— По той же причине, по которой ты этого не хочешь.
Парень минуту помолчал, затем сказал:
— Знаете, мистер Реардэн, абсолютов нет. Мы не можем придерживаться строгих принципов, мы должны быть гибкими, должны приспосабливаться к сегодняшним реалиям и действовать в соответствии с целесообразностью момента.
— Слушай, сопляк, выплавь-ка хоть тонну стали, не придерживаясь строгих принципов, в соответствии с целесообразностью момента.
Необычное, почти эстетическое чувство вызвало у Реардэна презрение к пареньку, но не обиду. Парень гармонировал с духом происходящего. Казалось, они отброшены далеко назад, на тысячелетия, во время, к которому принадлежал паренек, но не он, Реардэн. Вместо того чтобы строить новые печи, размышлял Реардэн, я участвую в безнадежной гонке, поддерживая работу старых; вместо разработки новых идей, новых исследований, новых экспериментов по использованию металла Реардэна, я трачу всю энергию на поиски руды: как люди на заре железного века, думал он, но с меньшей надеждой.
Он гнал от себя подобные мысли. Он должен был зорко следить за собственными чувствами — словно какая-то часть его самого стала чужой и ее нужно держать под постоянным наркозом, а его воля должна была стать бдительным анестезиологом. Эта часть была неведомой, он знал лишь, что не следует докапываться до ее истоков и выпускать ее на волю. Однажды он уже пережил опасный момент, который не должен повториться.
В тот зимний вечер он был один в своем кабинете, его поразила газета с перечнем указов на первой полосе, раскрытая на его столе; он услышал по радио сообщение о пылающих нефтяных вышках Эллиса Вайета. Его первой реакцией — перед тем как возникла мысль о будущем, ощущение шока, ужаса или протеста — был безудержный хохот. Он смеялся, торжествуя победу, избавление, бьющее струей живое ликование, — и в его душе звучали слова: «Да благословит тебя Бог, Эллис, что бы ты ни делал».
Осознав смысл своего смеха, Реардэн понял в тот вечер, что теперь приговорен к постоянной бдительности по отношению к самому себе. Как человек, переживший сердечный приступ, он знал, что это было предупреждением и что в нем живет недуг, который в любой момент может поразить его.
С тех пор он придерживался ровных, осторожных, строго контролируемых шагов. Но это вновь ненадолго вернулось к нему. Когда он смотрел на заказ ГИЕНа, ему казалось, что отблески зарева над строчками долетали не от мартенов, а от пламени горящих нефтяных вышек.
— Мистер Реардэн, — сказал Наш Нянь, услышав об отказе выполнить заказ ГИЕНа, — вам не следовало этого делать.
— Почему же?
— Будут неприятности.
— В каком смысле?
— Это правительственный заказ. Вы не можете отказать правительству.
— Почему?
— Это проект крайней необходимости, к тому же секретный. Очень важный.
— Что за проект?
— Не знаю. Он же секретный.
— Тогда откуда ты знаешь, что он важный?
— Так говорят.
— Кто?
— Вы не должны сомневаться в таких вещах, мистер Реардэн.
— Почему?
— Потому что не должны.
— Если не должен, то это становится абсолютом, а ты говорил, что абсолютов нет.
— Это другое дело.
— Что же в нем особенного?
— Оно касается правительства.
— Ты хочешь сказать, что нет абсолютов, кроме правительства?
— Я хочу сказать, что, если они считают это важным, значит, так оно и есть.
— Почему?
— Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, мистер Реардэн, а все к этому идет. Вы слишком часто спрашиваете почему. Почему вы так поступаете?
Реардэн посмотрел на него и ухмыльнулся. Парень осознал, что́ сказал, и глупо улыбнулся, но выглядел он несчастным.
Человек, пришедший к Реардэну через неделю, выглядел молодо и подтянуто, но не настолько молодо и подтянуто, как ему хотелось. Он был в штатском костюме и кожаных сапогах, какие носят дорожные полицейские. Реардэн не мог точно установить, прибыл он из ГИЕНа или из Вашингтона.
— Я правильно понимаю, что вы отказались продать ваш металл Государственному институту естественных наук, мистер Реардэн? — произнес он мягким, доверительным тоном.
— Правильно, — подтвердил Реардэн.
— Но разве это не сознательное нарушение закона?
— Понимайте как хотите.
— И можно узнать причину?
— Она не заинтересует вас.
— Что вы, напротив. Мы хотим оставаться беспристрастными. Вас не должно смущать, что вы крупный промышленник. Мы не поставим это вам в вину. Мы действительно хотим быть беспристрастными с вами, точно так же, как с любым рабочим. Мы хотим знать ваши доводы.
— Опубликуйте мой отказ в газетах, и любой читатель объяснит вам мои доводы. Подобное уже появлялось в газетах чуть больше года назад.
— О нет, нет, что вы! Зачем этот разговор о прессе? Разве мы не можем уладить это дружески, в частном порядке?
— Дело ваше.
— Мы не хотим, чтобы об этом сообщалось в прессе.
— Не хотите?
— Мы не хотим причинить вам вред.
Реардэн посмотрел на него и спросил:
— Зачем ГИЕНу понадобилось десять тысяч тонн металла? Что это за проект «К»?
— Ах, это… Это очень важный научно-исследовательский проект, имеющий большое значение; он может принести обществу неоценимую пользу, но, к сожалению, предписания сверху не позволяют мне раскрыть вам его характер во всех деталях.
— Знаете, — сказал Реардэн, — могу сообщить вам — в качестве довода, — что не хочу продавать мой металл тем, кто скрывает от меня свои цели. Я создал его и несу моральную ответственность за то, в каких целях он будет использован.
— О, об этом не беспокойтесь, мистер Реардэн! Мы освобождаем вас от ответственности.
— Предположим, я не хочу быть свободным от нее.
— Но… это весьма старомодное и… чисто теоретическое отношение к делу.
— Я сказал, что могу назвать это причиной своего отказа. Но не буду — потому что у меня есть другая, главная причина. Я не продам металл Реардэна ГИЕНу ни для каких целей, хороших или плохих, явных или скрытых.
— Но почему?
— Послушайте, — медленно произнес Реардэн, — можно найти оправдание первобытному обществу, где человек каждую минуту ожидает, что его убьют враги, и вынужден защищаться как может. Но нет оправдания обществу, в котором от человека требуют, чтобы он создал оружие для собственных убийц.
— Мне кажутся неуместными такие слова, мистер Реардэн. Я думаю, что мыслить такими категориями непрактично. В конце концов, правительство не может, проводя общенациональную политику, принимать во внимание вашу личную неприязнь к деятельности одного конкретного учреждения.
— Так и не надо.
— Что вы имеете в виду?
— Не надо спрашивать меня о моих доводах.
— Но, мистер Реардэн, мы не можем игнорировать нарушение закона. Что вы хотите, чтобы мы сделали?
— Делайте что хотите.
— Но это просто неслыханно! Никто еще не отказывался продать правительству то, что ему крайне необходимо. Кстати, закон не позволяет вам отказывать в продаже вашего сплава любому заказчику, не говоря уже о правительстве.
— Почему же вы тогда не арестуете меня?
— Мистер Реардэн, это дружеская беседа. Зачем говорить о таких вещах, как арест?
— А разве не это является вашим последним аргументом в споре со мной?
— Но зачем говорить об этом?
— А разве это не кроется за каждым вашим словом?
— Но зачем говорить об этом?
— А почему бы и нет? — Ответа не последовало. — Вы пытаетесь скрыть от меня тот факт, что, если бы не этот ваш главный козырь, я бы вас и на порог не пустил?
— Но я не говорю об аресте.
— Зато я говорю.
— Не понимаю вас, мистер Реардэн.
— Я не помогаю вам делать вид, что это дружеская беседа. Она таковой не является. Теперь делайте что хотите.
На лице мужчины появилось недоумение, словно он не понимал предмета разногласий, и страх, словно на самом деле он все прекрасно понимал и жил в постоянном страхе разоблачения.
Реардэн почувствовал странное возбуждение, будто ему вот-вот откроется то, чего он до сего момента не понимал, будто он напал на след какой-то тайны, еще далекой и потому пока непонятной, но чрезвычайно, жизненно важной.
— Мистер Реардэн, — сказал мужчина, — правительству нужен ваш сплав. Вы должны продать его нам, вы же понимаете, что планы правительства не могут зависеть от вашего согласия.
— Продажа, — медленно произнес Реардэн, — требует согласия продавца. — Он встал и подошел к окну. — Я скажу вам, что вы можете сделать. — Он показал на запасной железнодорожный путь, где в товарные вагоны грузили болванки сплава. — Приезжайте сюда на своих грузовиках — как обыкновенные бандиты, но без риска, потому что в вас я стрелять не буду и вы это знаете, — возьмите столько металла, сколько вам нужно, и уезжайте. И не пытайтесь перевести мне оплату. Я не приму ее. Не выписывайте чек. Он не будет предъявлен. Если вам нужен мой металл, у вас есть оружие, чтобы завладеть им. Дерзайте!
— Господи, мистер Реардэн, что подумает общественность!
Это был инстинктивный, непроизвольный возглас. Лицо Реардэна напряглось от беззвучного смеха. Они оба поняли смысл этого возгласа. Реардэн спокойно произнес степенным, непринужденным тоном, давая понять, что разговор окончен:
— Вы хотите, чтобы я помог вам сделать вид, что это вполне законная сделка. Увы, ничем не могу помочь.
Мужчина не спорил. Он поднялся и сказал:
— Вы пожалеете о своей позиции, мистер Реардэн.
— Не думаю, — ответил Реардэн.
Он понимал, что инцидент далеко не исчерпан. И понимал, что эти люди боятся обнародовать проект «К» вовсе не потому, что он засекречен. Он ощутил необычайную легкость и радостное чувство уверенности в себе. Он знал, что сделал правильные шаги по внезапно открывшемуся ему пути.
* * *
Закрыв глаза и удобно вытянувшись, Дэгни полулежала в кресле гостиной. День выдался трудный, но она знала, что вечером увидит Хэнка Реардэна. Эта мысль, казалось, освобождала ее от омерзительно-бессмысленного бремени прожитого дня.