Женщина в поношенном пальто подскочила к Дэгни, размахивая двумя билетами и крича о неправильно отмеченной дате. Дэгни обнаружила, что расталкивает людей, двигаясь в конец состава.
Истощенный мужчина, широко раскрытые глаза которого говорили о годах злобы и разочарований, рванулся к ней с криком:
— У вас все хорошо, у вас хорошее пальто и личный автомобиль, но вы не даете нам поездов, вы все эгоистичные…
Он замолчал, посмотрев на кого-то, кто стоял за ее спиной. Дэгни почувствовала, что чья-то рука держит ее за локоть, — это был Хэнк Реардэн. Держа за руку, он повел ее к вагону. Увидев выражение его лица, она поняла, почему люди расступались перед ними. В конце платформы стоял бледный полный мужчина, который говорил плачущей женщине:
— В мире всегда было так. И у бедных не будет никаких шансов, пока не уничтожат всех богатых.
Высоко над городом, подобно вечно горевшему в черном космосе светилу, играло на ветру пламя факела Вайета.
Реардэн зашел в вагон, Дэгни осталась на ступеньках в тамбуре, откладывая последний миг перед тем, как отвернуться. Она услышала команду: «По вагонам!» — и посмотрела на людей, стоящих на платформе, — так смотрят на оставшихся на тонущем корабле, которые наблюдают за отходом последней шлюпки.
Кондуктор стоял на нижней ступеньке, держа в одной руке фонарь, в другой часы. Он взглянул на часы, потом на Дэгни. Она молча кивнула на его немой вопрос и, наклонив голову, закрыла глаза. Отворачиваясь, она заметила, как кондуктор прочертил фонарем круг в воздухе, и первый толчок колес по рельсам от «Реардэн стил» прошел для нее легче, так как, открыв дверь в вагон, она увидела Реардэна.
Джеймс Таггарт позвонил Лилиан Реардэн из Нью-Йорка и сказал:
— Я звоню просто так, без повода. Вот хотел узнать, как у тебя дела и будешь ли ты в городе, не видел тебя целую вечность. Я подумал, что мы могли бы пообедать вместе, когда ты приедешь в город.
Лилиан знала, что у него имеется повод для разговора. Она сонно ответила:
— Дай-ка я взгляну, какое сегодня число… Второе апреля? Сейчас посмотрю в свой ежедневник. Получается, что завтра мне нужно сделать кое-какие покупки в Нью-Йорке. Я буду рада сэкономить на обеде.
Таггарт знал, что никаких покупок ей делать не нужно и обед будет единственной целью ее поездки в город.
Они встретились в ресторане, который был слишком изысканным и дорогим, чтобы его название упоминалось в колонках светской хроники, заведение совсем не того типа, постоянным клиентом которых привык быть стремящийся к саморекламе Таггарт. Лилиан пришла к выводу, что он не хотел, чтобы их видели вдвоем.
Едва заметное удовлетворение было заметно на ее лице, пока она слушала, как он говорит о друзьях, театре, погоде. Он внимательно смотрел на нее, набрасывая покрывало из этих пустяков. Она изящно отклонилась на спинку стула и получала удовольствие от осознания тщетности его игры и от того, что он должен разыгрывать все это ради нее. Она с любопытством ждала, когда он откроет свои намерения.
— Я уверена, Джим, что ты заслуживаешь, чтобы тебя похлопали по плечу или вручили тебе медаль за то, что ты в отличном настроении, несмотря на все ваши неприятности. Вы ведь недавно закрыли лучшую линию твоей компании?
— О, это лишь мелкая финансовая неудача. Больше ничего. В такое время всегда нужно быть готовым к урезанию расходов. По сравнению с общей картиной по стране у нас все в порядке — лучше, чем у других. — Он пожал плечами и добавил: — Кроме того, можно усомниться в том, что Рио-Норт была нашей лучшей линией. Так считала только моя сестра. Она очень любила этот проект.
Лилиан уловила нотку удовлетворения, скрывавшуюся в неторопливой манере его речи. Она улыбнулась и сказала:
— Я понимаю.
Посмотрев на нее исподлобья, давая понять этим взглядом, что Лилиан знает, о ком идет речь, Таггарт спросил:
— Как он к этому относится?
— Кто? — Ей был понятен намек.
— Твой муж.
— Относится к чему?
— К тому, что Рио-Норт ликвидирована. Лилиан весело улыбнулась:
— Ты догадываешься об этом, Джим, так же, как я.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты знаешь, что он думает об этом, — то же, что и твоя сестра. Это тебе особенно приятно, не так ли?
— О чем он говорит в последние дни?
— Он уже больше недели в Колорадо… — Она остановилась, подумав, что отвечает на его вопрос слишком легко. Вопрос Таггарта был очень конкретным, хотя прозвучал непринужденно. Лилиан поняла, что Таггарт сделал первый шаг к цели их встречи. Она секунду помолчала и закончила с еще большей легкостью: — Так что я не знаю. Он вот-вот вернется.
— Могла бы ты сказать, что он… Как бы это назвать?.. Все еще упорствует?
— Джим, было бы преуменьшением ответить так. Мне остается надеяться, что случившееся научит его мудрости более мягкого подхода. — Ее забавляло, что она заставляет Таггарта сомневаться в том, что она правильно его понимает. — О да, — простодушно подтвердила она, — было бы замечательно, если бы хоть что-то заставило его измениться.
— Он все ужасно усложняет.
— Он всегда такой.
— Но события, факты вынуждают нас становиться более… сговорчивыми — рано или поздно.
— Я наслышана о чертах характера, которые ему приписывают, но сговорчивости среди них нет.
— Ну, мир меняется, и люди вместе с ним. В конце концов, приспособляемость — закон природы. И я бы добавил, что способности к приспособлению требуют и другие законы, не только законы природы. Впереди тяжелые времена, и мне бы не хотелось видеть тебя страдающей от последствий его непримиримости. Я бы очень не хотел, будучи твоим другом, видеть тебя в опасности, которую он навлечет на тебя, если не научится сотрудничать.
— Как это мило с твоей стороны, Джим, — мягко сказала она.
Таггарт говорил скупо, в его речи ощущалась особая осторожная медлительность — он балансировал между словами и интонацией, стремясь добиться правильного сочетания ясности и неопределенности. Он хотел, чтобы Лилиан поняла его, но не хотел, чтобы она поняла его полностью, ухватила суть, потому что основа того современного языка, на котором он научился искусно изъясняться, состояла в том, чтобы не позволить собеседнику уловить суть.
Ему не потребовалось много времени, чтобы понять мистера Уэзерби. Во время своей последней поездки в Вашингтон он уверял мистера Уэзерби, что снижение тарифов на услуги железных дорог означало бы гибель «Таггарт трансконтинентал». Зарплата была повышена, но газеты все еще требовали снизить тарифы. Таггарт знал, что это значит, раз мистер Мауч разрешает подобные публикации, он знал, что нож все еще занесен над его горлом. Мистер Уэзерби не ответил на его просьбы; он сказал ленивым тоном, которым высказывают соображения, не относящиеся к делу:
— У Висли столько неотложных проблем… Если он решит чуть-чуть облегчить всем жизнь — в смысле финансов, ему придется привести в действие программу чрезвычайных мер, о которой у вас есть некоторые представления. Вы сами понимаете, какой шум после этого поднимут реакционные круги. Реардэн, например. Нам не нужны фокусы, на которые он способен. Висли будет очень обязан тому, кто поставит Реардэна на место. Но подозреваю, что это не под силу никому. Хотя я могу ошибаться. Вам лучше знать, Джим, ведь Реардэн, кажется, ваш друг; он бывает у вас на приемах и все такое…
Посмотрев на сидевшую напротив Лилиан, Таггарт сказал:
— Я думаю, дружба — самая ценная вещь в жизни, и я совершил бы ошибку, не доказав тебе свою дружбу.
— У меня никогда не было сомнений на этот счет. Он понизил голос до угрожающего предостережения:
— Как другу, думаю, я должен сообщить тебе, хотя это и секрет, что позиция твоего мужа обсуждается на высоком уровне. Очень высоком. Уверен, ты понимаешь, о чем я говорю.
Таггарт подумал, что именно за это он ненавидит Лилиан Реардэн: она знала правила игры и делала внезапные самостоятельные ходы. Лилиан нарушила все правила, неожиданно посмотрев на него, рассмеявшись ему в лицо и, после всех своих фразочек, показывающих, что она ничего не понимает, вдруг заявила, показав, что понимает слишком много:
— Дорогой, конечно, я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты хочешь сказать, что целью этого роскошного обеда была не услуга, которую ты хочешь оказать мне, а напротив, та, которой ты ждешь от меня. Ты дал мне понять, что именно ты в опасности и мог бы с большой выгодой воспользоваться этой услугой для своих интриг в высших эшелонах власти. Таким образом ты напоминаешь мне о данном мною обещании выполнять свои обязательства.
— То, что он устроил в суде, едва ли можно назвать выполнением обязательств, — сердито огрызнулся Таггарт. — Это совсем не то, на что я мог рассчитывать после твоих намеков.
— О Господи, вовсе нет, — спокойно сказала она. — Конечно же, нет. Но, дорогой мой, неужели ты думаешь, мне неизвестно, что после своей выходки он не особо популярен в высших кругах? Ты считал, что, сообщив мне об этом, оказываешь конфиденциальную услугу?
— Но это правда! Я слышал разговоры о нем и решил рассказать тебе.
— Верю, что это так. Знаю, что они непременно говорят о нем. Я знаю также, что если бы они могли сделать с ним что-нибудь, то сразу после суда. Господи, как им хотелось этого! Поэтому я знаю, что он единственный среди вас, кому в настоящий момент не грозит опасность. Я знаю, что это они боятся его. Теперь тебе понятно, как хорошо я понимаю, что ты имеешь в виду, дорогой?
— Если ты думаешь, что тебе все ясно, должен сказать, со своей стороны, я вовсе не понимаю тебя.
— Я просто ставлю все на свои места — чтобы ты понял, что мне известно, насколько ты нуждаешься во мне. А сейчас, когда все прояснилось, я, в свою очередь, скажу тебе правду. Я не предавала тебя, у меня просто ничего не получилось. Его выступления в суде я не ожидала еще в большей степени, чем ты. Более того, у меня имелась веская причина не опасаться этого. Но что-то сорвалось. Не знаю, что именно. Я постараюсь узнать, в чем дело. Когда узнаю, я буду верна своему слову. Ты сможешь в полной мере приписать все заслуги себе и сказать своим друзьям наверху, что именно