секунду, но в следующую он нажал тормозную педаль и заглушил мотор: когда свет фар проносился по оврагу, он заметил на склоне какой-то продолговатый предмет, более темный, чем серый бурьян вокруг, и ему показалось, что мелькнувшее белое пятно было человеческой рукой, машущей в просьбе о помощи.
Сбросив пальто, Риарден стал торопливо спускаться по склону, комья земли рассыпались под его ногами, он хватался за кусты и полубежал-полускользил к длинному черному предмету, в котором уже узнал человеческое тело. Луну заволакивало облако, он видел на траве вытянутую руку с белой ладонью, но тело было неподвижным.
– Мистер Риарден…
Это был крик, прозвучавший шепотом, ужасный звук пылкости, не дающей вырваться стону.
Риарден не знал, что было первым, все воспринималось как единое потрясение: мысль, что голос знакомый, пробившийся через облако луч лунного света, его падение на колени у белого овала лица и узнавание. Это лежал Кормилица.
Он почувствовал, как рука парня сжала его руку с необычайной силой терпящего мучительную боль человека, когда он разглядывал искаженные страданием черты его лица, пересохшие губы, тускнеющие глаза и тонкую темную струйку из маленького черного отверстия в груди, очень близкого к сердцу парня.
– Мистер Риарден… я хотел остановить их… хотел спасти вас…
– Малыш, что с тобой?
– Они хотели застрелить меня, чтобы я не мог ничего сказать… я хотел предотвратить… – рука парня с трудом указала на красное зарево в небе – …то, что они делают… я очень запоздал, но пытался… пытался… И… все еще способен… говорить… Послушайте, они…
– Тебе нужна помощь. Давай отвезем тебя в больницу и…
– Нет! Подождите! Я… думаю, времени у меня осталось мало, и… должен рассказать вам… Послушайте, этот бунт… организован по указке из Вашингтона… Это не рабочие… не ваши рабочие… это присланные ими новички и… и нанятые на стороне бандиты… Не верьте ни слову из того, что вам будут об этом говорить… Это инсценировка… их гнусная инсценировка…
В лице парня была отчаянная напряженность, напряженность сражающегося крестоносца, голос его, казалось, обрел звучание жизни благодаря огню, то и дело вспыхивающему в душе. И Риарден понял, что лучшая помощь, какую может оказать, – это слушать.
– Они… они подготовили план объединения сталелитейных заводов… и им нужно его оправдание… они знают, что страна не примет его… и вы его не поддержите… Боятся, что он возмутит всех… это просто план освежевать вас заживо, и все… Поэтому они хотят представить дело так, что вы довели рабочих до ручки… что рабочие пришли в ярость, что вы не можете их контролировать… и правительство вынуждено вмешаться для вашей защиты и общественной безопасности… Вот таким будет их объяснение, мистер Риарден…
Хэнк разглядел царапины на руках парня, засохшую кровь, смешанную с пылью, на его ладонях и одежде, серые пятна пыли на коленях и животе с колючками репейника. В лунном свете он видел полосу примятой травы с блестящими пятнами, уходящую в темноту внизу. Ему было страшно думать, как далеко пришлось парню ползти и как долго.
– Они не хотели, чтобы вы были вечером здесь, мистер Риарден… Не хотели, чтобы видели это «народное восстание» … Потом… вы знаете, как они извращают факты… правда будет скрыта от всех… они надеются обмануть страну… и вас… будто хотят защитить вас от насилия… Не дайте им вывернуться, мистер Риарден!.. Расскажите всей стране… народу… газетчикам… Расскажите то, что я сказал вам… под присягой… я клянусь в этом… это придает юридическую силу моим словам, так ведь?.. Так ведь?.. Это дает вам шанс?
Риарден пожал парню руку:
– Спасибо, малыш.
– Я… я сожалею, что запоздал, мистер Риарден… но они скрывали от меня до последней минуты… Позвали на стратегическое совещание… там был человек по фамилии Питерс… из объединенного комитета… он марионетка Тинки Холлоуэя… марионетки Бойля… Они хотели… хотели, чтобы я подписал пачку пропусков… чтобы сюда пропустили кое-кого из бандитов… чтобы они начали заваруху внутри и снаружи… чтобы казалось, будто это действительно ваши рабочие… я отказался подписывать.
– Отказался? После того, как они посвятили тебя в свою игру?
– Ну… ну, конечно, мистер Риарден… Неужели вы подумали, что я стал бы играть в нее?
– Нет, малыш, нет. Только…
– Что?
– Только тут ты подставил свою голову под удар.
– Но у меня не было выхода!.. Я не мог помогать им в крушении завода, так ведь?.. Как долго я мог прятать голову? Пока они не разбили бы вашу?.. И что бы я делал со своей головой, если б спас ее таким образом? Вы… вы понимаете, правда, мистер Риарден?
– Да, понимаю.
– Я отказался… выбежал из кабинета… побежал искать директора… сказать ему все… но не мог его найти… потом услышал выстрелы у главных ворот и понял, что началось… хотел позвонить вам домой… телефонные провода оказались перерезаны… Побежал к своей машине, хотел ехать к вам, или в полицию, или в редакцию газеты… но они, должно быть, следили за мной… тут в меня выстрелили… на автостоянке… сзади… я только помню, что упал и… и потом, когда открыл глаза, обнаружил, что они сбросили меня сюда… на кучу шлака…
– На кучу шлака? – медленно переспросил Риарден, зная, что она находится в ста футах внизу.
Парень кивнул, неопределенно указывая в темноту.
– Да… вниз… и я пополз… пополз наверх… хотел продержаться до того, чтобы рассказать кому-то, кто передаст вам, – искривленное от боли лицо парня неожиданно расплылось в улыбке, и в голосе его прозвучало величайшее торжество, когда он добавил: – и продержался.
Потом парень вскинул голову и спросил тоном детского удивления и внезапного открытия:
– Мистер Риарден, такое бывает чувство, когда… когда чего-то хочешь… отчаянно хочешь… и добиваешься?
– Да, малыш, бывает.
Голова парня откинулась назад, на руку Риардена, глаза закрылись, губы сомкнулись, словно удерживая глубокое удовлетворение этой минуты.
– Но тебе нельзя останавливаться на этом. Это не конец. Держись, пока я не отвезу тебя к врачу и…
Риарден осторожно поднял парня, но лицо его исказила мучительная конвульсия, губы изогнулись, чтобы удержать крик, и Риардену пришлось мягко уложить его снова на землю.
Парень покачал головой и взглянул на Риардена чуть ли не виновато.
– Мне уже не выкарабкаться, мистер Риарден. Нет смысла себя обманывать… я знаю, что мне конец.
Потом будто в каком-то смутном отказе от жалости к себе добавил, цитируя заученный урок, отчаянно пытаясь говорить прежним, циничным голосом интеллектуала:
– Какое это имеет значение, мистер Риарден? Человек просто-напросто набор… набор определенных химических соединений… и смерть человека значит не больше, чем смерть животного.
– Ты знаешь, что это не так.
– Да, – прошептал парень. – Да, кажется, знаю.
Взгляд его обратился в темноту, потом поднялся к лицу Риардена, глаза его были беспомощными, тоскливыми, по-детски озадаченными.
– Я знаю… все, чему нас учили, – чушь… все, что нам говорили… о жизни… и смерти… Смерть… ничего не значит для химических соединений, но… – он сделал паузу, и весь его отчаянный протест зазвучал только в напряженности ставшего тише голоса: – Но значит для меня… И… и думаю, для животного тоже… Но они говорят, что не существует никаких ценностей… только общественные обычаи… Никаких ценностей!.. – он машинально зажал рукой рану на груди, словно пытаясь удержать то, что терял. – Никаких… ценностей…
Потом его глаза раскрылись шире во внезапном покое полной откровенности.
– Я хочу жить, мистер Риарден. Господи, как хочу! – голос был страстно спокойным. – Не потому, что умираю… а потому, что понял лишь сегодня вечером, что значит быть по-настоящему живым…И… странное дело… знаете, когда понял? В кабинете… когда подставил голову под удар… когда послал этих мерзавцев к черту… Существует… существует много такого, чего я, к сожалению, не понимал раньше… Но… не стоит плакать из-за пролитого молока, – он увидел невольный взгляд Риардена на примятую траву внизу и добавил: – Из-за чего бы то ни было пролитого, мистер Риарден.
– Послушай, малыш, – сурово сказал Риарден, – я прошу тебя об одолжении.
– Сейчас, мистер Риарден?
– Да. Сейчас.
– Конечно, мистер Риарден… если смогу.
– Сегодня вечером ты сделал мне большое одолжение, но я прошу о еще большем. Ты проделал замечательную работу, выбравшись из этой кучи шлака. Попытаешься сделать еще более трудную? Ты был готов умереть ради спасения моего завода. Постараешься жить ради меня?
– Ради вас, мистер Риарден?
– Ради меня. Потому что я прошу. Потому что хочу этого. Потому что нам вместе нужно еще много взбираться.
– Для вас… для вас это важно, мистер Риарден?
– Важно. Решишь ты, что хочешь жить, как внизу, на куче шлака? Что хочешь выстоять и жить? Будешь сражаться за жизнь? Ты хотел вести битву за меня. Будешь вести эту вместе со мной, как нашу первую?
Риарден ощутил пожатие руки парня; оно передало неистовую пылкость ответа; голос его прозвучал лишь шепотом:
– Постараюсь, мистер Риарден.
– Теперь помоги мне отвезти тебя к врачу. Расслабься, не волнуйся и позволь мне поднять тебя.
– Хорошо, мистер Риарден.
Парень с неожиданным усилием приподнялся и оперся на локоть.
– Расслабься, Тони.
Риарден увидел внезапное движение в лице парня, попытку как прежде весело, нагло усмехнуться.
– Я перестал быть «и наши и вашим»?
– Перестал. Ты теперь знаешь, что есть правда жизни, абсолют.
– Да. Теперь я знаю несколько абсолютов. Вот один – он указал на рану – это абсолют, так ведь? И, – продолжал он, когда Риарден медленно, осторожно поднимал его с земли, словно напряженность дрожащего голоса служила своего рода анестезией, – то, что люди не могут жить… если гнусные мерзавцы… вроде тех, что в Вашингтоне… остаются безнаказанными за такие дела… какие устроили этим вечером… если все становится отвратительной фальшью… и ничто не реально… и ничтожество становится важным лицом… люди не могут так жить… это абсолют, правда?