Дядя Агигульф прибавил, что гепиды сразу приметили мощь готских воинов. Не зря рабынь им подкладывали. Хозяйственные они, гепиды, доброе потомство потом получат.
Валамир говорит, что село гепидское беспрестанно подвигами своими удивлял. Но какие то были подвиги, дядя Агигульф сказать не берется, ибо сам Валамир всегда про подвиги свои врет, а от гепидов много не добьешься. Одно дядя Агигульф наверняка знает: пил Валамир на спор — кто больше выпьет. И также брался с одним щитом и палкой выходить против трех огромных гепидских собак. Валамир когда в бурге у Теодобада бывает, всегда это показывает. А у гепидов он это на спор показывал. Так и гривну, что за козу отдавал, назад отыграл.
Тут дедушка Рагнарис рассказ дяди Агигульфа оборвал, взревев:
— Беда надвигается, утробой чую! Идет на село напасть неведомая, а вы с Валамиром молодечеством перед гепидскими девками хвастаете, семя сеете! Не взойдет ваше семя, если будете время попусту расточать!
Дядя Агигульф показал, что обиделся. Сказал, что к тому рассказ свой и ведет — не попусту время они расточали.
К гепидам весть пришла из капища. Худая весть, молвить страшно. Разорено и сожжено малое капище, наше, стало быть. И жрец убит. Убил его какой-то чужак, который готом назвался. Нарочно назвался, чтобы в заблуждение всех ввести и еще большее зло причинить.
Тот вестник из капища так рассказывал. Явился к ним в большое капище незнакомый воин, назвался готом, и поведал, что жреца в малом капище убитым нашел. А что сам он того жреца убил — то позже догадались, когда другие злодейства он совершил. Тот воин все до Нуты, самого ветхого и мудрого из жрецов, домогался. Не хотели его жрецы к Нуте пускать. И правильно делали, что не хотели. Чуяли беду. Но супостат настаивал и все стращал страшными бедами, которые-де свершатся, ежели он с Нутой не увидится.
А Нута — как слабенький огонек лучины. Дунешь посильнее, он и погаснет. Шутка ли, полвека и за готов и за гепидов радел, мир в племенах и между племенами охраняя. Так и случилось — сгубил злыдень Нуту нашего. И вот как.
Супостат тот, к Нуте стремясь и жрецов стращая, все кричал, что уголья с собой привез из сожженного капища готского. Не иначе, заговор какой-то на эти уголья сделан был. Ибо едва возложил на них пальцы Нута, как дух его расстался с телом и пустился в дальнее странствие, откуда нет возврата. Такова была злодейская уловка.
Но и тут не постигли жрецы опасности. Не иначе, морок злодей на жрецов навел. Хотели те пойти за духом Нуты и спросить его обо всем, что открылось Нуте. Вот тогда-то и обнажил тот изверг гадючью сущность свою, бежав позорно. Ибо обличил бы его, несомненно, Нута в осквернении малого капища, убийстве жреца и в других злодейских деяниях.
Когда же бежал убийца, скрываясь, как тать, то коня увел.
Мы-то, кто рассказ дяди Агигульфа слушали, давно уже поняли, кто был тот «гот-супостат». Но молчали, сдерживали себя. Только отец наш Тарасмунд улыбался, но голову отворачивал в тень, чтобы дядя Агигульф не заметил.
А дедушка Рагнарис рявкнул:
— Неужто вы с Валамиром не догадались, козлы непотребные, о ком тот жрец рассказывал как о злодее страшном?
Дядя Агигульф честно признал, что не догадались. Толковали между собой они с Валамиром об этом. Много толковали, но так и не поняли, кто это был.
Неужто и впрямь Гизарна это был? Давно знают они Гизарну. Не способен Гизарна такие злодейские поступки совершать.
Тут дедушка Рагнарис, оборотясь к идолам, вознес к ним горячую мольбу не посылать сейчас ему, Рагнарису, священной ярости, дабы не обагрил руки кровью потомства своего бестолкового. И спросил Агигульфа: чем он, Агигульф, думал? Может быть, той мертвой головой, что на чреслах его болтается? Или тем, что у него на чреслах под мертвой головой болтается? Про Валамира и говорить нечего, ибо ведомо всем — Валамир шлемом своим думает. А когда шлем снимает, так и не думает вовсе.
Сами же Гизарну в капище провожали, на всю деревню ржали, спать не давали, Гизарну до слез, небось, довели. Так неужто Гизарна на ум вам не пришел?
Дядя Агигульф обиделся. Они с Валамиром хорошо потрудились, обряд соблюдая при проводах Гизарны. О Гизарне ведь и радели, дабы хорошо в капище Гизарне ехалось.
Когда же в гепидском селе о бедах, капище постигших, рассказывали, Агигульфу с Валамиром о Гизарне и не подумалось. Не способен Гизарна на злодейства такие. Да и о козлах речи не велось.
Тут дедушка Рагнарис сказал ядовитейше, что доброе, видать, воинство взрастили в селе нашем, коли только по козлам друг друга и различают. Который с козлами — тот Гизарна, а кто сам козел — тот Агигульф.
И добавил сокрушенно, что при Аларихе, мол, все иначе было. Все с умом да с толком делалось. Потому и не рыскали чужаки по округе, что по селам настоящие воины жили, а не шуты гороховые. А как сопляк Теодобад в бурге сел, так и кончилось благолепие. При Аларихе небось на сев глядючи в походы не хаживали.
Тут дядя Агигульф омрачился — не любил он про ту посевную вспоминать.
Сказал: как бы то ни было, а гепидов весть обеспокоила. Не всякий день капище разоряют и жрецов убивают. Да и без того чувствовали гепиды, что беда идет.
Собрали тинг. Гепиды народ основательный: уж если взялись что-то делать, так делать будут с толком. И решили гепиды на том тинге, что самое лучшее будет — всю округу прочесать. Особенно же охотничьи заимки, где чужаки укрываться могут.
Но для такого дела очень много воинов нужно. Гепиды между собой судили и рядили и решение приняли с наибольшей быстротой, на какую только гепиды способны, то есть, на второй день, когда все уже охрипли от степенных речей: собрать всех воинов, и из этого гепидского села, от других сел ближних гепидов, и от дальних гепидов, где сейчас сильный вождь сидит по имени Оган.
А ежели не даст воинов Оган-Солевар — а Оган наверняка не даст, Огану воины нужны с Лиутаром-вандалом воевать — тогда обидеться, отпасть и под Теодобада-гота идти: пусть Теодобад людей дает. Благо посланцы готские от Теодобада — вот они и не надо время тратить и посылать к готам своих вестников.
Тут дядя Агигульф добавил с завистью, что гепидам-то проще, ибо нет у них вражды между селами, как у нас. Дедушка же Рагнарис поглядел на него презрительно, как на вошь, какую доводится в сединах отловить. Спросил, хватило ли ума у них с Валамиром смолчать и не рассказывать гепидам про вражду нашу? Дядя Агигульф сказал, что гепиды и так про эту вражду знают.
Такой наказ посланцам теодобадовым дали гепиды: передать как есть все, что на тинге решено было. И еще сказали гепиды: с Оганом ли Солеваром мы останемся, под Теодобада ли пойдем — того пока не знаем. Пусть Теодобад не взыщет. А от приглашения в золотой бург мы не отказываемся. Вот урожай соберем и по первым холодам в золотой бург двинемся. С волами пойдем.
После тинга они с Валамиром сразу из села гепидского уехали; всего же прожили у гепидов одну седмицу.
Тут отец наш Тарасмунд спросил дядю Агигульфа, не слыхал ли он там, у гепидов, что-нибудь о Гупте-святом. Ибо весть пришла, что к ближним гепидам Гупта отправился, весть о Добром Сыне понес.
Дядя Агигульф, смутившись заметно, сказал, что да, слыхал о таком. Будто к тем гепидам отправился Гупта, где вождем Оган-Солевар сидит, то есть, к дальним гепидам в бург. Оган тот богам отцовским поклоняется, а Бога Единого к себе в бург не пускает. И потому предал Гупту лютой смерти Оган. Так у ближних гепидов говорили.
Еще сказывали, что так вышло между Оганом-Солеваром и Гуптой. Когда Гупта в бург пришел, весть о Добром Сыне принес, у Огана как раз жена умерла. Умерла, не оставив детей. Была она из крепкого рода и принесла Огану немалое богатство. Теперь же, поскольку детей она по себе не оставила, все эти богатства от Огана должны к братьям жены отойти, ибо таков закон.
Очень Огану-Солевару не хотелось богатства эти терять. Жаден Оган хуже Афары. Вот и просил он Гупту, чтобы воскресил тот жену его. И обещал Гупте принять веру его, если тот такое чудо совершит.
Но не смог Гупта воскресить жену оганову. Два дня бился, от трупа уже смердеть начало. И отступился тогда Гупта.
А братья жены огановой злорадствовали и обидное Огану говорили.
И предал тогда Оган Гупту смерти.
Так в селе гепидском говорили, где дядя Агигульф с Валамиром гостевали. И он, дядя Агигульф, с Оганом в поступке его согласен.
А еще он, дядя Агигульф, иную думку имеет. Гупта даром что блаженный, а готом был. И очень Огану не понравилось, что гот по его солеварням бродит. За соглядатая он Гупту принял. Боялся Оган, что сперва от готов блаженный да кроткий придет, а дорожку проторит вовсе не блаженным — свирепым да ухватистым. Небось, теодобадов человек этот Гупта — так Оган, небось, рассуждал сам с собою.
Таков был рассказ дяди Агигульфа.
Мой брат Гизульф хвастает, что на следующий год дядя Агигульф возьмет его к Теодобаду в бург. А потом его посвятят в воины. Но я говорю Гизульфу, что ему все равно придется рано жениться, как нашему отцу Тарасмунду. Гизульф — старший: ему придется продолжать наш род, а мне — ходить в походы. Как дяде Агигульфу. Гизульф злится, когда я ему это объясняю.
Гизульф говорит, что все равно он уже мужчина и может ходить в походы. И что его, а не меня дядя Агигульф возьмет осенью в бург; и они пойдут с дядей Агигульфом и с Теодобадом в поход.
У Гизульфа нет своего меча. Меч очень дорог. Гизульф надеется получить чужаков кривой меч.
Я спрашивал моего брата Гизульфа, кто научит его обращаться с кривым мечом. Может быть, Ульф бы и научил, но Ульф у вандалов. У отца моего Тарасмунда меч прямой и у дяди Агигульфа меч прямой. Гизульф говорит, если не дядя Агигульф, так у Теодобада в дружине кто-нибудь научит. Нашего дядю Ульфа научил ведь кто-то. Нет такого оружия, которым не владел бы дядя Ульф.
Когда Одвульф утратил тот кривой меч, больше всех мой брат Гизульф опечалился. Он с нетерпением ждал дядю Агигульфа. Надеялся, что дядя Агигульф-то добудет назад тот кривой меч. И почти наверняка ему, Гизульфу, подарит.