Америку. С годами его литературный стиль и его тело приобрели дряблость. К семидесяти годам он стал тучным стариком с крашеными волосами и циничными манерами. Свои высказывания он частенько разбавлял цитатами из «Йоги» относительно тщеты всех человеческих усилий. Кип Чалмерс пригласил его, потому что старик выглядел весьма аристократично. Гилберт Кейт-Уортинг согласился, поскольку случай оказаться в центре внимания предоставлялся не часто.
— Черт бы побрал эти железные дороги! — ворчал Кип Чалмерс. — Это все враги подстроили. Хотят помешать моей предвыборной кампании. Я не могу пропустить съезд! Ради Бога, Лестер, сделайте что-нибудь!
— Я пытался, — ответил Лестер Такк. На последней остановке он хотел было по телефону организовать авиаперелет до места назначения, но коммерческие рейсы на ближайшие два дня оказались недоступными.
— Если они не доставят меня на съезд вовремя, я сдеру с них скальпы и заберу вместе с их железной дорогой! Не могли бы вы сказать машинисту, чтобы он поторопился?
— Три раза говорил.
— Я его уволю. Я их всех уволю. Не могут ничего сделать, все оправдываются, рассказывая про свои технические неувязки. Мне нужна скорость, а не оправдания. Они не смеют обращаться со мной, как с пассажирами дешевых сидячих поездов. Они обязаны доставить меня в нужное мне место и в положенное время. Они что, не знают, что на этом поезде еду я?
— Теперь уже знают, — вступила Лора Брэдфорд. — Заткнись, Кип. Ты мне надоел.
Чалмерс вновь наполнил свой стакан. Вагон бросало, стекло на полках бара позвякивало. Звездное небо в окнах подрагивало, и казалось, звезды тоже звякают, ударяясь друг о друга. Пассажиры не видели ничего, кроме отсветов красных и зеленых фонарей в самом хвосте вагона, да небольшого участка рельсов, убегающих назад, в темноту. Попадавшаяся на пути гора на миг заслоняла звезды, и тогда в темноте смутно вырисовывались очертания хребтов Колорадо.
— Горы, — удовлетворенно протянул Гилберт Кейт-Уортинг. — Одно из тех зрелищ, которое заставляет почувствовать ничтожность человека. Что есть этот жалкий отрезок рельсов, сотворением которого так кичатся заскорузлые материалисты, по сравнению с непреходящим величием горных круч? Не более чем нитка намётки, пущенной белошвейкой по кромке царственной мантии природы. Если один из этих гранитных гигантов решит рассыпаться, он уничтожит весь наш поезд.
— С чего бы ему рассыпаться? — без интереса спросила Лора Брэдфорд.
— Кажется, поезд идет еще медленнее, — капризно заметил Кип Чалмерс. — Эти сволочи снизили скорость, вместо того, чтобы слушать меня!
— Ну, знаете, здесь все-таки горы… — пожал плечами Лестер Такк.
— Проклятые горы! Лестер, какое сегодня число? Со всеми этими часовыми поясами я не могу сказать…
— Двадцать седьмое мая, — вздохнул Лестер Такк.
— Нет, двадцать восьмое, — поправил его Гилберт Кейт-Уортинг, посмотрев на часы. — Уже двенадцать минут первого.
— Господи Иисусе! — вскричал Чалмерс. — Так значит, съезд начнется сегодня?
— Да, — кивнул Лестер Такк.
— Мы не успеем! Мы…
Поезд сильно дернулся, выбив стакан из руки Чалмерса.
Звон разбитого стекла смешался со скрипом колес на крутом повороте.
— Послушайте, — нервно произнес Гилберт Кейт-Уортинг. — Ваши железные дороги безопасны?
— Да, черт возьми! — ответил Кип Чалмерс. — У нас так много законов, регулирующих правил и контролеров, что эти сволочи просто не имеют права не быть безопасными!.. Лестер, далеко ли мы заехали? Где будет следующая остановка?
— Остановок не будет до Солт-Лейк-Сити.
— Я хотел спросить, в каких краях мы скоро окажемся?
Лестер достал потертую карту, с которой сверялся каждые несколько минут после наступления темноты.
— Уинстон, — объявил он. — Уинстон, штат Колорадо.
Кип Чалмерс потянулся за новым стаканом.
— Тинки Холлоуэй сказал, что, если ты свернешь себе на этих выборах шею, то ты — конченый человек, — лениво произнесла Лора Брэдфорд. Она полулежала в своем кресле, глядя мимо Чалмерса, изучая свое лицо в настенном зеркале. Лора скучала, развлекаясь тем, что отпускала шпильки по адресу бесполезно кипятившегося Кипа.
— Проклятая сволочь! Следил бы лучше за своей шеей!
— Ну, не знаю, Уэсли его так любит, — подбавила она пару. — Уж Тинки Холлоуэй точно не позволил бы, чтобы какой-то несчастный поезд заставил его опоздать на важную встречу. Его не посмели бы задерживать.
Кип Чалмерс сидел, уставясь в стакан.
— Я позабочусь о том, чтобы правительство отобрало все железные дороги, — угрюмо произнес он.
— Вот как? — присоединился к беседе Гилберт Кейт-Уортинг. — Не понимаю, почему вы не сделали этого давным-давно. США — единственная страна на свете, отставшая настолько, что допускает частное владение железными дорогами.
— Мы быстро вас догоним, — заверил его Кип Чалмерс.
— Ваша страна невероятно наивна. Какой-то анахронизм. Вся эта болтовня о свободе и правах человека… я не слышал ничего подобного со времен моего прадедушки. Это не более чем словесная роскошь для богачей. В конце концов какая разница бедным, кому они обязаны средствами к существованию — промышленникам или бюрократам.
— Век промышленников давно прошел. Наступил век…
Сильнейший толчок швырнул всех вперед, а пол под ногами остался на месте. Кип Чалмерс растянулся на ковре, Гилберта Кейт-Уортинга выбросило на стол, лампы погасли. С полок посыпались бокалы, стальные стены вагона стонали, готовые лопнуть, колеса напряглись, словно в конвульсии.
Подняв голову, Чалмерс увидел, что вагон стоит, целый и невредимый; отовсюду доносились стоны его компаньонов, а у Лоры Брэдфорд начиналась истерика. Он подполз к двери, распахнул ее и спустился по ступенькам. Далеко впереди, у самого склона, примерно там, где, по его расчетам, находился локомотив, он увидел мелькающие огоньки и красное зарево. Спотыкаясь, Чалмерс побрел в темноте, то и дело сталкиваясь с полуодетыми пассажирами, безуспешно пытавшимися осветить себе путь слабыми вспышками спичек.
Впереди на рельсах он увидел человека с фонариком и схватил его за руку. Оказалось, это проводник.
— Что случилось? — выдохнул Чалмерс.
— Рельс треснул, — бесстрастно ответил проводник. — Локомотив сошел с рельсов.
— С рельсов?.. Сош… шел??!
— Упал на бок.
— Кто-нибудь… погиб?
— Нет. Машинисты в порядке. Кочегар ранен.
— Рельс треснул? Что значит «рельс треснул»?
На лице проводника появилось странное выражение: угрюмое, осуждающее и одновременно замкнутое.
— Рельсы износились, мистер Чалмерс, — с нажимом ответил он. — Особенно на поворотах.
— Разве вы не знали, что они износились?
— Знали.
— Так почему не заменили их?
— Их собирались заменить. Но мистер Лоси остановил работы.
— Кто такой этот мистер Лоси?
— Человек, который не является нашим вице-президентом.
Чалмерс заметил, что проводник смотрит на него так, как будто он каким-то образом виноват в катастрофе.
— А… вы не собираетесь вернуть локомотив на рельсы?
— Судя по тому, как он выглядит, этот локомотив никогда больше не встанет на рельсы.
— Но… но он должен нас везти!
— Он не сможет.
Среди редких вспышек огней и приглушенных криков Чалмерс внезапно остро, не видя ничего, кожей ощутил черную необъятность гор, молчание сотен необитаемых миль вокруг и ненадежность узкой полоски пути, отделяющей отвесную скалу от пропасти. Он крепко вцепился в руку проводника.
— Но… что же нам делать?
— Машинист пошел звонить в Уинстон.
— Звонить? Каким образом?
— В паре миль отсюда есть телефон.
— Нас вытащат отсюда?
— Вытащат.
— Но… — его ум сумел, наконец, связать прошлое и будущее, и голос превратился в крик: — Как долго нам придется ждать?
— Не знаю, — ответил проводник. Стряхнул руку Чалмерса и ушел.
Ночной оператор в Уинстоне выслушал телефонное сообщение, бросил трубку и побежал вверх по лестнице, чтобы растолкать спящего начальника станции. Начальник станции, неприветливый и никчемный детина, десять дней тому назад заступил на службу по распоряжению нового управляющего отделением. Он сонно поднялся на ноги, но, услышав слова оператора, моментально проснулся.
— Что? — ахнул он. — Господи Иисусе! «Комета»?? Да не трясись ты! Звони в Сильвер-Спрингс!
Выслушав сообщение, ночной диспетчер в штаб-квартире отделения Сильвер-Спрингс позвонил Дэйву Митчему, новому управляющему отделения Колорадо.
— «Комета»?? — ахнул Митчем. Прижимая к уху телефонную трубку, нащупав ногами пол, он вскочил с постели. — Дизельный локомотив?
— Да, сэр.
— О, Боже Всемогущий! Что же делать? — потом, вспомнив о своем положении, добавил: — Что ж, высылай аварийный поезд.
— Уже выслал.
— Что там у тебя по расписанию?
— Армейский грузовой специальный, в западном направлении. Но он опаздывает на шесть часов. Прибудет позже.
— Мне надо… подожди, вызови ко мне Билла, Сэнди и Кларенса. Много же нам придется заплатить!
Дэйв Митчем всегда жаловался на несправедливость, потому что, по его словам, ему вечно не везло. Он туманно намекал на заговор больших начальников, не дававших ему дороги, но не объяснял, кого именно называет «большими начальниками». Вышестоящие по службе были излюбленным объектом его жалоб и единственным стандартом ценности. Он проработал на железной дороге дольше многих из тех, кто обогнал его в продвижении по иерархической лестнице. Это и доказывало, по его словам, несправедливость «общественной системы». Дэйв служил на разных железных дорогах, но нигде не задерживался надолго. Его работодатели не предъявляли ему особенных претензий, они просто отпускали его, потому что он слишком часто повторял: «Никто мной не командовал!» Он не знал, что получил свою работу благодаря сделке между Джеймсом Таггертом и Уэсли Моучем: когда Таггерт продал Моучу секрет частной жизни своей сестры в обмен на увеличение железнодорожных тарифов, Моуч заставил его пойти еще на одну уступку, согласно своим правилам ведения дел: из каждой трансакции нужно выжимать максимум возможного. Это и была работа для Дэйва Митчема, зятя Клода Слэгенхопа, президента