
– Веселиться-то вроде нет причины, – откликнулся из толпы один из десятников. – Я, почитай, половину своих мужиков положил. Вон они, – махнул он рукой в сторону распахнутых ворот.
– С такими атаманами, как вы, и всех воев погубить не мудрено. – Голос Алёны зазвенел, но не колокольца слышались в нем, сталь булатная под молотом звенела: – Бьют вас стрельцы оттого, что головы вам за ненадобностью.
Мужики удивленно переглянулись.
– Да, да! – подтвердила Алёна. – Зачем вам они, коли думать нет охоты. Вы поглядите: понахватали мужики факелов и бегают с ними на приступ воеводских хором, а стрельцы их из пищалей на выбор, как токующих глухарей, бьют. Факелы загасить немедля! На терем воеводский идти со всех сторон разом! Пистоли и пищали зарядить да палить токмо вблизи! Уразумели?
– Сделаем, матушка!
– То-то, сделаем, – укоризненно покачала головой Алёна. – И ты, Григорий, – обратилась она к Ильину, – больше о животах мужицких пекись. Где не силой, там хитростью брать надобно.
Князь, воевода Василий Иванович Щеличев метался по дому, подбадривая стрельцов охраны и челядинцев, ведших огонь из пищалей и пистолей, коих было немало в воеводских хоромах, по наседавшим повстанцам. В осаде они были немало и сидели твердо, не неся потерь, истребляя метким огнем все больше и больше повстанцев.
– Бей их, ребята, не жалей воров! Зелья на бунтовщиков достанет и пуль тоже, – кричал возбужденный боем полуодетый, весь взъерошенный князь Щеличев. – Не пускай их за ворота. Степан! – позвал князь Щеличев сотника темниковских стрельцов Степана Афанасьева. – Я пойду жену утешу, а ты тут доглядай.
– Добро, князь! Будь в надеже, – отозвался сотник. – Крепко сидим.
Щеличев поднялся по деревянной скрипучей лестнице в опочивальню. Жена сидела на полу: растрепанная, испуганная, зареванная. Как цыплята к наседке, к ней жались дети. В углу спальни, прижавшись друг к другу, выли дворовые девки.
Князь поднял жену с пола. Дети с плачем бросились к нему.
– Тихо! Тихо! – гладя по русым кудрявым головкам пятилетней дочери и девятилетнего сына, шептал, успокаивая, князь. – Погодите малость. Вот побьем воров, и опять станет тихо. Ты, матушка, – обратился он к жене, – сойди сама и детей сведи в людскую. Там со дворовыми бабами переждешь. Коль не устоим, так воры баб да детишек не тронут.
– Упреждал ведь тебя Леонтий Никитич – воевода арзамасский о бережении супротив воров, так не послушался доброго совета, не ушел в Арзамас, – корила жена князя, собирая в узелок золотые украшения, камения, жемчуг.
Оглядев спаленку, как бы прощаясь, она перекрестилась на освещенную желтым светом лампады висевшую в углу икону и, подхватив детей за руки, выскочила за дверь.
Князь устало опустился на скамью.
«Как же так? – думал он. – Отчего это? Всю свою жизнь я воров изводил, народ от душегубов оборонял, а теперь этот же народ на воровство супротив меня пошел. Живота моего домогается. Ну нет! Дай токмо отсель живым уйти, я ужо потешусь! Я ужо покажу ворам, как супротив меня подниматься! Я им дам и хлеба, и воли, и земли! Столько дам, что они у меня подавятся!».
В спаленку, топоча сапогами, ввалился стрелец Никита – широкоплечий, широкогрудый, лобастый.
– Плохо дело, князь, – точно сполошный колокол, прогудел он. – Меня сотник послал упредить, что сейчас воры приступом пойдут.
– Так что с того, отобьемся, – устало отмахнулся князь. – Чай, не впервой.
– На дворе, князь, темень, хоч глаза выколи, ничего не видно, палить не в кого. Сотник говорит, что укрыться тебе, князь, где-то надобно, не то поздно будет.
– И так уже поздно. Ты иди, я здесь воров дождусь.
Внизу послышался грохот: били чем-то тяжелым в двери. Затем послышался треск раздираемых ставень, выстрелы, звон сабель, крики нападавших и обороняющихся.
Князь отошел в глубину спаленки, вытащил из-за пояса пистоли, проверил. Саблю положил перед собой на обитую атласом скамью.
Ждать пришлось недолго: от удара чьего-то сапога дверь распахнулась, и в ярко освещенном дверном проеме показался мужик с пищалью в руках. Увидев князя, он вскинул пищаль, но выстрелить не успел. Князь Щеличев опередил его… Схватившись за грудь, мужик упал навзничь.
Но тут в спаленку ворвались еще трое. Князь выстрелил из второго пистолета, и опять удачно: один из мужиков, выронив саблю, схватился за горло. Князь, отшвырнув ногой скамью, бросился на рыжебородого, одетого в стрелецкий кафтан мужика. Тот увернулся и ударом сапога в живот отбросил князя в угол спальни.
– Вставай, собака! Прими смерть!
Князь медленно поднялся на ноги. Прямо перед ним, направив ему в грудь пищаль, стоял мужик в стрелецком кафтане. Другой, чернобородый, в большом треухе, стоял рядом, держа в руках по пистолету.
Страха воевода не испытывал. Было только до боли досадно погибать вот так, бесславно, в собственной опочивальне. Но, знать, не пришла его смерть. Произошло все так неожиданно и непонятно… Помощь, на которую рассчитывал князь и надеялся до самой последней минуты, пришла от одного из воров. Чернобородый мужик, повернувшись боком к князю, а лицом к своему товарищу, вдруг разрядил в него свои пистолеты. Затем, сдернув с убитого кафтан, шапку, он бросил их князю со словами:
– Оденься! Время не терпит. Поспешай!
Еще не веря, что пришло спасение, князь Василий быстро накинул на плечи кафтан убитого повстанца, надвинул на глаза его шапку. Оглядев князя, мужик покачал головой.
– Не пойдет так. На, – подал он тряпицу, – замотай лицо. Не дай Бог, признает кто, тогда и тебе, и мне – смерть.
Сунув в руки князя саблю, мужик кивнул ему, чтобы он следовал за ним.
Воеводский дом был во власти повстанцев. Их набралось столько в горницы, светелки, сени, что пройти к выходу было невозможно. Князь дивился тому, что повстанцы расступались перед чернобородым мужиком, давая ему, а следовательно, и идущему неотступно за ним князю Щеличеву дорогу.
На дворе также было людно.
Перед крыльцом повстанцы разложили большой костер и тащили к нему на освещенное место княжеское добро.
Выйдя со двора, чернобородый мужик остановился.
– Жди здесь, князь. Я мигом обернусь!
Вскоре он вернулся, ведя в поводу двух оседланных коней.
– Садись! – кинув поводья одного из жеребцов, тихо сказал мужик. – Любит, знать, тебя Бог, что так от смерти бережет, да уж ты, князь, больше в такие дела не встревай.
Мужик, кряхтя, влез в седло.
– Ну, что, князь, поехали?
– С Богом! – отозвался тот и нетерпеливо дернул поводья.
У Губной избы еще постреливали.
– Выходи, мужики! – кричали повстанцы стрельцам. – Может, помилуем, коли хорошо просить будете.
Те, меж выстрелами, им отвечали:
– А хрена не хошь? Чтобы мы, воины царевы, у бессамыг в ногах валялись? Накось, выкуси-ко!
За этим следовала пальба, и потом раздавалось опять:
– Выходь, краснополые! Выходь! Не то Гришку до ваших баб пустим. Он больно охоч до стрелецких женок, рвется, еле сдерживаем. Точно жеребец по весне до кобыл рвется!
В ответ неслись ругательства и залп из пищалей.
Когда Алёна с атаманами подъехала к изгороди Губной избы, наступило затишье: и та, и эта стороны устали и ругаться, и стрелять.
Подозвав одного из мужиков, осаждавших Губную избу, Алёна спросила:
– Долго вы еще сидеть здесь думаете?
Мужик, почесав бороду, ответил:
– А нам не к спеху. Жрать стрельцы захотят, сами из избы выйдут. Так, чтоб задарма животы класть – дураков нет! Стрельцы-то за бревнами сидят и палят по нам, а мы перед ними, как на ладони. Так что мы ужо погодим.
– Кто у вас здесь за старшего?
– А никто. Полусотенный Емельянов Фрол был поначалу, да потом убег воеводский дом шарпать.
Кровь бросилась в лицо. Обернувшись к атаманам и есаулам, Алёна приказала:
– Емельянова найти и повесить. Прилюдно казнь сию свершить, дабы другим неповадно было. Не разбойники мы, не для того поднялись мы на бояр. А он войско бросил, чтобы животов пограбить. Повесить за сию провинность! Тебе, Игнат, дело сие поручаю, – кивнула она Игнату Рогову. – Кто в Христорадиевке был на засеке, тот не заробеет казнь свершить. И ты, Игнат, не заробеешь Емельянова казни предать. Сюда же, – показала она на Губную избу, – прикатить пушки и разметать сие паучье место! Кукин! – позвала она одного из молодых атаманов, – тебе управляться с этим. Поспеши!
Атаман, молча развернув коня, ускакал в темноту.
Князь Щеличев, проезжая мимо Губной избы, увидел перед воротами группу всадников. Среди них выделялся один. Он был ниже всех ростом, мелковат, но судя по тому, что остальные всадники его внимательно слушали, князь решил, что это и есть самый главный вор. Каково же было его удивление, когда, подъехав ближе, князь распознал во всаднике женщину.
– Кто это? – невольно вырвалось у Василия Щеличева.
– Тише, князь! – зашипел на него мужик. – Чай, не у себя в палатах.
– Так кто же это? – уже тише спросил князь, оборачиваясь назад, туда, где осталась группа всадников.
– Ведьмака то! – прошипел чернобородый мужик. – Околдовала чертова баба всех! Мужики что телки за ней тянутся. Вор-старица Алёна – вот кто это!
– Так вот кто крепость под себя подмял, – процедил сквозь зубы князь Щеличев. – Опять она… Ну, ничего. Свидимся еще, век долог. Поможешь ли мне свидеться со старицей? – наклонившись к мужику, спросил князь, но тот ничего ему не ответил.
Так, крадучись, не привлекая внимания, выехали они за крепостные ворота.
– Дальше ты, князь, один добирайся.
– Может, вместе поедем, – предложил князь. – Слово за тебя скажу, помилуют.
Чернобородый мужик громко рассмеялся:
– Ты, князь, о своей голове пекись, каб не потерять по дороге, а я о своей как-нибудь сам позабочусь.
Мужик развернул коня.