– Будь по-твоему, сведу! – согласился повстанец. – Да отпусти же ты меня наконец-то, не убегу! У, репей старый! Вот прилип, трясця тебя бери! И где ты отыскался на мою голову?
– Сам виноват, неразумный. Зачем меня чапал?
– Ладно, отец, – примирительно хлопнул по плечу подьячего повстанец. – Не серчай на меня. Пойдем в терем воеводский, там Алёна наша, – и повстанец зашагал через Соборную площадь к княжеским хоромам, а позади него, путаясь ногами в стрелецкой сабле, семенил темниковский площадной подьячий Родька Сергеев.
Алёна проснулась от того, что кто-то топтался под дверью и настойчиво покашливал.
– Это ты, дед? – спросила Алёна, думая, что дед Пантелей топчется под дверью, не решаясь войти.
– Я это, – отозвался Игнат Рогов. – Человек тут пришел к тебе. Дело, говорит, у него тайное и спешное. Из самой Москвы вести.
Сердце тревожно екнуло: «От Поляка, должно, вести! Почему он сам не приехал? Почему человека прислал?» – вихрем нахлынули мысли.
Алёна вскочила с постели, оправила сарафан, волосы. Хотела было переодеться, но, махнув рукой, выскочила за дверь.
В горнице собрались почти все атаманы, есаулы, сотники. Когда Алёна застучала каблучками по ступенькам, все обернулись на звук и, увидев ее в шелковом сарафане, душегрее, сафьяновых сапожках, отдохнувшую, раскрасневшуюся ото сна, с сияющими от волнения глазами и разметавшимися по плечам волосами, оторопело повскакивали со своих мест. Атаманы привыкли видеть Алёну в черном монашеском платье, черном платке, при оружии, а тут спускалась к ним по лестнице женщина молодая, ладная, пышущая здоровьем.
– Ото баба! – невольно вырвалось у кого-то из атаманов. – Жар-птица, а не баба!
Алёна, не замечая восторженных взглядов своих товарищей, бросилась к Игнату Рогову.
– Ну, где посыльщик? – воскликнула она.
– Здесь!
Атаманы расступились, и перед Алёной предстал низенький, плохонький мужичонка в потертой рясе.
– Ты кто? – недоумевая, спросила Алёна.
Родька Сергеев, презрительно оглядев Алёну с ног до головы, недоверчиво спросил:
– А ты кто сама-то будешь?
– Алёна.
– Что-то не больно ты на старицу похожа…
– Говори, чего тебе? От кого пришел? – горя нетерпением, спросила она.
Подьячий еще раз оглядел Алёну и, обернувшись к Игнату Рогову, спросил:
– Верно, что сия женка и есть Алёна?
Игнат сгреб Родьку за грудки и, приподняв до уровня побагровевшего лица, процедил сквозь зубы:
– Ты тут не скоморошничай! Говори, чего пришел, а не то двину раз, мигом в голове просветлеет!
Родька испуганно замахал руками:
– Верно! Верно! Прозрел я! Вижу таперича, что это старица в одеянии черном, смиренная сестра во Христе.
Алёна весело рассмеялась:
– Понятливый! Откуда ты такой взялся?
– Я – площадной подьячий Родька Сергеев. Послан к тебе от человека. Велел тот человек передать вот это.
Родька полез за пазуху и вытащил тряпицу, завязанную в узел.
– Что там? – не утерпела с вопросом Алёна.
Родька не спеша развязал узел, на его узкой ладони сверкнула золотом жуковина.
Алёна сразу же узнала перстень.
– Откуда она у тебя? – взволнованно спросила она.
Подьячий покачал головой.
– А-й-яй-яй! Я же токмо сказал, что послал меня к тебе человек. Наказал передать жуковину, а на словах сказать, что ждет он тебя с важными вестями, а что за вести, то мне неведомо.
– Едем! – решительно тряхнула головой Алёна.
Родька скорчил пренебрежительную гримасу и кивнул Алёне на ее наряд.
– Ах, да! – всплеснула Алёна руками. – Я сейчас! – и убежала переодеваться.
Оставшись одни, атаманы обступили подьячего.
– Ты где же саблю себе раздобыл? – спросил подьячего кто-то из атаманов.
– Как где? – удивился Родька. – Знамо дело: в бою!
– Ишь ты, вояка какой! – рассмеялся Иван Кукин. – С кем же ты сражался?
– Как с кем? С ворогами: кабацкого откупщика Мишку Силеева имали да людей темниковского воеводы князя Щеличева у старого темниковского городища побили, струг, на коем они приплыли, пошарпали. Там и саблю себе добыл.
– Да ты и вправду вой знатный, – одобрительно, сквозь усмешку, сказал Кирилл Пухов. – Приходи ко мне в сотню, возьму в пушкари, коли желание на то есть.
– А зачем мне твоя сотня? – затрясся в смехе Родька. – У меня своя сотня имеется, на городище стоим. Приходи ко мне в сотню, коли что.
Атаманы весело рассмеялись.
– Ай да подьячий!
– Ай да старый пень!
– Всех объегорил!
Алёна, переодевшись в свое обычное черное платье, при оружии, с посуровевшим лицом предстала перед Родькой Сергеевым.
– В седле сидишь? – строго спросила Алёна.
Подьячий замотал головой.
– Бог миловал. Пока по земле свои ноги носят.
– Игнат, прихвати его с собой, – кивнула она на подьячего. – Не зашиби токмо!
Атаманы вслед за Алёной вывалили на крыльцо воеводского терема. Кони, отдохнувшие за ночь, оседланные, нетерпеливо били копытами, грызли удила. Два десятка молодцов личной охраны Алёны уже были в седлах и ждали отъезда. Дед Пантелей вертелся здесь же.
Подвели к крыльцу Бельчака. Алёна легко вскочила в седло и, махнув рукой, чтобы следовали за ней, выехала на Соборную площадь.
Повстанцы, завидев всадников, повскакивали от костров, зашумели, закричали, приветствуя своих атаманов, славя Алёну, радуясь легкой победе.
4
Еще издали, подъезжая к реке, Алёна увидела на отмели большой восьмивесельный струг, наполовину вытянутый из воды.
Остановив коня и подождав, когда подъедет Игнат Рогов с подьячим, Алёна спросила:
– Здесь посыльщик?
– Туточки, матушка, – затряс бороденкой Родька Сергеев. – Ежели глаза мои мне еще верно служат, то вон на бревнышке сидит. Вот тот, в черной одежонке.
Приказав сопровождавшим ее атаманам и охране спешиться, Алёна направила своего Бельчака к сидящему возле струга мужику.
Когда она подъехала ближе, то увидела, что посыльщиком Поляка был монах: высокий, широкоплечий, чернобородый. Он сидел, подперев голову руками, в глубокой задумчивости, устремив взор вдаль. Он не слышал, когда Алёна подъехала к нему, когда окликнула, и только тогда, когда, спрыгнув с коня и подойдя вплотную к нему, она тронула монаха за плечо, он очнулся.
Монах встал. Он был настолько высок, что Алёне пришлось запрокидывать голову, разговаривая с ним.
– Я та, которую ты ищешь, – после обмена поклонами начала Алёна. – Жуковину, что передал ты, я признала, а человек, давший ее тебе, – брат наш и товарищ в деле нашем. Посему говори не таясь, радостны ли, печальны ли вести твои.
Монах еще раз поклонился и ответил:
– Вести мои тебе не в радость, ибо идут сюда из Москвы рати несметные – полки дворян и стрельцов, и рейтаров, конно и пеше, с пушками и обозом немалым. Ведет сие царское войско боярин, князь Юрий Олексеевич Долгорукий, а с ним князь Борятинский, и князь Хитрово, и князь Леонтьев, и еще много людей начальных, кои славу ратную себе добыли не на воеводстве сидючи, а в походе супротив ляхов. Кровь прольется немалая.
– В бою без крови не бывает. Волю и землю токмо кровью добыть можно! – воскликнула Алёна. – Мужики знают об этом и готовы головы сложить, коли выпадет такая доля.
Не обращая внимания на слова Алёны, монах продолжал:
– Поляк, направляя меня сюда, наказал тебе не артачиться, а послушаться его совета: уходить надобно вам вниз по Волге и подаваться на вольный Дон. Не устоять мужикам супротив войска царского. Кровь прольется понапрасну. Вот и все, что велел он передать тебе, – закончил монах.
– А сам Поляк почему не приехал? Почему через тебя вести прислал? Где товарищи его, что посланы с ним на Москву были? – тревожась за судьбу Поляка, спросила Алёна.
Монах, глянув Алёне в глаза и увидев в них тревогу, печаль затаенную, улыбнувшись, ответил:
– Здоровы все молодцы, кланяться тебе велели, да и всем ватажникам також. Одно плохо, побывал Поляк в застолье царском, сладко царя зреть, да похмелье застольное царское горько. Отлежится молодец и прискачет, – положив свою руку Алёне на плечо, монах добавил: – Гордое и верное сердце в груди его бьется. Такого и полюбить не грех.
Алёна вскинулась, зарделась по-девичьи и, опустив глаза, тихо ответила:
– Скоро ли зреть нам его доведется?
– Того не ведаю, ибо дороги все войском заполнены, а ему с бережением идти надобно будет. Так что не печалься понапрасну, но и рано не жди Поляка со товарищи в Темников.
– Благодарю! Не знаю твоего имени…
– Пименом зови.
– Благодарю тебя, брат Пимен. За всех поднявшихся супротив неправды, супротив угнетателей своих благодарю. – Алёна поясно поклонилась монаху. – Ты что же намерился дальше делать? – участливо спросила она.
– Пока не знаю. Назад мне дороги нет, но и дела вашего я боюсь, – и как бы спохватившись, добавил: – Не умереть за народ боюсь! Нет! Боюсь я крови безвинной, что прольется здесь, когда коршуны налетят.
Монах устало сел на бревно.
– Пока здесь, на Городище, отдохну малость, а там решу, как быть, – продолжил он. – Ты же, ежели надумаешь на Дон уйти, о Поляке не пекись, дождусь я его здесь, доведу, где ты. А о совете Поляка подумай хорошенько! Я на Москве всякого нагляделся и верно скажу: ни старого, ни малого не пощадит князь Долгорукий. Ему, что лях, что наш русский мужик – все едино!
– Не мне одной решать куда идти. Раз здесь останешься, так услышишь, как дело обернется, а коли останемся в Темникове ворога дожидаться, так приходи, примем, как родного, ну, а уйдешь ежели куда – добрый путь тебе! Прощай же пока!
Алёна вскочила в седло и с места пустилась вскачь.
Монах посмотрел ей вслед, затем встал и широко перекрестил удаляющихся в сторону Темникова всадников.
– Спаси и сохрани на смерть идущих! – произнес он тихо.
5
В большой горнице, где князь Щеличев не так давно принимал гостей, а ныне собрались атаманы, есаулы, сотники и полусотенные повстанческого войска, было тесно. Несмотря на распахнутые настежь окна, дух в горнице стоял тяжелый. Все уже знали о посылке царских полков и теперь, накричавшись до хрипоты, наспорившись, сидели тихо, ожидая, что скажут Алёна, Игнат Рогов, Еремка Иванов, Иван Захаров, Иван Кукин, Гришка Ильин, Иван Зарубин – их слово было решающим.