Сперва эта большая река бежит быстро; у бурга она движется помедленнее. Поначалу думали, что это разные реки, но потом нашелся человек, который прошел по всему ее берегу и сказал, что это одна и та же река.
К бургу от нашего села дорога такая. Нужно переправиться через речку, что возле села нашего протекает. Обогнуть холм с курганом Алариха и ехать прямо от речки. Сперва холмы потянутся, а вскоре и лес. Хороший лес. Через лес тропа есть нахоженная; нужно только по приметам знать, как в лес войти, а дальше не собьешься.
Тропа выводит к старой дороге. Дорога эта сейчас заросла, но проехать по ней можно. По дороге на полдень — как раз к бургу выйдешь.
Если от бурга дальше идти по этой дороге, начинаются равнинные места. По этим равнинам кочуют аланские роды. Четыре рода всего аланских по соседству от нас. Мы этих аланов не опасаемся и они нас не опасаются, ибо между нами и аланами уже не первый год вечная дружба. Аларих, отец теодобадов, своими подвигами аланов почти на нет свел. Но потом, как Аларих пал, вместо него стал Теодобад. Аланские старейшины, выждав время, в бург приехали. Тут и дружба между ними и Теодобадом сладилась.
Обликом аланы на нас похожи, а живут как гунны. Нет у них ни бургов, ни сел. Кочуют со своими стадами между нашим бургом и краями вандальскими.
Когда Рекила-вождь нас сюда привел, вандалы в этих землях уже были. И гепиды были. И герулы были.
Никто не знает, кто первым на эту землю сел, но Велемуд говорит — вандалы были первыми.
Велемуд так рассказывает: Вотан как-то раз шел по земле и в землю копье вонзил. Из того копья вотанова дуб вырос могучий, и стало это место центром мира. Вокруг же центра мирового построилось село вандальское; и он, Велемуд, в том селении родился.
Велемуда послушать — все у вандалов лучше, чем у других. И деревья выше, и дома больше, и девушки иначе устроены. Мол, девицы вандальские таковы, что щит их добродетели только вандальским копьем пробить можно, а другие об тот щит копья тупятся и ломаются.
Услышав это, дядя Агигульф в азарт вошел. Велемуд же по плечу его хлопнул и пригласил с собой ехать, жену из вандальского рода ему подыскать.
Дядя Агигульф согласился, предложил для начала на сестре Велемуда готское копье попробовать. Знал дядя Агигульф не понаслышке: действительно хороши собой вандальские девицы. Не зря Ариарих из вандалок жену себе взял.
Велемуд, услышав это, сперва надулся, а потом улыбкой просиял и вот что Агигульфу предложил: есть у него, Велемуда, родич; у того родича есть еще один родич; хороший, только злющий. Так у того злющего родича есть дочка на выданье. Она бы Агигульфу подошла. Нравом — вылитый дядя Агигульф. И на коне скакать горазда, и копье метать. У вандалов ей трудно мужа себе под стать найти — степенны вандалы, никто ее брать не решается…
У дяди же Агигульфа от рассказа велемудова слюни по бороде потекли.
А Велемуд дальше беседу вьет. И Гизульфа, мол, мы оженим, и положим начало новому роду вандалоготов. Вот уж и Филимер…
Тут дедушка Рагнарис, который при разговоре том был, взревел раненым быком и дядю Агигульфа послал за скотиной в хлеву убирать — мол, два дня как не чищено.
Велемуд после того несколько дней на Агигульфа хитро поглядывал.
С аланами вандалы очень хорошо живут, потому что между ними много родичей, и охотно они берут в жены друг у друга дочерей.
К югу за вандальскими землями тянутся холмы, и где-то там, за холмами за долами, как Велемуд говаривает, есть великая река — Данубис. Река, что мимо нашего бурга течет, в Данубис впадает. Так дядя Агигульф говорит.
А на полночь и на восход от нас тянутся земли герулов. Далеко они тянутся. Широко и привольно раскинулось злокозненное и высокомерное племя герульское, жиром и богатством истекая. Это те самые герулы, которые Ульфу глаз выбили. У нас нет мира с этими герулами.
Где-то очень далеко на полдень да на закат изнемогает от врожденной свирепости племя лангобардское, откуда наш Лиутпранд родом.
У них ни с кем дружбы нет, со всеми воюют, кто к ним ни придет. Только с нашей стороны к ним никто не ходит, так что с кем-то другим они воюют. У нас про них говорят, что лангобарды страшный народ, никому обид не прощает.
Лангобарды — любимцы Фрейи.
Я только одного лангобарда видел — Лиутпранда, того, что срубил голову нашему дяде Храмнезинду. Лиутпранда послушать — вовсе не изнемогают лангобарды от свирепости. Напротив. Сидят, киснут, от безделья мхом поросши. Лиутпранд тоже с ними сидел-сидел, а после плюнул и прочь подался.
Только он недолго с нами жил — ушел в поход и не вернулся. А Ульф и дядя Агигульф с ним в тот поход не ходили и потому никто не мог сказать нам, куда делся Лиутпранд.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОЗЕРО
После того, как брат мой Гизульф на охоте взял кабана и съели того кабана и брата моего Гизульфа к Марде-замарашке водили, сильно изменился Гизульф: высокомерен стал и от меня отдалился. А к дяде Агигульфу и Валамиру, наоборот, — приблизился.
Я на то дяде Агигульфу жаловался и выговаривал. Обвинить его хотел, что он дружбу мою с братом порушил. Дядя же Агигульф вдруг опечалился заметно и сказал, что было и у него в мои годы такое огорчение, когда старший брат его Тарасмунд, мой отец, взял себе жену и от него, Агигульфа, отошел.
И добавил, заметно приободрясь, что зато впоследствии брата своего старшего Тарасмунда славой превзошел. Ибо сколько он, Агигульф, в походы ходил — и сколько Тарасмунд, семьей обремененный, ходил? Не сравнить! Вон и конь в конюшне добрый стоит. А кто коня того добыл и в дом привел? И уздечка на коне знатная, а кто ее в бою захватил? И седло богатое. Кто седло достал для коня? Он, дядя Агигульф, добыл все это, сражаясь неустанно.
Дядя Агигульф любит про коня напоминать.
Я возразил на то дяде Агигульфу, что зато отец мой Тарасмунд Багмса добыл, а дядя Агигульф только и горазд, что в походах юбки задирать (дедушка так говорит). Дяде Агигульфу нравится, когда ему про то говорят, что он юбки задирает.
На то дядя Агигульф ликом просветлел и сказал, что настоящий воин всегда в походах юбки задирает. Что до багмсов всяких, то тут всему виною агигульфова священная ярость: рвет он багмсов на части, удержаться не может. Оттого и не привел ни одного.
А наложниц и рабынь всяких он нарочно не берет. Нечего дом наш рабынями засорять. С нас дедушкиной наложницы хватит, Ильдихо.
Агигульф недолюбливает Ильдихо. А что ее любить? Наложница, а держится хозяйкой. Все потому, что дедушкина.
После того, как дядя Агигульф видел на озере чужих, а никто больше не видел, ни один человек, кроме моего брата Гизульфа, Агигульфу верить не стал.
Дядя Агигульф из-за этого со всеми дрался.
В последний раз дядя Агигульф дрался на хродомеровом подворье, с Оптилой, сыном Хродомера. Правоту свою доказывал.
Пока дрались, к нам от Хродомера Скадус-раб прибежал и закричал, что дядя Агигульф хлев там проломил. Дедушка Рагнарис пошел туда и дядю Агигульфа домой палкой пригнал.
После и сам Хродомер к нам явился и требовал, чтобы дядя Агигульф у него хлев восстановил. Развалил, мол, хлев своей глупой дракой.
Дедушка Рагнарис заставил дядю Агигульфа Хродомеру хлев восстановить, а заодно и наш починить ему велел. Брат мой Гизульф жалел дядю Агигульфа и помогал ему. Еще шушукались они о чем-то в сумерках, а мне не говорили.
Я обо всем потом узнал. Они хотели на озеро вдвоем идти и словить этих чужих, чтобы все село устыдить. Я думаю, дядя Агигульф хотел всех чужих порвать, только одного привести, а Гизульфа с собой брал, чтобы духов озерных отгонять, дабы они благодушие на дядю Агигульфа опять не напустили.
Хотели и Валамира с собой взять, но больно уж крепко дядя Агигульф с Валамиром в последний раз подрался. Рано, мол, еще к Валамиру идти, пусть у того сперва синяки с лица создут. Да и на дядю Агигульфа в те дни любо-дорого было смотреть: Валамир ему так нос расквасил, свеклу вместо носа сделал. Да еще палка дедова везде погуляла.
Первые дни после того дядя Агигульф ярился, кричал, что всему селу красного петуха пустит и к велемудовым вандалам уйдет, но потом душой отошел. И с Гизульфом шептаться про то стал, что на озеро они тайно пойдут. Я однажды подслушал, как они шепчутся.
Я не хотел, чтобы они на озеро шли. Я боялся, что они привадят чужих к нам, покажут им дорогу в наше село. Но еще пуще чужих боялся дедушку Рагнариса, который настрого запретил на озеро ходить. Страшен в гневе дядя Агигульф, но куда страшнее гнев дедушки Рагнариса, ибо Арбр-вутья за ним стоит и Аларих-курганный, а с ними встречаться никому не пожелаешь.
Три дня прошло, как шептались дядя Агигульф с Гизульфом; я же глаз с них не спускал, ибо не хотел допустить, чтобы на озеро они пошли. Гизульф ночевал рядом со мной, поэтому не мог ночью уйти без того, чтобы я про то не узнал.
На четвертую ночь перед рассветом я проснулся, будто подбросило меня. Хвать — нет рядом Гизульфа. Мы тогда на сеновале спали. Спустился на двор, никого не увидел.
Вдруг кто-то сзади подкрался ко мне, схватил и рот мне зажал. Я от страха обмер и подумал, что это враги к нам на двор незаметно вошли, отбиваться начал и мычать, ибо громко завопить не мог.
Потом перед собой вдруг Гизульфа увидел, брата моего. Брат мой глядел на меня и подло улыбался. Тогда я понял, что это дядя Агигульф меня держит. Тут он меня отпустил, наказав только не кричать, и по шее дал для убедительности.
Но Гизульф сказал, что я непременно пойду и старшим на них нажалуюсь и что обезопасить себя от такой беды одним способом можно: взяв меня с собой. Тогда я-де с ними одной виной повязан буду и не стану язык свой распускать. А дядя Агигульф добавил, что ежели стану, то они с Гизульфом меня конями размечет. Но я не поверил, потому что у нас только один конь, тот самый, про которого дядя Агигульф вспоминать любит. И над конем этим дядя трясется.