Дагни чуть вызывающе улыбнулась:
– Вы подумали, что я могу помешать вам заполучить Хэнка Риардена?
– Нет, я подумал не об этом.
Она заметила, что Даннескьолд смотрит на Голта так, словно тоже находит его поведение необъяснимым. Голт открыто и спокойно выдерживал его взгляд, словно предлагая подыскать объяснение и заверяя, что найти его не удастся. Когда он насмешливо прищурился, Дагни поняла, что в этой дуэли взглядов Даннескьолд потерпел поражение.
– Чего еще, – спросил Голт, – добился ты в этом году?
– Пренебрег законом всемирного тяготения.
– Ты всегда это делал. Каким образом на сей раз?
– Перелетом с середины Атлантики до штата Колорадо на перегруженном золотом самолете. Подожди, пусть Мидас увидит, какой вклад я сделаю в его банк. Мои клиенты в этом году станут богаче на… Послушай, ты сказал мисс Таггерт, что она тоже мой клиент?
– Нет, еще не говорил. Можешь сказать сам, если хочешь.
– Я… ваш клиент? – искренне удивилась Дагни.
– Не возмущайтесь, мисс Таггерт, – заговорил Даннескьолд. – И не протестуйте. Я привык к протестам. Меня ведь здесь считают сумасбродом. Никто не одобряет моих методов вести нашу общую битву. Джон не одобряет. Доктор Экстон не одобряет. Думают, моя жизнь слишком ценна для этого. Но, видите ли, мой отец был епископом, но из всех его уроков я принял как закон лишь одно изречение: «Кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом».
– Что вы имеете в виду?
– Что насилие непрактично. Если мир полагает, что его объединенные силы – самое действенное средство управлять мною, то пусть узнает исход борьбы между грубой силой и силой, управляемой разумом. Даже Джон признает, что в наше время я имел моральное право избрать тот путь, который избрал. Я делаю то же, что и он, – только на свой манер. Он лишает грабителей человеческого духа. Я – результатов деятельности человеческого духа. Он лишает их разума. Я – богатства. Он обедняет душу мира. Я – тело. Он дает грабителям урок, который им придется усвоить, только я нетерпелив и хочу ускорить процесс их обучения. Но, как и Джон, просто повинуюсь их моральному кодексу и отказываюсь предоставлять им двойные критерии за свой счет. Или за счет Риардена. Или за ваш.
– О чем это вы?
– О методе взимания налогов. Все схемы сбора налогов сложны, но моя очень проста, так как представляет собой обнаженную суть всех прочих. Давайте объясню.
Дагни вся обратилась в слух. Она слышала его голос, перечисляющий сухим тоном педантичного бухгалтера сведения о трансфертах, банковских счетах, возвратах подоходных налогов, словно Даннескьолд читал вслух пыльные страницы гроссбуха… особого гроссбуха, где каждая запись сделана благодаря тому, что люди предлагали в виде дополнительного обеспечения собственную кровь, и она могла быть взята в любой момент при любой ошибке или описке счетовода. Слушая, она не могла оторвать глаз от совершенной красоты его лица и все время думала, что за эту голову мир назначил многомиллионное вознаграждение, дабы предать ее тлену… Лицо, казавшееся ей слишком прекрасным для того, чтобы карьера оставляла на нем шрамы… Она думала, пропуская половину слов: «Это лицо слишком красиво, чтобы подвергать его риску». Потом ее осенило, что его физическое совершенство лишь иллюстрация, наглядный урок, преподанный ей с кричаще очевидной откровенностью, о природе внешнего мира и судьбе всех человеческих ценностей в бесчеловечном веке. «Какими бы ни были справедливость или порочность его пути, – думала она, – как они могут… Нет! Он избрал верный путь; в том-то и весь ужас, что справедливость просто не может избрать иной, и я не могу судить его, не могу сказать ни слова одобрения, ни упрека».
– …и своих клиентов, мисс Таггерт, я выбирал неторопливо, по одному. Чтобы не сомневаться в их репутации и пользе для общества будущего. В моем списке реституций ваша фамилия стоит одной из первых.
Дагни усилием воли сохранила непроницаемое выражение лица и ответила только:
– Ясно.
– Правда, ваш счет не самый большой, хотя за последние двенадцать лет у вас силой отняли огромные суммы. Вы увидите – как указано на копиях квитанций возврата взысканных подоходных налогов, которые передаст вам Маллиган, – что я возмещаю вам лишь те налоги, которые вы платили с жалованья вице-президента компании, а те, что с доходов по акциям «Таггерт Трансконтинентал», – нет. Вы заработали каждый цент, вложенный в эти акции, и во времена вашего отца я вернул бы вам всю вашу прибыль до цента, но под управлением вашего брата «Таггерт Трансконтинентал» получила свою долю награбленного – компания выколачивала доходы силой, с помощью правительственных протекций, субсидий, мораториев, директив. Вы за это не в ответе, вы, по сути, первая жертва этой политики, но я возвращаю лишь заработанные деньги, а не те, которые являются частью награбленного.
– Ясно.
Завтрак подошел к концу. Даннескьолд закурил сигарету и посмотрел на Дагни сквозь первую струйку дыма, словно следя за напряженной борьбой ее сознания с услышанным, потом улыбнулся Голту и встал.
– Побегу, – сказал он. – Жена ждет.
– Что?! – задохнулась Дагни.
– Жена ждет, – весело повторил он, словно не понимая причины ее потрясения.
– Кто она?
– Кэй Ладлоу.
На Дагни нахлынуло столько мыслей, что она не могла в них разобраться.
– Когда… когда вы поженились?
– Четыре года назад.
– Как вы могли показаться где-то в публичном месте во время бракосочетания?
– Нас сочетал судья Наррангасетт здесь, в этой долине.
– Как… – Дагни попыталась сдержаться, но слова невольно вырвались в беспомощном, негодующем протесте – против него, судьбы или внешнего мира, она не знала. – Как она может жить здесь одна одиннадцать месяцев в году, постоянно думая, что вы в любую минуту можете…
Она не договорила.
Даннескьолд улыбался, но Дагни отлично видела, что он правильно понял ее, иначе она никогда бы не заслужила права на такую улыбку.
– Она может жить так, мисс Таггерт, потому что мы не считаем, что земля – это юдоль скорби, где человек обречен на гибель. Мы не считаем, что трагедия – наша неизбежная участь, и не живем в постоянном страхе перед несчастьем. Не ожидаем беды, пока нет видимых причин ожидать ее, и когда сталкиваемся с ней, способны ей противостоять. Неестественными мы считаем страдания, а не счастье. Не успех, а поражение считаем ненормальным исключением в человеческой жизни.
Голт проводил его до двери, вернулся, сел за стол и неторопливо протянул руку к кофейнику.
Дагни внезапно вскочила, словно подброшенная мощной струей сжатого пара, сорвавшего предохранительный клапан.
– Думаете, я приму его деньги? – вскричала она.
Голт подождал, чтобы дымящаяся струя из кофейника наполнила его чашечку, потом, подняв взгляд на Дагни, ответил:
– Да, думаю, примете.
– Нет! Я не позволю ему рисковать ради этого жизнью!
– Тут вы бессильны что-либо поделать.
– Я могу никогда не потребовать этих денег!
– Да, можете.
– Тогда они пролежат в банке до Судного дня!
– Нет, не пролежат. Если вы не потребуете этих денег, часть их – очень малая – будет передана мне от вашего имени.
– От моего? Почему?
– В оплату за жилье и стол.
Дагни уставилась на него, гнев на ее лице сменило недоумение, и она медленно опустилась на стул.
Голт улыбнулся:
– Как долго, по-вашему, вы пробудете здесь, мисс Таггерт? – в ее глазах стояли испуг и беспомощность. – Не думали об этом? А я думал. Вы проживете здесь месяц. Месяц отпуска, как и все мы. Я не спрашиваю вашего согласия – вы же не спрашивали нашего, когда появились здесь. Вы нарушили наши правила и должны примириться с последствиями. В течение этого месяца долину не покинет никто. Я, конечно, мог бы отпустить вас, но не отпущу. Закона, требующего, чтобы я удерживал вас, не существует, но, ворвавшись сюда, вы дали мне право действовать по своему усмотрению – и я воспользуюсь этим, так как хочу, чтобы вы были здесь. Если в конце месяца вы примете решение вернуться, у вас будет такая возможность. Но не раньше.
Дагни сидела прямо; напряжение покинуло ее лицо, но губы чуть растянулись в жесткой, решительной улыбке, не сулящей противнику ничего хорошего; глаза холодно блестели, хотя и затаили какую-то странную мягкость, словно глаза врага, который твердо намерен сражаться, но совсем не расстроится, если окажется побежден.
– Прекрасно, – сказала она.
– Я буду взимать с вас плату за жилье и стол – наши правила запрещают содержать человека даром. Кое у кого есть жены и дети, но тут существуют взаимный обмен и взаимная плата такого рода, – он выразительно взглянул на нее, – какую я не имею права получать. Поэтому буду брать с вас по пятьдесят центов в день, и вы расплатитесь со мной, когда вступите во владение счетом, открытым на ваше имя в банке Маллигана. Если откажетесь от счета, Маллиган снимет с него ваш долг и отдаст мне деньги по первому требованию.
– Я принимаю ваши условия, – ответила Дагни; в голосе ее была расчетливая, осторожная медлительность торговца. – Но не позволю покрывать из этих денег мои долги.
– Как же еще вы собираетесь платить?
– Буду отрабатывать жилье и стол.
– Каким образом?
– В качестве кухарки и прислуги.
Дагни впервые увидела его потрясенным – до глубины души и с такой силой, что предвидеть этого, конечно же, не могла. Голт разразился смехом – но смеялся так, словно получил удар, откуда совершенно не ждал, словно уловил в ее словах нечто гораздо большее, чем они значили в действительности; она поняла, что невольно задела его прошлое, пробудив какие-то воспоминания и чувства, знать которых не могла. Он смеялся так, словно увидел вдруг какой-то далекий образ и хохотал ему в лицо, словно победил наконец, и мстил за что-то давнее, ей неведомое.
– Если возьмете меня на работу, – невозмутимо продолжила Дагни, лицо ее было официально вежливым, голос отчетливым и строгим, – я буду стряпать, убирать в доме, стирать и выполнять прочие подобные обязанности, которые требуются от прислуги, в счет оплаты жилья, стола и тех денег, какие потребуются мне на кое-какую одежду. Возможно, ближайшие несколько дней травмы будут мне слегка мешать, но они пройдут, и я смогу работать в полную силу.