Книгу он положил на самое видное место, и когда понял, что даже смотреть на нее не хочет, то начал испытывать к ней не просто отвращение, а еще и другое чувство, признавать которое не хотелось. Он убеждал себя, что подняться из-за стола его заставила не лежащая на нем книга, а желание размяться, согреть замерзшее тело. Он кружил по кабинету, между столом и окном. И уже решил, что отправит книгу в корзину для мусора, где ей было самое место, сразу же после разговора с доктором Феррисом.
Взгляд его вновь задержался на пятне солнечного света и зелени на склоне далекого холма, обещании весны в мире, который выглядел до сих пор так, будто в нем уже никогда не вырастет трава, не распустятся почки. Его глаза радостно вспыхнули, а когда луч погас, он почувствовал укол острой тоски. Ему так хотелось, чтобы яркое пятно не пропадало, а наоборот, ширилось, захватывая всю землю. Он вдруг вспомнил интервью, которое этой зимой брал у него известный писатель. Писатель приехал из Европы, чтобы написать о нем статью, и он, который всегда терпеть не мог интервью, говорил много и долго, слишком долго, увидев перед собой интеллектуала, в отчаянной надежде, что тот сумеет донести до читателей его мысли. Статья вышла. Писатель расхваливал автора, как мог, попутно исказив до неузнаваемости все идеи. Закрывая журнал, Стэдлер испытывал те же чувства, что и сейчас, когда облака в очередной раз разделили солнце и землю.
«Хорошо, – размышлял он, отворачиваясь от окна, – я должен признать, что иногда приступы одиночества одолевают меня; но я обречен на такое одиночество, это жажда ответной реакции живого, думающего разума. Я так устал от всех этих людей, – думал он с пренебрежением и горечью. – Я исследую космические лучи, а они не могут справиться с последствиями грозы».
Он почувствовал, как дернулись губы, словно пощечина запретила ему подобные мысли, и уже смотрел на книгу в сверкающей суперобложке, опубликованную лишь двумя неделями раньше.
«Но я не имею к ней никакого отношения!» – мысленно крикнул он себе, и крик этот, казалось, растворился в безжалостной тишине. Ничто не ответило на него, даже эхо, подтвердившее бы его слова. На суперобложке красовалось хлесткое название: «ПОЧЕМУ ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ?»
Ни единого звука не раздавалось в безмолвии его сознания, напоминающем тишину зала судебных заседаний, там не звучали ни слова жалости, ни голос защиты, оставались лишь абзацы, которые впитала в себя его блестящая память. «Мысль – примитивное суеверие. Здравомыслие – иррациональная идея. Наивная убежденность в том, что мы способны думать, – ошибка, которая обошлась человечеству дороже любой другой».
«Мысли, которые вроде бы возникают в вашей голове, – иллюзия, создаваемая железами, эмоциями и, судя по последним данным, содержимым вашего желудка».
«Серое вещество, которым вы так гордитесь, не более чем кривое зеркало в парке развлечений, от которого вы не получаете ничего, кроме искаженных сигналов из недоступной вам реальности».
«Чем больше ваша уверенность в собственных умозаключениях, тем выше вероятность того, что вы ошибаетесь. Ваш мозг – инструмент искажения: чем он активнее, тем сильнее создаваемое им искажение действительности».
«Титаны мысли, которыми вы так восхищаетесь, когда-то учили вас, что земля плоская, а атом – мельчайшая частица материи. Вся история науки – длинная череда вскрытых ошибок, а не достижений».
«Чем больше мы знаем, тем острее осознаем, что мы ничего не знаем».
«Только самые невежественные все еще держатся за принцип: что вижу, тому и верю. Увиденному нельзя верить в первую очередь».
«Ученый знает, что камень – вовсе не камень. Фактически он ничем не отличается от пуховой подушки. И то и другое – объемное образование невидимых, вращающихся частиц. Но, скажете вы, камень нельзя использовать как подушку? Что ж, сие лишь доказывает вашу беспомощность перед лицом истинной реальности».
«Последние научные открытия, скажем, выдающиеся достижения доктора Роберта Стэдлера, окончательно продемонстрировали, что наш разум не способен охватить природу Вселенной. Эти открытия позволили ученым выявить противоречия, сосуществование которых, согласно человеческим представлениям, невозможно, но в реальности они существуют. Возможно, вы об этом еще не слышали, мои дорогие, отставшие от жизни друзья, но уже доказано: рациональное и есть безумное».
«Не рассчитывайте на причинно-следственную связь. Есть только противоречия всему остальному. Нет ничего, кроме противоречий».
«Не ищите здравый смысл. Поиски смысла – критерий бессмыслия. В природе смысла нет. Его нет ни в чем. Если кто и пытается найти смысл, так это усердные юные «синие чулки», которые не могут завести бойфренда, и ретрограды-лавочники, думающие, что Вселенная столь же проста, как перечень имеющихся в лавке товаров да любимый кассовый аппарат».
«Давайте разобьем цепь предрассудков, именуемую логикой. Итак, вы думаете, что уверены в собственном мнении? Ни в чем нельзя быть уверенным. Вы собираетесь поставить под удар упорядоченную жизнь вашего городка, дружбу с соседями, положение в обществе, репутацию, доброе имя и финансовую безопасность… ради иллюзии? Во имя миража? Вы готовы идти на риск и обращаться в суд в столь опасное время, как наше, противопоставляя себя существующему общественному порядку, отстаивая те воображаемые представления, которые вы называете своими убеждениями? Вы говорите, что уверены в своей правоте? Правого нет и быть не может. Вы чувствуете, что в окружающем вас мире что-то не так? У вас нет возможности это знать. Для человеческого глаза все не так… и чего с этим бороться? Не спорьте. Принимайте все, как есть. Приспосабливайтесь. Повинуйтесь».
Книгу написал доктор Флойд Феррис, а опубликовал Государственный научный институт.
– Я не имел к этому никакого отношения! – отчеканил доктор Роберт Стэдлер. Он все еще стоял у стола, и у него возникло неприятное ощущение, будто он на какое-то время отключился и теперь не знал, как долго был неподвижен. Слова эти он произнес вслух, с едким сарказмом, адресованным тому, кто заставил его их произнести.
Он пожал плечами. Смеяться над собой – не грех, а пожатие плеч являлось эмоциональным эквивалентом высказывания: «Ты – Роберт Стэдлер, так что не уподобляйся школьнику-неврастенику». Он сел за стол, отодвинул книгу в сторону.
Доктор Флойд Феррис опоздал на полчаса.
– Извините, но мой автомобиль сломался по пути из Вашингтона, и у меня ушло чертовски много времени, чтобы найти человека, который смог его починить. Машин на дороге становится все меньше, и половина ремонтных мастерских закрылась.
В голосе преобладало раздражение. Доктор Феррис сел, не дожидаясь приглашения. В любой другой профессии он бы не мог претендовать на успех, но доктор Феррис выбрал науку, и его всегда называли «этот симпатичный ученый». В свои сорок пять лет, при шести футах роста, ему удавалось выглядеть выше и моложе.
Одевался он с иголочки, двигался с грацией танцора, но вольностей в одежде себе не позволял, отдавая предпочтение черному и темно-синему. Над верхней губой темнела аккуратная полоска усов, и институтские остряки утверждали, что волосы у него такие гладкие и черные лишь по одной причине: он мажет их тем же кремом, что и туфли. Доктор Феррис любил повторять, вроде бы подтрунивая над самим собой, что однажды кинопродюсер предложил ему сыграть роль прожженного европейского жиголо. Научную карьеру он начинал биологом, но то время давно ушло. Известность же получил как главный координатор Государственного научного института.
Доктор Стэдлер изумленно воззрился на него: неслыханное дело – на извинения хватило одного слова.
– Похоже, вы проводите в Вашингтоне много времени, – сухо заметил он.
– Но, доктор Стэдлер, разве не вы однажды похвалили меня, назвав сторожевым псом науки? – добродушно ответил доктор Феррис. – Вот я и считаю, что это моя главная обязанность.
– Такое ощущение, что вы готовы выполнять свои обязанности где угодно, только не в институте. Но, пока не забыл, вас не затруднит объяснить мне, откуда у нас это безобразие с нехваткой топлива?
Он не мог понять, с чего это вдруг лицо доктора Ферриса напряглось и приобрело обиженное выражение.
– Позвольте, но я не ожидал от вас подобных слов, – заговорил он официальным тоном, делающим говорящего мучеником без видимых причин. – Никто из руководства не нашел повода для критики. Мы только что отправили подробный доклад о достигнутых результатах в Бюро экономического планирования и национальных ресурсов, и мистер Уэсли Моуч остался крайне им доволен. В этом проекте мы показали себя с самой лучшей стороны. И не заслуживаем осуждения. Учитывая пересеченность местности, сильнейший пожар и сам факт, что прошло только шесть месяцев с того момента, как мы…
– О чем вы говорите? – прервал его доктор Стэдлер.
– О Восстановительном проекте Уайэтта. Разве вы спросили меня не об этом?
– Нет, – покачал головой доктор Стэдлер, – нет, я… Подождите. Давайте разберемся. Я вроде бы вспоминаю, что институт взялся за какой-то восстановительный проект. Так что мы восстанавливаем?
– Добычу нефти, – ответил Феррис. – Нефтяные промыслы Уайэтта.
– Там был пожар, не так ли? В Колорадо? Этот… минутку… этот человек поджег собственные нефтяные поля.
– Я склонен верить, что это слух, порожденный истеричной общественностью, – высказал свое мнение Феррис. – Все эти газетные истории не заслуживают внимания. Я не сомневаюсь, что этот пожар – несчастный случай, и Эллис Уайэтт погиб в огне.
– Так кому сейчас принадлежат промыслы?
– На текущий момент – никому. Уайэтт не оставил завещания, наследников у него нет, поэтому государство взяло на себя управление месторождением на семь лет, учитывая общественную важность его регулярной эксплуатации. Если Эллис Уайэтт не объявится за этот период, его официально признают умершим.
– А почему они пришли к вам… то есть к нам? Мы же не занимаемся добычей нефти.