— А если я официально признаю тебя своей наложницей? — все тем же жестким тоном спросил Ратмир.
— Вы попользуетесь мной некоторое время, а потом выбросите, как ненужную вещь, — не открывая глаз, проговорила девушка. — А мой позор останется со мной!
— Почему обязательно — выброшу? — Волхв презрительно приподнял правую бровь. — Я отпущу тебя домой и дам богатое приданое!
— Даже с самым богатым приданым никто не согласится принять на себя мой позор…
Молоденькая извергиня старалась говорить спокойно, но в ее голосе уже чувствовались едва сдерживаемые слезы.
Ратмир наконец-то отпустил ее подбородок, и она тут же снова опустила лицо.
— Значит, постель человека для вас теперь считается несмываемым позором? — медленно проговорил он и замолчал, словно ожидая ответа на свой вопрос. Однако девушка стояла тихо, почти не дыша.
— Да, я действительно очень давно не был дома, не был в стае… Тридцать восемь лет назад извергиня, взятая в наложницы и родившая дитя от человека, считалась у извергов очень достойной женой.
Девушка продолжала молчать, уставившись в пол. Ратмир медленно вернулся к кровати, уселся на покрывало и устало произнес:
— Можешь идти, мне больше ничего не надо.
Девушка быстро метнулась к выходу, но была остановлена в дверях властным окриком:
— Стой!
Она замерла, а волхв спокойным, даже каким-то ласковым голосом спросил:
— Как тебя зовут?
— Мила, — негромко ответила извергиня, повернувшись лицом к волхву, и он снова увидел быстрый взгляд, брошенный ему в лицо из-под взметнувшихся темных ресниц.
Ратмир лениво взмахнул рукой:
— Ступай, Мила, и прикрой за собой дверь поплотнее.
Девушка немедля выскочила за порог и аккуратно без стука закрыла дверь.
«Вот еще одно доказательство изменений, пришедших в Мир, — устало подумал Ратмир. — Извергини уже не считают честью забеременеть от многоликого, как все еще думает мой дорогой братец! И неизвестно, что случится, если он пошлет своих волков по деревням извергов! Но значит — и я ошибаюсь, добиваясь хоть какого-то равенства для извергов, какой смысл давать права людям, рожденным извергинями, если для извергов ребенок от человека ненавистен, если он — несмываемый позор для его матери! Но самое страшное, что и это изменение в Мир привели мы сами. Вернее, наша жестокость, несправедливость, наше высокомерие!»
Он встал с кровати, медленно разделся, аккуратно повесил свою темную хламиду на вбитый в стену деревянный костыль и забрался под прохладное покрывало. Сон к нему пришел не сразу.
Ранним утром следующего дня, задолго до восхода солнца, когда город только готовился к пробуждению, на тихой улочке слободы горшечников появились двое всадников. Княжьи ратники из старшей дружины, высокие, статные, широкоплечие мужи, были одеты в одинаковые темно-серые рубахи с приколотыми справа бронзовыми бляхами в виде волчьих голов, такие же темно-серые порты, высокие черные сапоги. На их головах красовались плоские, прикрывающие уши картузы. Оружия в их руках не было, да здесь оно им и не было нужно.
Оглядевшись, дружинники уверенно направили лошадей к домику старого Ерохты. Остановившись у калитки, они спрыгнули на землю. Один из них остался около плетня, держа лошадей под уздцы и зорко поглядывая по сторонам, а второй небрежным пинком распахнул калитку и вошел во двор. Не доходя нескольких шагов до дверей хатки, он зычно гаркнул:
— Эй, хозяин, дверь открывай!
Дверь распахнулась в тот самый момент, когда подошедший дружинник уже собирался повторить свой небрежный пинок. На пороге стоял дед Ерохта, щурясь со сна и пытаясь разобрать, кто это так бесцеремонно орет. Разглядев княжьего ратника, он попытался поклониться, но тот, грубо толкнув старика внутрь хатки, рявкнул:
— Ну, где тут у тебя малец прячется? Давай его сюда!
— Не прячется у меня никакой малец, — растерянно пробормотал дед. — Внук только со мной…
— Вот он-то нам и нужен! — неожиданно весело гоготнул ратник.
Из тряпок, наваленных в темном углу хаты, вынырнула белая детская голова. Широко распахнутые, будто бы и не спавшие глаза уставились на ратника.
Тот, увидев мальчонку, одним прыжком оказался рядом с кучей тряпья и выдернул из нее Вотшу. Подняв ребенка на вытянутых руках, ратник довольно ухмыльнулся:
— Тот самый.
— Зачем вы его забираете? — забормотал за его спиной старый Ерохта. — Он же ничего не сделал, многоликий сам с ним заговорил.
Дружинник прижал мальчика к груди и повернулся к деду.
— Мальчишка ничего не сделал, — подтвердил он слова деда и, шагнув к выходу из хаты, добавил: — Но вожак хочет его видеть, а зачем… кто ж его знает?!
Когда дружинник с ребенком на руках вышел во двор, у плетня уже кучковалось десятка два слобожан. Тихо переговариваясь между собой, они с осторожным интересом косились на стоявшего у калитки воина. Увидев Вотшу на руках дружинника, все замолчали. Ратник, стоявший у плетня, быстро вскочил в седло и развернул коня таким образом, чтоб оказаться между своим товарищем и собравшейся толпой. Второй ратник спокойно усадил мальчишку на своего коня, поднялся в седло и, придерживая ребенка одной рукой, направился в сторону княжеского замка. Слобожане молча смотрели им вслед, пока оба дружинника не скрылись за поворотом дороги. Потом все они повернулись в сторону хаты. На пороге стоял старый Ерохта и с тоской смотрел вслед увезенному внуку.
Несколько минут над улицей висела мертвая тишина, а затем раздался хрипловатый мужской голос:
— Ерохта, зачем это многоликие Вотшу забрали? Он что, набедокурил сильно?
Этот голос словно бы вывел старика из оцепенения. Вздрогнув, он посмотрел на столпившихся у плетня соседей, потер лоб дрожащей рукой и нарочито громко ответил:
— Ничего он не набедокурил. Ратник сказал, что его князь видеть хочет.
Снова над улицей повисло молчание — все обдумывали слова старика.
— Ну, может быть, князь посмотрит да и отпустит мальчонку-то, — раздался наконец женский голос, которому явно не хватало уверенности.
— Как же, отпустит, — немедленно отозвался кто-то из мужчин. — Когда это было, чтобы многоликие просто так отпускали нашего брата?!
— Но это же ребенок, — робко возразил все тот же женский голос.
— А им все одно, что ребенок, что взрослый! — раздраженно ответил мужчина. — Мы для них не люди — изверги!
После этого, ставящего заключительную точку, слова все стоявшие у плетня люди как-то засуетились и стали быстро расходиться по своим домам. Скоро дед Ерохта остался в одиночестве.
Всадники, увозившие Вотшу, едва только толпа слобожан скрылась за поворотом дороги, пустили своих коней ходкой рысью, и скоро мальчишка увидел каменные городские дома и вырастающие за ними высокие серые стены княжеского замка. Спустя несколько минут копыта лошадей гулко процокали по деревянному настилу подъемного моста, и всадники въехали на огромный застеленный камнем замковый двор. Здесь, рядом с высокими резными дверями очень красивого трехэтажного здания, они спешились, но Вотша остался сидеть на конской спине перед седлом всадника.
Дружинник, стороживший у плетня, быстрым шагом направился внутрь здания, а второй встал рядом с лошадью и, чуть придерживая мальчишку за пояс порточков, негромко сказал:
— Ты, малец, сильно не пугайся. Если князь что спросит, отвечай не торопясь, спокойно. Да не придумывай ничего — князь страсть врунов не любит.
— Я никогда не вру! — тихо буркнул насупившийся мальчик.
Ратник улыбнулся в густые усы и построжавшим голосом проговорил:
— И не перечь князю, не дерзи! А то и оглянуться не успеешь, как на конюшне окажешься!
— А чего я там, на вашей конюшне, не видал? — еще тише пробурчал мальчишка.
— Вот и я говорю — нечего тебе там делать! — неожиданно согласился ратник и снова улыбнулся.
Но в то же мгновение улыбка слетела с его лица. За закрытыми резными дверями раздался слабый шум, затем одна из дверей приоткрылась, и в образовавшуюся щель на крыльцо проскользнул второй дружинник.
— Идет князь! — чуть запыхавшись, проговорил он. — Снимай мальчонку!
Сильные руки сдернули Вотшу с лошади, опустили на камень площади, и ратник, щекотнув его ухо усами, прошептал:
— Помни, что я тебе говорил!
Мальчик только кивнул белой взлохмаченной головой и уставился огромными голубыми глазами на высокие двери дворца.
Прошло минут пять, и двери медленно, торжественно распахнулись, открывая мальчишечьему взгляду темную, прохладную прихожую, из глубины которой выходил высокий, стройный мужчина в белой, расшитой красным крестиком рубашке, темно-серых портах и высоких сапогах. Рядом с ним шла полная высокая женщина в светлой рубашке и долгополом летнем сарафане.
«Вот он какой — князь! — восторженно подумал Вотша, вглядываясь в лицо мужчины. — Вожак… Всеслав!»
Выйдя на крыльцо, князь и княгиня внимательно оглядели маленького Вотшу, а затем Всеслав, усмехнувшись, проговорил:
— Он действительно похож на…
Быстро сбежав с невысокого крыльца, он остановился в двух шагах от мальчика и спросил:
— Как тебя зовут, маленький изверг?
— Вотша, господин.
Голос у мальчонки хоть и дрогнул, но прозвучал достаточно громко и ясно.
— А знаешь ли ты изверга по имени Ват?
— Это мой прадед, господин, — гораздо увереннее ответил Вотша и после секундной паузы добавил: — Только он не был извергом, господин, он был многоликим!
Всеслав метнул мгновенный взгляд за свое плечо, и Рогда в ответ едва заметно кивнула.
— С кем живет малец? — обратился князь к стоявшему позади Вотши ратнику.
— С дедом, вожак, с совсем старым дедом…
Всеслав снова посмотрел на мальчика:
— Если твой прадед был многоликим, то почему твой дед — изверг?
Вотша не сводил глаз с лица князя и потому сразу же уловил проскользнувшее по нему напряжение. Но вожак стаи мгновенно взял себя в руки, и на мальчика посмотрели все те же спокойные темно-серые глаза.