Изначально мы встали на него понарошку, но теперь действительно пришлось заниматься посильной помощью этой странной коммуне не то простых деревенщин, не то религиозных фанатиков. Кем бы они ни являлись, недоверчивые лица с густыми седыми бородами смягчились, они одобрительно закивали и встали к нам спиной обсудить сложившуюся ситуацию между собой. Несмотря на все свои старания, одичавшие в узком кругу старики забыли, что такое шепот, и, сами того не подозревая, обсуждали нас довольно громко.
– Никто не виноват, что им дали лампочки вместо овощей, – говорил один голос.
– А вдруг они обманщики? – слышался второй.
– Проявите же хоть каплю доброты! Их обокрали посреди дороги, – отвечал третий. – Представьте, чего натерпелась эта ожидающая ребенка семейная пара!
– А не преступники ли они? – задавался вопросом четвертый.
Староста лишь слушал, с мудрым видом поглаживая свою бороду. Видимо, раз уж его выбрали на столь ответственную должность, то каждое его слово имело решающие значение. Он взвесил все за и против, представил, что бы сказал ему так называемый святой Альберт, повернулся к нам и произнес:
– Я вижу, братья и сестры из Хезенбурга не смогли найти достаточно еды для помощи в нашем служении Всевышнему, но важен не сам подарок в виде ненужных нам лампочек, а внимание, оказанное таким образом нашей общине. Отправив нам последний оставшийся товар, город признает наше духовное главенство над ним, и этого достаточно.
Все одобрительно закивали, напряжение сходило на нет. Отовсюду зашуршали деревянные ставни домов и заскрипели открывающиеся оконные рамы. Местные жители уже не боялись высунуться наружу, чтобы лучше нас разглядеть. За серыми стариками виднелись любознательные и улыбчивые детские лица в веснушках, еще не растерявшие заряд подарившего им жизнь яркого солнца. Я насчитала около сотни людей – примерно по восемь в каждом доме, точнее сказать не могу. А потом снова пришлось отвлечься на старосту.
– И мы с благодарностью примем вашу помощь по выращиванию и сбору нужных нам овощей, – продолжал он. – Взамен мы разрешим вашему ребенку родиться подле самого святого места этого мира.
Мы ждали продолжения, чтобы узнать, что это за самое святое, по его мнению, место, но старик просто замолчал и показал рукой на украшающее хутор высокое здание на возвышении возле центральной площади.
– А лампочки нам не нужны. Отвезете их обратно в город в знак нашей доброй воли. Нечего им тут светить в комнатах и разводить бездуховность среди наших детей, – наконец закончил высказываться старик.
Мы стали его гостями, познакомились и узнали, что его зовут Вернер.
– Меня назвали в честь какого-то мученика из обгоревших старых писаний, – прокомментировал он режущее ухо имя.
Нам выделили отдельную комнату в одном из особняков по правую руку от библиотеки. Отделанное в классическом стиле здание явно простояло больше трех сотен кругов и теперь представляло собой памятник архитектуры прошлой эпохи. Ах, если бы стены могли говорить! Но они молчали. Во всем доме их покрывали белые обои с серым орнаментом из цветов и узорчатых уголков, создавая обстановку порядка и скромности. Пол состоял из скрипучих досок с большими щелями с видневшейся внизу пустотой, потолок был побелен не в сравнение лучше, чем в нашем злосчастном полицейском участке – гладкий холст без перепадов оттенков. По крайней мере, в освещенном только с улицы полумраке нам так показалось. Но то было лишь в середине, а по краям потолка расходились трещины, через которые просматривалась мансарда. Немногочисленная мебель стояла вдоль длинных стен – покосившиеся шкафы и комоды из старого дерева, а по центру комнаты – большие столы с неровными столешницами и простыми, как взгляд этих людей на мир, тонкими ножками, наспех выстроганными из дуба. Вокруг располагались такие же простые четырехногие табуреты. На них сидело несколько напуганных детей, впервые в своей жизни увидевших людей из большого мира. Они смотрели на нас, как растерянные туземцы на колонистов из моих фантазий. В тот момент мы снова почувствовали себя пионерами, раздвигающими границы неизвестного в поисках лучшей жизни. Ну или, как в моем случае, в поисках лечения.
Все дети и их родители – хозяева дома – радостно показывали нам языки, пытаясь дотянуться ими как можно ниже. Было смешно смотреть, как они слюнявили подбородки, но мы сдержанно отвечали взаимностью. Староста деревни со свитой из четырех других стариков бесцеремонно вошел внутрь, поприветствовал хозяев и показал нам нашу комнату на втором этаже – темное помещение с серыми обоями, скрипучим полом, в щели которого была видна часть сидящей в зале семьи. Нам выделили столик, два стула и пару шкафов у стен. Я нигде не увидела диванов, где можно было полежать, выпрямив спину. Видимо, они были недостаточно аскетичной мебелью для столь религиозных людей. Но зато в углу нашей новой комнаты стояла ванна, наполненная теплой водой. В ней можно было помыться и хоть как-то расслабиться. Также мне дали сменную одежду вместо разошедшегося по швам платья – белый деревенский сарафан и блузу с вышивкой у воротника. Платон тоже переоделся в рубаху и штаны из мешковины, чтобы не испортить на полевых работах свои джинсы с футболкой. Ходить в темных помещениях было холодно – тело при движении отдавало тепло, не получая его взамен от солнца или искусственного освещения. Но, по крайней мере, мы могли греться в воде.
Когда приветственная делегация разошлась, мы, удостоверившись, что вода чистая, поочередно приняли ванну, расслабились и привели в порядок мысли. Пока Платон наслаждался водными процедурами, я написала предыдущую часть градусника.
Вскоре мы снова встретились со старостой – он, как обычно, сидел в окружении других стариков на площади между жилыми зданиями. В отличие от первой встречи, мы все теперь были одеты одинаково, более подобающе для деревни. Выбивался из нормы только стоящий неподалеку ярко-красный кабриолет, но к нему жители понемногу привыкли.
Пятеро стариков вновь продемонстрировали свое странное приветствие. Мы с большой радостью показали языки им в ответ. Меня начинало радовать, что можно безнаказанно кривляться перед взрослыми людьми. Тогда мне было еще непривычно осознавать, что мы с Платоном тоже стали взрослыми. Возможно, именно поэтому наши слова воспринимались серьезно, без стариковского снисхождения или вовсе презрения ко всему юному и неопытному. Надо было привыкать, что мы уже не студенты, а зрелые люди, перешагнувшие за тридцать сотен километров. Но по-прежнему сохраняя юность в душе, я искренне веселилась, показывая этим старым хрычам язык.
– Здравствуйте, дети мои, – сказал староста Вернер. – Пришли осмотреть фронт полевых работ? Об этом лучше поговорить с моей женой во втором доме после вашего.
– Здравствуйте, – ответил Платон. – Именно к ней мы и сходим, но прежде позвольте полюбопытствовать вашей библиотекой.
– Библио… чем? – изумился старик.
– Вот этим зданием. – Мы показали прямо перед собой.
– Ах, нашим святейшим храмом! – спохватился Вернер. – А почему вы назвали его таким странным словом?
– Библиотекой называются здания, где хранятся книги – научные и художественные, – уточнила я. – И они выглядят аккурат как ваш храм.
– Ну это, наверное, какое-то совпадение, – успокоился староста. – Там нет ничего, кроме алтаря святого Альберта и обожженных праведным огнем стен.
В этот раз уже мы изумились его последним словам, и, видя наше удивление, Вернер стал рассказывать нам свою любимую историю:
– Когда произошло то, что многие называют Великим разломом, посланным на человечество за наши грехи, в этом храме вспыхнул пожар, карающий всех неверующих. Не сгорела только икона святого Альберта, огонь просто оставил ее нетронутой, опалив только край. Это, безусловно, какой-то древний святой, оберегающий нас от последствий Великого разлома, и мы возносим ему молитвы. А среди обгоревших остатков хранящихся там рукописей было найдено имя Вернер, которым меня и назвали, – не без гордости подытожил он.
– Ну так это и есть библиотека, – выпалила я, сложив два плюс два. – Точнее была. Хранилище книг, которые сгорели в пожаре.
– Может быть, ты и права, дочка, – задумался Вернер. – В любом случае это была библиотека при храме, а теперь от нее остался лишь храм.
– Можно мы взглянем? Вдруг там остались какие-то древние книги?
– Можно, но ничего, кроме святого Альберта, там нет, – ответил старик.
Он встал с лавки, поднялись и четверо его пожилых друзей. Все вместе мы прошли к зданию храма цвета серой скалы. Он был один в один похож на наш университет, перестроенный как раз из библиотеки. Благодаря не поддающимся огню каменным блокам снаружи оно выглядело вполне презентабельно, и только зайдя внутрь, мы увидели ужасные последствия пожара для тысяч отпечатанных книг – трудов целой эпохи. Стеллажи стали просто прилипшим к стенам углем, эдаким барельефом на мавзолее потерянной цивилизации. Высокий конусообразный потолок закоптился до непроглядного черного цвета. Таким же был и расчищенный от мусора и обломков пол, застланный по центру длинной ковровой дорожкой, ведущей к расположенному у противоположной от входа стены импровизированному алтарю со свечами – единственной прибранной части помещения. На высоте пары метров висела черно-белая то ли икона, то ли фотография пожилого мужчины с крупным лбом и седыми волосами, лежащими на ушах. Его черные брови поднимались над круглыми, как две монеты, глазами, а изо рта до самого подбородка высовывался язык. Явно это было не типичное выражение его лица, а спонтанная эмоция, желание очень умного человека подурачиться. Внизу виделось только одно, самое первое, слово обгорелой подписи – «Альберт».
И стоя под ликом этого профессорского вида святого, старейшины тоже высовывали языки в знак наивысшего поклонения.
Платон попробовал поискать уцелевшие после пожара древние книги, но ни одного цельного корешка или белой страницы с текстом в этом море черно-серого пепла не находилось. Огонь разрушительным вихрем пронесся по библиотеке, стерев даже больше знаний, чем знаменитые изъятия книг, проведенные научными институтами в первые градусы после Великого разлома, когда никто еще не понимал, что происходит. Хотя и сейчас мы пон