в Омахе, штат Небраска, и попросил соединить его с генеральным менеджером. После короткого молчания голос оператора Омахи сообщил, что генеральный менеджер уволился и исчез три дня назад. «Из-за небольшого недоразумения с мистером Лоси», – добавил оператор.
Митчем хотел поговорить с помощником генерального менеджера в одном из подразделений, но помощник на неделю уехал из города, и с ним невозможно было соединиться.
– Дайте мне кого-нибудь еще! – умолял Митчем. – Кого угодно, из любого региона! Ради бога, дайте мне кого-нибудь, кто скажет мне, что делать!
По телефону ответил помощник генерального менеджера региона Айова – Миннесота.
– Что? – перебил он Митчема после первых же слов. – В Уинстоне, Колорадо? Почему, черт возьми, вы мне звоните?.. Нет, не объясняйте мне, что у вас там стряслось, я не хочу этого знать!.. Нет, я сказал! Нет! Вам не удастся втянуть меня в эту историю, чтобы мне пришлось потом объяснять, почему я сделал или не сделал то или это. Это не мои проблемы!.. Разговаривайте с начальством вашего региона, не вмешивайте меня, зачем мне Колорадо?.. О, черт, не знаю, свяжитесь с главным инженером, с ним поговорите!
Главный инженер Центрального региона ответил нетерпеливо:
– Да? Что? Что такое? – и Митчем отчаянно заторопился, объясняя ситуацию. Когда главный инженер узнал, что дизеля нет в наличии, он оборвал Митчема: – Тогда, конечно, задержите поезд! – Услышав про Чалмерса, он ответил более сдержанно: – Хм… Кип Чалмерс? Из Вашингтона?.. Ну, я не знаю. Это должен решить мистер Лоси. – Когда же Митчем сказал, что мистер Лоси приказал все организовать, но… главный инженер с огромным облегчением прервал его: – Так делайте то, что приказал мистер Лоси! – и дал отбой.
Дэйв Митчем осторожно положил телефонную трубку. Он больше не кричал. Вместо этого он на цыпочках, крадучись, подошел к креслу. Он сидел и довольно долго смотрел на приказ мистера Лоси.
Потом окинул взглядом комнату. Диспетчер говорил по телефону. Главный механик и формировщик составов находились тут же, но делали вид, что ничего не видят и ничего не слышат. Ему хотелось, чтобы Билл Брент, главный диспетчер, ушел домой. Но Билл Брент стоял в углу и смотрел на него.
Невысокий, худой, широкоплечий Брент выглядел моложе своих сорока лет. Бледная кожа конторского служащего никак не соответствовала резким чертам лица ковбоя. Он считался лучшим диспетчером всей системы.
Митчем резко встал и поднялся по лестнице в свой кабинет, сжимая в руке приказ Лоси.
Дэйв Митчем звезд с неба не хватал, он плохо разбирался в инженерных и транспортных проблемах, но понимал людей вроде Клифтона Лоси и ту игру, что затеяли начальники в Нью-Йорке, и то, что они с ним сейчас делали. Приказ не предписывал ему дать мистеру Чалмерсу работающий на угле паровоз, там было написано «локомотив». Когда придет время отвечать на вопросы, не ахнет ли возмущенный мистер Лоси: как так, он не сомневался, что управляющему отделением отлично известно – только дизельный локомотив мог иметься в виду в приказе! В приказе же ясно сказано: провести «Комету» через туннель «без риска и ненужных проволочек», разве управляющему отделением не ясно, что такое «без риска»? А ненужные задержки? Если это связано с возможными авариями, тогда может ли недельная или месячная задержка считаться необходимой?
Нью-йоркскому начальству все равно, думал Митчем, им наплевать, успеет ли мистер Чалмерс попасть на свой съезд вовремя или дорогу разрушит беспрецедентная катастрофа. Они заботятся только о том, чтобы их не в чем было упрекнуть при любом варианте развития событий. Если он задержит поезд, они сделают его козлом отпущения, дабы умерить гнев мистера Чалмерса. Если он отправит поезд и тот не доберется до конца туннеля, они обвинят его в некомпетентности. Чем бы дело ни кончилось, повернут все так, будто он действовал вопреки их приказам. Что он сможет доказать? Кому? Трибуналу ничего не докажешь, если у него нет ни утвержденной политики, ни узаконенной процедуры, ни прав свидетельствования, ни системы доказательств. Трибунал Объединенного совета признаёт людей виновными или невиновными как сочтет нужным, не сообразуясь с принципами виновности или невиновности.
Дэйв Митчем не разбирался в тонкостях юриспруденции, но понимал, что суд не связан никакими правилами, не считается ни с какими фактами, а слушания есть не торжество законности, а действия людей, и судьба человека зависит не от того, что он сделал или чего не делал, а только от того, с кем он знаком или не знаком. Он спросил себя, есть ли у него шансы победить на слушаниях против мистера Джеймса Таггерта, мистера Клифтона Лоси, мистера Кипа Чалмерса и их могущественных друзей?
Всю жизнь Дэйв Митчем уходил от необходимости принимать решения. Ждал, когда ему скажут, что делать, и никогда ни в чем не был уверен. Единственное, что крутилось сейчас у него в мозгу, так это возмущение по поводу вопиющей несправедливости. Фортуна, думал он, повернулась к нему спиной, начальство подвело его под монастырь на единственной за всю жизнь приличной работе. Он никогда не понимал, что способ, которым он получил работу и то, как его подставили, неразрывно связаны воедино.
Глядя на приказ Лоси, он думал, что можно задержать «Комету», прицепить один только вагон мистера Чалмерса к локомотиву и отправить через туннель. Но прежде чем мысль полностью оформилась, он потряс головой: такое положение заставит мистера Чалмерса заподозрить рискованность предприятия. Мистер Чалмерс может отказаться и продолжить свои требования получить безопасный, но несуществующий дизель. И более того: это будет означать, что он, Митчем, примет на себя всю ответственность, проявит полное понимание опасности, открыто признав суть ситуации, то есть сделает именно то, от чего ловко открестились его начальники.
Дэйв Митчем был не тем человеком, который бунтует против сложившихся обстоятельств или требует от подчиненных выполнения нравственного долга. Он выбрал другой путь: не противиться, а следовать политике начальства. Билл Брент намного превосходил его в любом вопросе, касавшемся техники, но в данном случае Дэйв мог побить Брента без усилий. Прежнему обществу для выживания были необходимы способности Билла Брента, теперь же требовался талант Дэйва Митчема.
Митчем уселся за печатную машинку своей секретарши и двумя пальцами аккуратно напечатал под копирку одно распоряжение формировщику составов и второе – главному механику. Первым он предписывал срочно собрать бригаду локомотива для выполнения «чрезвычайного» задания. Вторым приказывал главному механику «послать лучший из имеющихся в их распоряжении двигателей в Уинстон, чтобы выполнить чрезвычайное задание».
Копии он положил себе в карман, открыл дверь, крикнул ночному диспетчеру, чтобы тот поднялся, и вручил ему два приказа для двоих подчиненных, что ждали внизу. Ночной диспетчер, добросовестный молодой человек, доверял своим начальникам и знал, что дисциплина – первое правило на железной дороге. Он удивился тому, что Митчем посылает письменные предписания на первый этаж, но не стал задавать вопросов. Митчем нервно ожидал результата. Спустя недолгое время он увидел, что главный механик идет через двор к депо. Митчем расслабился: подчиненные не пошли на конфликт с ним лично, они все поняли и станут играть по тем же правилам, что и он.
Главный механик шел по двору, глядя в землю. Он думал о своей жене, двоих детях и доме, на покупку которого потратил всю жизнь. Он понимал, что задумали его начальники, и размышлял, должен ли отказаться подчиняться их приказу. Главный механик никогда не боялся потерять работу. Как квалифицированный специалист прежде он знал, что, поссорившись с одним работодателем, всегда найдет себе другого. Сейчас он испугался, так как не имел права уйти с одной работы, чтобы найти другую. Если он не подчинится работодателю, его предадут суду Объединенного совета, а если Объединенный совет повернет дело против него, это будет означать приговор, обрекающий на медленную смерть от голода, потому как ему запретят всякую работу. Он знал, что Объединенный совет будет против него, знал, что единственный ключ к влиянию на противоречивые решения совета – протекция. Какие шансы могут быть у него в суде против мистера Митчема? Или, хуже того, Чалмерса? Прошли те времена, когда работодатель требовал от него только максимальной отдачи, работы по способностям.
Сегодня способности стали не нужны. Раньше от него требовали наилучшего исполнения обязанностей и соответственно награждали. Сейчас он не мог ожидать ничего, кроме наказания, если стал бы поступать по совести. Раньше от него требовалось уметь думать. А теперь…
Теперь никто не требовал от него умения думать – только повиновения. И совестливости от него тоже никто не ждал. Должен ли он высказать свое мнение? Ради кого? Он подумал о трех сотнях пассажиров «Кометы». Подумал о своих детях. Его сын заканчивал школу, а дочь девятнадцати лет, которой он страшно гордился, называли самой красивой девушкой города. Главный механик спрашивал себя, сможет ли он обречь собственных чад на участь детей безработного, которых видел в трущобах, протянувшихся вдоль закрытых фабрик и заброшенных железнодорожных путей. И с ужасом обнаружил, что должен сейчас выбрать между жизнями своих детей и пассажиров «Кометы». Конфликт такого рода прежде был невозможен. Тогда безопасность его детей зависела от неприкосновенности пассажиров, обслуживая одних, он служил другим, не происходило столкновения интересов, не нужно было никого приносить в жертву. Теперь спасти пассажиров он мог только ценой жизни собственных детей.
Главный механик смутно припоминал слышанные им проповеди о прелестях самопожертвования, о добродетели принесения человеком в жертву самого дорогого ради блага других людей. Он ничего не знал о тонкостях морали, но внезапно – сквозь темную, сверлящую боль – ощутил: если добродетель такова, то он не желает быть к ней причастным.