Даннескъёлд не двинулся, не издал ни звука. Недалеко от них, в темноте, проходил грузовой состав; они не могли его видеть, но слышали стук колес, наполнявший тишину. Казалось, призрачный поезд, ставший лишь долгим ритмичным звуком, летел мимо них сквозь ночную тьму.
— Вы хотели помочь мне в самый безнадежный час? — спросил Риарден. — Если моим последним и единственным защитником стал пират, то мне не нужно больше защиты. Вы говорите вполне человеческим языком, и во имя его я заклинаю вас: да, у меня вообще не осталось надежды, но есть твердое знание того, что я буду жить по своим стандартам, и когда придет конец, пусть я останусь последним, кто их придерживается. Я буду жить в мире, в котором начал жизнь, и доживу в нем до последнего своего дня. Не думаю, что вы захотите меня понять, но…
Удар светового луча обрушился на них внезапно. Металлическое лязганье поезда поглотило рокот автомобильного мотора, и они не услышали, как со стороны фермы подъехала машина. Они стояли не на ее пути, но раздался визг тормозов, и невидимый автомобиль остановился. Риарден невольно отпрыгнул, успев подивиться реакции собеседника: с непостижимым самообладанием тот не двинулся с места.
Перед ними стояла полицейская машина.
Водитель высунулся из окна:
— Ах, это вы, мистер Риарден! — он прикоснулся кончиками пальцев к фуражке. — Добрый вечер, сэр.
— Привет, — ответил Риарден, пытаясь совладать с голосом.
Лица двоих патрульных на переднем сидении выглядели непривычно сурово, обычное дружеское выражение, свойственное им, когда они останавливались перекинуться словечком, исчезло.
— Мистер Риарден, вы шли с завода по Эджвуд-роуд, мимо Блэксмит-Коув?
— Да. А в чем дело?
— Не попадался ли вам поблизости торопящийся куда-то незнакомец?
— Какой еще незнакомец?
— Возможно, он шел пешком или ехал на развалюхе с мотором в миллион долларов.
— Что за человек?
— Высокий, со светлыми волосами.
— Кто он такой?
— Вы все равно не поверите, мистер Риарден, если я вам скажу. Вы его не видели?
Риарден с удивлением обнаружил, что слова с трудом пробиваются сквозь пульсирующий барьер, возникший у него в гортани. Он смотрел на полицейского в упор, но глаз невольно фокусировался на боковом зрении, и отчетливее всего он видел лицо Даннескъёлда, в котором ни единая черточка, ни малейший мускул не выдавали движения чувств. Руки свободно висели вдоль тела, расслабленно, не делая ни малейшей попытки потянуться к оружию. При свете фар казалось, что лицо его намного моложе, а глаза сияют небесной голубизной.
Риарден почувствовал, что смотреть на Даннескъёлда опасно, и не сводил взгляда с полицейского, с медных пуговиц на его униформе. А в голове пульсировала мысль, что тело Даннескъёлда, его крепкое стройное тело, в любой момент могло прекратить существование. Он плохо слышал, что говорил; ему не давала покоя произнесенная пиратом фраза: «Если мне придется отдать жизнь, то можно ли найти для этого лучшую цель?»
— Так вы не видели его, мистер Риарден?
— Нет, — ответил Риарден. — Не видел.
Полицейский с сожалением пожал плечами и сжал руками руль.
— Никаких подозрительных людей на дороге не встречали?
— Нет.
— Может, незнакомая машина проезжала?
— Нет.
Полицейский потянулся к ключу зажигания.
— Говорят, его видели в наших краях, на побережье, сегодня вечером. Вот и объявили облаву в пяти округах. Мы не должны называть его имени, чтобы не пугать народ, но голова этого человека оценена в три миллиона долларов по всему миру.
Он повернул ключ зажигания, мотор затрещал, из выхлопной трубы вырвался клуб дыма, как вдруг второй полицейский наклонился вперед.
Он уставился на прядь светлых волос, выбившуюся из-под шляпы Даннескъёлда.
— Кто это с вами, мистер Риарден? — спросил он.
— Мой новый телохранитель, — ответил Риарден.
— О!.. Замечательная предосторожность, мистер Риарден, очень своевременная в наши дни. Спокойной ночи.
Автомобиль рванулся вперед. Красные огоньки задних фонарей устремились вниз по дороге. Даннескъёлд посмотрел им вслед, потом на правую руку Риардена. И тот неожиданно для себя понял, что, стоя лицом к полицейским, сжимал в кармане пистолет, каждую минуту готовый пустить его в ход.
Разжав пальцы, он поспешно вытащил руку из кармана. Даннескъёлд молча улыбнулся. Он просто сиял весельем и молодой радостью жизни.
Хотя эти двое были совершенно не похожи, улыбка напомнила Риардену Франсиско д’Анкония.
— Вы не солгали, — проговорил Рагнар Даннескъёлд. — Я действительно ваш телохранитель и многократно заслужил право быть им, хоть вы об этом пока не знаете. Благодарю, мистер Риарден, и до свидания. Мы встретимся снова скорее, чем я смел надеяться.
Прежде чем Риарден успел ответить, Даннескъёлд скрылся за каменной оградой, так же мгновенно и беззвучно, как появился. Когда Риарден обернулся, чтобы посмотреть по сторонам, его уже и след простыл — он словно растворился в потемках.
На краю пустынной дороги Риардена охватило чувство одиночества, беспросветнее прежнего. У своих ног он увидел предмет, завернутый в мешковину; один уголок его высунулся, блестя в лунном свете, словно прядь волос пирата. Он наклонился, подобрал слиток и пошел дальше.
Кип Чалмерс выругался, пролив коктейль при резком рывке поезда. Он угодил локтем в лужицу на столе и проворчал:
— Черт бы побрал эти железные дороги! Что там случилось с рельсами? Платя такие деньги, ожидаешь взамен хоть каких-то усилий, чтобы нас не трясло, как фермера в телеге!
Его компаньонов не потрудились ответить. Было уже поздно, и они оставались в вагоне-салоне только потому, что перебираться в свои апартаменты потребовало бы усилий. Огни в салоне напоминали слабые просветы в густом сигаретном дыму, приправленном запахом алкоголя. Чалмерсу удалось добиться отдельного вагона-салона, который прицепили в самом конце «Кометы», и на поворотах между горными кручами его мотало, как хвост рассерженного кота.
— Я подумываю начать кампанию по национализации железных дорог, — заявил Кип Чалмерс, яростно воззрившись на неприметного серого человечка, смотревшего на него без интереса. — Она будет моей предвыборной платформой. Мне нужна своя платформа. Мне не нравится Джим Таггерт. Похож на недоваренного моллюска. К черту железные дороги! Пора прибрать их к рукам.
— Ступай в постель, — велел ему человечек, — если хочешь завтра на съезде быть в форме.
— Думаешь, мы их победим?
— Ты должен это сделать.
— Знаю, что должен. Но боюсь, мы не попадем туда вовремя. Эта чертова сверхскоростная улитка опаздывает на несколько часов.
— Ты должен туда попасть, Кип, — зловеще повторил человечек с тупой монотонностью, словно подводя итог.
— Черт побери, думаешь, я сам не знаю?
Белесые кудрявые волосы Кипа Чалмерса дополнял бесформенный рот. Кип был выходцем из не слишком богатой, не слишком знатной семьи, но презрительно фыркал на богатство и знатность в циничной манере, которую может себе позволить только верхушка аристократии. Он окончил колледж, специализировавшийся на выведении такого типа людей. Колледж научил его: цель любой идеи — одурачить тех, кто недостаточно умен, чтобы думать. Он проделал свой путь до Вашингтона с изяществом вора-форточника, перебираясь из отдела в отдел, словно с уступа на уступ, вверх по горной круче. Он достиг уровня полу-власти, но его манеры обманывали многих, вот он и прослыл фигурой масштаба Уэсли Моуча.
В соответствии с принципами своей личной стратегии, Кип Чалмерс решил пойти в политику и принять участие в выборах в законодательное собрание штата Калифорния, хотя ничего слыхом не слыхивал о штате, кроме киноиндустрии и пляжных клубов. Глава штаба его предвыборной кампании провел всю подготовительную работу, и Чалмерс направлялся теперь в Сан-Франциско на первую встречу со своими будущими избирателями на широко разрекламированном съезде, открывавшемся завтра вечером. Глава штаба хотел, чтобы он начал подготовку к этому событию еще накануне, но Чалмерс задержался в Вашингтоне, чтобы пропустить пару-тройку коктейлей в компании приятелей, и успел только на последний поезд. Он не беспокоился о предстоящем съезде до сегодняшнего вечера, когда вдруг заметил, что «Комета» опаздывает на шесть часов.
Три компаньона не обращали внимания на настроение Чалмерса: им нравилась его выпивка. Лестер Такк, глава предвыборного штаба, невысокий пожилой человек, выделялся разве что лицом, по которому как будто однажды сильно ударили, после чего оно так и не выправилось. Этот адвокат в свое время представлял в суде интересы мелких воришек и людей, которые инсценировали несчастные случаи на территории богатых корпораций, но потом счел более выгодным работать на таких людей, как Кип Чалмерс.
Лору Брэдфорд, свою теперешнюю любовницу, Чалмерс обожал за то, что его предшественником в ее кровати был сам Уэсли Моуч. Лора достаточно быстро проделала путь от характерной актрисы до посредственной звезды благодаря тому, что спала не с управляющими студий, а с бюрократами из высших эшелонов власти. В своих интервью она обсуждала не гламурные новости, а экономику, причем в воинственном духе третьеразрядных таблоидов. Ее «экономика» состояла из туманных, но весьма напористых заявлений о том, что «мы должны помочь бедным».
Гилберт Кейт-Уортинг стал гостем Чалмерса по причине, до которой никто из остальных так и не смог докопаться. Этот британский прозаик с мировой славой обрел популярность тридцать лет назад, и с тех пор никто больше не читал его писанины, но все держали его за живого классика.
Его считали глубоким мыслителем за изрекаемые им фразы вроде: «Свобода? Давайте не будем толковать о свободе. Свобода недостижима. Человек никогда не сможет освободиться от голода, холода, болезней, несчастных случаев. Он никогда не освободится от тирании природы. Так стоит ли отвергать тиранию политического диктата?» Когда вся Европа ввела в практику провозглашавшиеся им идеи, писатель перебрался в