Но ей он не принёс кровавой жертвы,
Ни даже соли или пирога;
Что же дивишься гневу ты богини?
Сейчас же она милость вновь явила
И зверя отвела: какой поступок лучше —
Карать страну за алчность и безбожье
Иль миловать, прислушавшись к мольбам?
И тут на сцене появляется новое лицо — царица Этолии, Алфея. И речь ее решительно обрывает поток славословия. Собственно, вся характеристика этой женщины — уже здесь, а дальнейшее — только развертывание образа:
Пусть юная весна на время разомкнула
Объятия зимы, пятнавшей нас грехами,
Сезон проклятых холодов — я знаю, 130
Весну погубит осень проливным дождём,
И бури летнюю листву испепелят.
Как человек, что спит всю жизнь свою
И грезя, умирает — вознамерен
Богов будить, из коих и последний
Превыше наших снов и нашей яви?
О чём надеется беседовать он с ними?
Не знает сон пощады, и мечты
Горят в крови и кости прожигают,
Но и проснуться страшно… 140
Заряд темных страстей, страхов, обид на всех и на все вырывается и заражает окружающих. И хор звучит теперь уныло и тревожно… Что же, собственно, может столь тревожить властительницу, имеющую к тому же сына-богатыря, знаменитого героя и удачного наследника трона?
Тут является тема судьбы, или рока, или проклятой предопределенности будущего.
Ведь при рождении сыну дана странная участь — жизнь его зависит от полена, и это полено приходится охранять матери. Вдруг дом сгорит, или полено украдут враги? Ответственность лишает покоя — знать будущее человеку страшно, неведение дает иллюзию бессмертия…
Но с каждым словом Алфеи обнажается еще одна, скрытая забота: она ревнует сына к его возлюбленной, приезжей деве-охотнице. Собственническая страсть маскируется под искреннюю материнскую любовь, но прорывается темными, невнятными угрозами:
Подумай же: люби иль не люби,
Как хочешь сам; в своих руках ты держишь 710
Судьбу свою; ты не умрёшь как всякий
Обычный человек — но твой конец
И мне нежданно гибель принесёт.
Собственно, любовь Мелеагра к Аталанте — скорее почитание жрицы, чем сексуальная страсть. Он даже смешивает богиню и ее служительницу:
Я видел много страхов и чудес,
Но здесь нашёл я ту, что всех чудесней,
Грознее: непорочна, девственна богиня,
Пред ней, бесстрашный, ощущаю трепет,
Люблю и почитаю выше всех богов.
Мелеагр один, среди всех действующих лиц, не поддается мороку страха и раздора, создаваемому царицей. Почему? Потому что он бывал в иных странах, одерживал победы и привык полагаться на себя, на боевых друзей, на благосклонность богов; что ему заботы матери! Но в ее руках до сих пор хранится его смерть….
Непонятно, знает ли сам Мелеагр об этом? Эта неопределенность свойственна и мифу, сохранена она и в трагедии Суинберна. Завязавшийся клубок семейных ссор, за которым — желание наказать принца за непослушание, за предпочтение чужих богов своим родственникам, за выход из системы местных ценностей — растет, захватывая новых участников. Сам царь Этолии стремится помирить жену и сына, но Алфея готова пожертвовать всем и всеми ради сохранения единственной интересующей ее разновидности власти — власти над детьми. И она выступает уже и против мужа. Льются потоки слов о любви и заботе — с требованием смириться и вновь идти «под юбку»:
Умён ты, царь, но лучший ум хромает, 650
И справедлив, но рок сильнее правды,
И боги с равной силой поражают
Уста и честные и лживые, льют кровь
Святого и злодея в прах единый.
Довольно мудрых слов, что остужают,
Ведь сердце преисполнено огня,
От нежности, любви к тебе пылая,
Мой сын; и расширяются глаза,
Лишь на твое блестящее оружье
Взгляну, о славный; от любви к тебе 660
Глаза темнеют, наполняются слезами,
Душа пылает, прерывается дыханье….
Но Мелеагр с достоинством отстаивает свое право на любовь и служение:
Царица, моё сердце прожжено слезами
Твоими, и от жалости ослабли члены,
Любовь к тебе стесняет грудь и полнит горем:
Тебя узнал я раньше всех, твои глаза
И грудь боготворю, привязан духом
К тебе, люблю навеки всей душой.
Нет для мужчины ничего ужасней, 720
Чем видеть мать свою в тоске, несчастье.
Но будь что будет: мы живём лишь раз,
Прошедший день вовек не возвратить.
Часы и годы нас сильнее, мы
В их власти; Зевс, отец небесный наш,
Единый кормчий множества творений,
Взгляни на нас скорей и помоги,
Иль воздержись, коль хочешь ты иного.
Хор, как и в древнегреческой трагедии, становится усилителем страстей, толкователем тайных побуждений героев. Сбивчиво и дисгармонично звучит он теперь, в постоянных перебоях ритма, хаотических рифмах выражается нагнетание атмосферы недовольства, тревоги, отчаяния:
Зачем же явилась ты,
Когда ветры гуляли свободно,
Как весенних злаков цветы,
Как пена просторов водных?
От рожденья горька ты была,
Афродита, мать всех раздоров,
При тебе радость жизни ушла,
И в рыданиях нет перерыва,
На земле стало править горе. 780
Ибо Жизнь — не то же, что ты,
Но добра, спокойна, красива,
Плодородна, с лаской во взоре;
Не имели жала желанья,
Смерть — оружья, шипов кусты,
Так зачем ты здесь объявилась,
Чьё из пламени одеянье,
Ты, что губишь сердца мечты;
Ты из моря зачем просочилась,
Как из рваной сумы — зерно,
Как с большого костра — полено,
Рознь неся и болезнь, прикатилась?
Так зачем стало в мире темно?
Розе — шип, страсти — жало дано?..
Тема бунта против миропорядка (богов) беспокоила Суинберна, тревожит она и героев. Всех, кроме Мелеагра. Он — пример внутреннего спокойствия и готовности встретить гибель. Но разве гибель ждет не всех? Остальные персонажи действуют так, как будто способны обмануть судьбу.
Здесь в игру вступает последний, роковой персонаж. Девица Аталанта, выкормленная медведицей в диком лесу и оставшаяся дикаркой, девственница Артемиды, приглашенная именно с целью умилостивить богиню. Не отличаясь особым умом и чуткостью, она принимает как должное поклонение Мелеагра, не замечая до времени клубка бедствий, завязанного самим ее появлением. Собственно, и в дальнейшем эта девица ничем замечательным не отличилась, а в конце жизни вообще была превращена в львицу за нечестие перед богами. По-видимому, она есть просто орудие высших сил, неспособное к самостоятельным поступкам.
Ее знать Этолии встречает с еще большей злобой:
Надеть ей жертвенный венок и перерезать горло,
Кровь выпустить и дух — такою жертвой смогут
Мужи добиться помощи богов, хранителей удачи;
Живая ж бесполезна, будь она бутоном
На клумбе или спелым, сладким фруктом,
Созревшим для услады ртов мужских и ласк,
Иль хоть носи она копьё и тяжкий щит.
Скорей корова рогом одолеть быка сумеет,
Поборет жениха невеста или бога — человек.
Такую же я вижу здесь нелепость: всякой вещи 950
Свой путь — одно изменишь — и испортишь всё!
Аталанта ошарашена враждебностью тех, кто, собственно, ее и приглашал. С обидой она рассказывает о тяготах своего служения богине охотников, и предлагает желающим поменяться ролями:
Что я сказать ещё должна? Клянусь вам,
Богами света, телом девичьим своим,
Любою клятвой, что скуёт язык и волю злую:
Я не горда и не высокоумна,
Короны не желаю, славы и трофеев;
Вы тут пируйте, жуйте, объедайтесь,
Орите и без музыки скачите сыто,
Наполнив воздух диким пеньем, рвите струны,
В цимбалы бейте, колотите, как безумцы,
Перебирая непослушными ногами, 1020
Одни; к вам не приду, но помолившись,
Богам воздав дарами за щедроты,
Уйду; меня здесь больше не увидят.
Зачем же вам освистывать меня,
Стыдить за жизнь мою, как если бы она
Завидна вам была, а я ворую славу
И имя доброе у вас…
Перессорившись, все отправляются на охоту за вепрем. Охота удачна — Аталанта и Мелеагр поразили зверя. Но тут-то и разражается гроза:
Знай, что при разделе окровавленной добычи
Со спором громким твои братья предложили
Кабанью голову и устрашающую шкуру
Оставить как святыню, чудо в Калидоне;
И многие к тому склонились, но твой сын,
Могучими руками обхватив объём волос,
Швырнул со стуком ту бесформенную кучу
Под ноги девы, говоря: «Твоя, а не моя, добыча,
Твоей рукою, для тебя она была убита,
И все хвалы тебе назначил Бог»; и засмеялась 1530
Она, как утром, что пришло на смену ночи
Священной, небо улыбается, краснеет (…)
И прочь пошла она. Тут крикнул кто — то: «Эй,
Неужто губы аркадянка всем нам прострелила,
Из — за девчонки всем лишиться нам добычи!»
Тут все за ней гурьбою поскакали, злобясь,
Сорвав с её волос цветочную корону, тотчас
Отняли шкуру вепря, всячески позоря,
Лишь Мелеагр, как лев ручной, хозяйку защищая,
На них напал, остановил и, как пожар лесной,
Крушил и разгонял, ударов много получая; а она 1550
Не подняла руки и не вмешалась: и Плексипп,
Крича: «Вот за любовь, дружок, расплата»,
На Мелеагра ринулся, но тот копьём преострым
Пробил ему и рот и щёки; и тогда Токсей
Напал без крика, говоря ударом; но слова копья
Напрасны были, хоть злобны, и землю
Сотряс он, падая, в бок получив удар,
И пена лошади его обрызгала лицо убийцы,