Д’Анкония Коппер» в Орано – жертв нет, потерь нет, за исключением самих шахт. Обнаружится, что шахты были обречены, так как месяцами эксплуатировались неправильно, да и чего еще ожидать от руководителя-плейбоя? Огромные запасы меди будут похоронены под многотонными завалами горных пород, откуда «Д’Анкония Коппер» не сможет их достать в ближайшие года три. А народное государство вообще никогда их не достанет. Когда держатели акций станут разбираться в произошедшем, они обнаружат, что копи в Кампосе, в Сан-Феликсе, в Лас-Харасе эксплуатировались по точно такой же схеме и придут в негодность всего через год, просто плейбой подделал бухгалтерские книги и скрыл это от газетчиков. Сказать вам, что они обнаружат в литейном производстве «Д’Анкония Коппер»? Или узнают о флотилии, перевозившей металл? Но все эти открытия не принесут держателям акций добра, потому что акции «Д’Анкония Коппер» рухнут завтра утром, взорвутся, как электрическая лампочка, брошенная в бетонную стену, рухнут, как скоростной лифт, разбрызгав ошметки попутчиков по стенам шахты!
Победные ноты в голосе Франсиско заглушил настоящий грохот: Риарден расхохотался.
Риарден не помнил, как долго это продолжалось: он будто перенесся в другую реальность, а второй приступ вернул его обратно. Когда он опомнился, словно придя в себя от действия наркотика, у него осталось единственное чувство – чувство полной свободы, никогда не испытанное им прежде. «Совсем как во время пожара на нефтяных приисках Уайэтта», – подумал он.
Оказывается, он отшатнулся от Франсиско, который пристально смотрел на него, и уже довольно давно.
– Нет плохих мыслей, мистер Риарден, кроме отказа от мыслей.
– Нет, – Риарден почти шептал, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать, – если это – ключ к вам, не ждите, что я буду аплодировать… у вас не хватило сил, чтобы бороться с ними… вы выбрали самый легкий и самый порочный путь… предумышленное разрушение… разрушение того, что вы не создавали и с чем не можете состязаться…
– Об этом вы не прочтете в завтрашних газетах. Не было никакого предумышленного разрушения. Все произошло вследствие банальной, объяснимой, доказанной некомпетенции. За некомпетенцию сейчас не наказывают, не так ли? Парни в Буэнос-Айресе и ребята в Сантьяго, возможно, захотят выдать мне субсидию в качестве утешения и вознаграждения. Все-таки остался приличный кусок компании «Д’Анкония Коппер», хоть бо́льшая ее часть отправилась к праотцам. Никто не скажет, что я сделал это намеренно. А вы можете думать все, что пожелаете.
– Я думаю, что вы – самый большой преступник в этом зале, – спокойно и устало ответил Риарден. Даже его гнев испарился, он не чувствовал ничего, кроме опустошения, ставшего следствием гибели большой надежды. – Я думаю, что вы даже хуже, чем я мог предполагать…
Франсиско посмотрел на него со странной безоблачной полуулыбкой, с безмятежностью победы над болью и ничего не ответил.
Их молчание позволило услышать голоса двоих мужчин, стоявших в нескольких шагах, и они повернулись, чтобы посмотреть на говоривших.
Приземистый пожилой мужчина явно относился к типу добросовестных бизнесменов. Его официальный костюм хорошего качества, пошитый лет двадцать назад, вышел из моды и слегка позеленел по швам, хоть и нечасто его приходилось надевать. Запонки на сорочке были слишком крупные, но их размер явно говорил о том, что эти затейливые произведения ручного труда – часть наследства; сделанные в давние времена, они перешли к нынешнему владельцу от предков, вместе с бизнесом. Его лицо в наши дни выдавало честного человека: на нем читалось смущение. Он смотрел на своего компаньона, добросовестно и безнадежно пытаясь понять.
Его лоснящийся собеседник, помоложе и погрузнее, с выпяченной грудью и торчащими щетинками усиков, говорил с ним покровительственным тоном со скучающим видом:
– Ну, не знаю. Вы все жалуетесь на растущие цены, сейчас это стало общим местом, обычный скулеж людей, чьи прибыли немного снизились. Я не знаю, посмотрим, нужно подумать, разрешим мы вам получить немного прибыли или не разрешим.
Риарден глянул на Франсиско и увидел лицо, сломавшее его представление о том, что может сделать с человеком сильное чувство: более безжалостного выражения он не встречал никогда в жизни. Он всегда считал себя жестоким, но не знал, что ему далеко до этого свирепого, неумолимого человека, мертвого для всех чувств, кроме справедливости. Неважно, что еще наполняет этого человека, подумал Риарден, тот, кто способен переживать подобное, уже гигант.
Наваждение длилось всего мгновение. Лицо Франсиско стало бесстрастным, голос – спокойным:
– Я передумал, мистер Риарден. Я рад, что вы пришли на эту вечеринку. Я хочу, чтобы вы это видели.
И неожиданно повысив голос, Франсиско игривым, распущенным колким тоном абсолютно безответственного человека сказал:
– Не могли бы вы ссудить мне денег, мистер Риарден? Я попал в весьма затруднительное положение. Мне необходимо раздобыть капиталец, прямо сейчас, пока не открылась биржа, потому что иначе я…
Ему не пришлось продолжать, потому что тот самый толстячок с щетинкой усиков уже вцепился в его руку.
Риарден не мог поверить, что человек способен в мгновение ока измениться в объемах, но он ясно видел, что толстячок уменьшился и в весе, и в объеме, его формы съежились, словно из него выпустили воздух, и тот, кто только что был высокомерным деспотом, внезапно превратился в жалкий кусок отбросов.
– Что… что-то случилось, сеньор д’Анкония? Я имею в виду… на бирже?
Франсиско испуганно приложил к губам указательный палец.
– Тише, – прошептал он. – Ради бога, тише!
Толстячок задрожал.
– Что-нибудь… не так?
– У вас случайно нет акций «Д’Анкония Коппер»?
Толстячок в ответ только кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
– О господи, дело плохо! Хорошо, слушайте, я скажу вам, если вы дадите честное слово, что никому не расскажете. Вы же не хотите поднять панику.
– Честное слово… – пролепетал толстячок.
– Вам лучше всего как можно скорее бежать к вашему брокеру и продавать как можно быстрее, потому что у «Д’Анкония Коппер» дела идут не слишком хорошо, я пытаюсь достать деньги, но коли не сумею их добыть, вам повезет, если завтра утром вы сможете получить по десять центов на доллар… Ох, я и забыл, что вы не сможете связаться со своим брокером раньше завтрашнего утра, это ужасно, но…
Толстячок бежал по залу, расталкивая всех на своем пути, как торпеда, выпущенная в толпу.
– Смотрите, – горько произнес Франсиско, повернувшись к Риардену.
Человечек пропал в толпе, исчез из виду, нельзя было понять, продал ли он кому-нибудь свой секрет или оказался достаточно коварным, чтобы сторговаться с теми двумя, которые оказывали ему протекцию, но по пути его следования стали заметны очаги возбуждения. Внезапные трещины раскололи толпу, словно лед, потом трещины стали разветвляться, как на стене, готовой рухнуть, островки пустоты стали расти, подчиняясь неумолимому дуновению страха.
Послышались внезапно оборвавшиеся крики, неожиданные паузы, потом звуки другого рода: нарастающий гул истерически повторяемых вопросов, ненатуральный шепоток, женский вскрик, несколько быстрых натужных смешков тех, кто еще пытался притвориться, что ничего не случилось.
В коловращении толпы образовались застойные пятна, как будто распространяющиеся участки паралича. Повисла неестественная тишина, словно умолкло рокотание мотора, потом возникло неистовое, дерганое, бесцельное, неуправляемое движение камней, скатывающихся с горы под действием слепой силы гравитации. Люди бегали, бросались к телефону, кидались друг к другу, наудачу вцепляясь в окружающих или отталкивая их. Самые могущественные люди страны, неподотчетные никакой власти, державшие в своих руках всё пропитание и все удовольствия ее граждан, подхваченные паникой, превратились в поток валунов, посыпавшихся вниз, когда сломалась несущая опора.
Джеймс Таггерт, с лицом, непристойно выражавшим все те эмоции, которые людей столетиями учили скрывать, подбежал к Франсиско и прокричал:
– Это правда?
– Джеймс, – улыбаясь, ответил Франсиско, – что случилось? Почему ты так расстроен? В деньгах коренится всё мировое зло, а я просто устал быть его носителем.
Таггерт бросился к главному выходу, крича что-то Оррену Бойлю. Бойль кивнул и продолжал кивать с готовностью и безропотностью бестолкового слуги, а потом бросился бежать в противоположном направлении. Черрил в фате, сверкающей как хрустальное облако, догнала Таггерта в дверях:
– Джим, что случилось?
Таггерт оттолкнул ее прочь и убежал; она упала на Пола Ларкина.
Недвижными, как колонны, остались только трое, их взгляды рассекли пространство зала поверх хаоса: Дагни не отрывала взгляда от Франсиско, а Франсиско и Риарден смотрели друг на друга.
ГЛАВА III. ОТКРЫТЫЙ ШАНТАЖ
– Который час?
«Время истекает», – подумал Риарден, но ответил только:
– Не знаю, кажется, еще не полночь, – и, вспомнив, что часы на руке, добавил:
– Без двадцати.
– Я поеду домой на поезде, – сообщила Лилиан.
Риарден слышал ее, но ему понадобилось несколько минут, чтобы вернуться к действительности. Он смотрел отсутствующим взглядом на гостиную своего номера, куда они только что вошли, поднявшись на лифте с этажа, где проходил прием. Наконец он ответил:
– Так поздно?
– Ничего страшного. Поезда еще ходят.
– Разумеется, ты можешь остаться здесь, если пожелаешь.
– Нет, я предпочитаю вернуться домой. – Риарден не спорил. – А ты что же, Генри? Ты собираешься сегодня домой?
– Нет, – сказал он. И добавил: – У меня на завтра назначена деловая встреча.
– Как хочешь.
Движением плеч Лилиан сбросила роскошный палантин, подхватила его и направилась к двери в спальню, но на пороге остановилась.
– Ненавижу Франсиско д’Анкония, – нервно сказала она. – Зачем он явился на прием? Почему не мог прикусить язык до завтрашнего утра? – Риарден не ответил. – То, как он поступил с компанией, просто чудовищно. Коне