Еще шаг — и они оказались в заднем помещении трактира, занятом корпорацией. Раньше оно, наверно, служило конюшней, но поскольку находилось в старинном здании и имело крестообразный запаутиненный свод, вызывало в памяти погребок Ауэрбаха.
Десятка три студентов повскакивали со своих мест и обстали единственный длинный стол, направив внимательные взгляды на обоих гостей.
«Прекрасно, прекрасно, — подумал Эразм, и в нем поднялось приятное волнение, когда при скудном свете газовых горелок он увидел сверкающие умные глаза, мужественно-юные лица и густые светлые, русые и черные шевелюры. — Неужели я настолько стар, чтобы чувствовать их молодость?»
Едва покончили с поклонами и приветствиями, как председатель подал команду почтить прибывших:
— Exercitium salamandris incipit.[120] — Студенты встали. — Раз есть раз! Два есть два! Три есть три!
По первой команде руки потянулись к кружкам, по второй — подняли кружки на уровень груди, по третьей — поднесли к губам.
После того как это было проделано, раздалось: «Bibite!»[121] Взбухшие пеной емкости разом опрокинули свое содержимое в желудки. Далее следовал оглушительный удар: кружки разом ставились на стол. Затем громовым раскатом загремела странная дробь: толстостенные кружки переваливались с боку на бок, стуча днищами о столешницу. Глуховатый гром замер, остановленный словами председателя: «Salamandris exercitium ex est!»[122] Ход попойки был изменен доктором Оллантагом. Он поднялся и завел длинную речь с единственной целью — представить Эразма Готтера, в шутливом тоне изложив и его миссию в Границе, и цель визита в Грайфсвальд, а также дав объяснение своему при сем присутствию. В завершение он сказал:
— Дети муз! Давайте помнить, кто мы. Не забудем воззвать к матерям нашим! Позвольте мне возвысить этот напиток до священной влаги из Кастальского ключа! Он вдохновит нас и упоит восторгом! Испытаем же и убедимся, что мы относимся к посвященным и вправе обитать вблизи Парнаса! Тут довольно немногих слов: обладающий талантом да раскроет его! Пусть каждый явит то лучшее, на что он способен! Драматические монологи, баллады, лирика, отечественная и чужеземная поэзия — все, что любо и чем богата память! А если кто-то силен в ином, пусть не упорствует и послужит нашему делу и отдаст ему все свои силы. Наша цель — оживить шедевр великого бритта!
Едва отдышавшись после первого приступа буйной радости, молодые люди затеяли нечто вроде турнира. И как только вошли в азарт, рвению их не было предела. Один из юнцов во всю силу легких исполнил «Ленору» Бюргера. Занятный остроносый белокурый студент замахнулся ни много ни мало на диалог Карлоса и маркиза Позы и не поленился вспомнить длинную речь Позы перед королем Филиппом, где были такие слова: «Сир, даруйте нам свободу мысли!» Третий принялся что-то декламировать из «Коринфской невесты». Их верховод, кандидат Люкнер, вдохновился на чтение «Лесного царя». И наконец очередь дошла до Эразма, которого так долго и неистово упрашивали, что ему ничего не оставалось, как внести свою лепту в парад талантов.
Все напряженно ждали, с чем же выступит этот странный молодой человек с обручальным кольцом на правой руке. Но уже и так было ясно, что он внушает какую-то особенную симпатию и уважение.
— Я прочту вам, — просто, без всякого пафоса, сказал он, — короткий монолог из «Гамлета» — «Быть или не быть?..». Его место в первой сцене третьего акта делает его совершенно непонятным. Тут принц в высшей степени верен своей натуре, но странным образом выпадает из ситуации, из естественного хода событий. Недаром Грильпарцер требовал от персонажей драмы, чтобы их слова «непосредственно порождались текущим моментом их обстоятельств и чувств, их настоящим состоянием». Это указание на сиюминутность достойно особого внимания. Гамлет действует здесь вопреки ситуации. Разумеется, его заманили Полоний и король, хотя он не знает этого. Они решили подстроить ему встречу с Офелией, о чем он тоже не имеет ни малейшего понятия. Почему же тогда он начинает с фразы: «Быть или не быть — таков вопрос»?! Великий артист Людвиг Барнай, произнося монолог, держит в руке обнаженный кинжал, чтобы слово, отраженное в жесте, порыве, действии, указывало именно на самоубийство. Это понятно. Иного толкования быть не может. В моей обработке «Гамлета» этим монологом начинается вторая сцена пятого акта, и на премьере вам предстоит уяснить, насколько естественно такое перемещение.
Эразм прочел монолог столь страстно и самозабвенно, словно и в самом деле испытал гнетущую силу страшных, толкающих к роковому решению, поистине непереносимых обстоятельств.
Быть или не быть — таков вопрос;
Что благородней духом — покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы…
И все почувствовали, что Гамлет действительно стоит под ударом яростной судьбы.
…Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством?..
Нет, это отнюдь не бесчувственно-спокойная медитация.
…Умереть, уснуть —
И только!
Речь идет о роковом поражении, о примирении с ситуацией, когда уже нет выбора, и так далее, и так далее. Эразм просто поразил своих слушателей и был награжден громовыми аплодисментами.
Так как среди ученых и прочих молодых мужей нашелся лишь один, кто не знал пьесы и потому обрушил на себя лавину всеобщих насмешек, то вскоре посыпались не блещущие новизной суждения вроде того, что Гамлет — это Германия, Гамлет — бездеятельный слабовольный субъект, способность к действию он убивал медитацией и рефлексией и посему не мог ни любить, ни ненавидеть всеми силами души.
Наконец доктор Оллантаг объявил, что для пользы замышляемого дела он еще раз воспользуется вниманием товарищей по университету и сделает сообщение о предыстории и источниках драмы о Гамлете. По его словам, где-то между 1587 и 1597 годами Шекспир, вероятно, создал тот самый черновой и неполный вариант «Гамлета», который был напечатан ин-кварто и издан в 1603 году. Он получил название «пиратского издания», грешил отвратительной печатью и множеством искажений. В основу его, как считают специалисты, была положена запись одного из спектаклей, в котором безбожно перевирался текст. Искаженные имена, измененный и дополненный отсебятиной текст, произвольная перестановка сцен отличают от него второе издание, появившееся в 1604 году. По общему мнению, в обоих вариантах пьеса подверглась безжалостной правке. В третий раз драма была напечатана ин-фолио в 1623 году, но, как установлено, — не без добавок и сокращений, и отнюдь не в безупречной редакции. Излишне задаваться вопросом: позволительна ли интуитивная реконструкция пьесы или хотя бы попытка обновления дошедшего до нас текста?
Положив свою правую руку на плечо молодого обновителя «Гамлета», доктор Оллантаг завершил неожиданным оборотом:
— Перед вами не только человек, способный на это, перед вами сидит сам Гамлет! Вы, именно вы, мой дорогой доктор Готтер, призваны явить нам Гамлета! Это доставило бы нам высочайшее наслаждение и стало бы венцом наших общих усилий!
Веселье обрело прежний размах, грянуло: «Ergo bibamus!»[123] Вечеринка теперь мало чем отличалась от всех прочих, какие бывают в маленьких студенческих пивных. Звенели кружки, раздавались уверения в высочайшем почтении. Пили за здоровье друг друга или просто так. Чем сильнее становился шум, тем больше крепло чувство застольного братства. В пении не было ни удержу, ни меры:
Если треснул потолок, значит, бас тому помог!
И по мере приближения утра фраза «Суть есть муть, а муть есть суть» все более подтверждала свою истинность.
Вскоре после этого группа бравых корпорантов во главе со своим предводителем — Люкнером, вкушая прелести загородной прогулки, сдобренные острым соусом суточных, прибыла в Границ. Первым делом каждый из них еще раз прошел испытание и уже затем получил роль. Было назначено чтение в лицах. Для этого князь предоставил зал в своем замке с условием, что ему не откажут в присутствии. Георги читал роль короля Клавдия. Невозможно было удержать улыбку, наблюдая, как извечная пикировка между директором и Сыровацки облекается в глаголы взаимной ненависти короля Клавдия и принца Гамлета. Всеобщий хохот неизбежно сопутствовал их диалогу в тех случаях, когда Георги выходил из роли и со словами «Что вы орете, как извозчик!» обрушивался на своего непрофессионального партнера.
Но когда тот порывался сломить противника, а Георги начинал забывать, что он здесь всего лишь актер, а не директор, Эразму все же удавалось дать почувствовать свой авторитет мягкими призывами и напоминаниями о недостатке времени, а также силой впечатления, какое оставил его доклад. Так что в конце концов все расходились довольными и поощренными. Князь Алоизий высказался в таком роде, что ему давно уже не доводилось столь приятно и интересно проводить время.
Среди актеров же далеко не все сияли от радости. На пути к «Гроту», как водится, началось шушуканье, конфиденциальное перешептыванье и многозначительное подергиванье плечами. Особенно недовольным был «первый любовник» Эрих Зюндерман, который чувствовал себя почти уязвленным. Он продал роль Гамлета Сыровацки, и уже одно это не давало ему покоя. Ему достался Лаэрт, благовоспитанный сын того самого Полония, коего Гамлет отправил к праотцам, ткнув наобум шпагой в драпировку. И у этого-то Лаэрта — роль после Гамлета самая эффектная — Эразм Готтер отобрал целую сцену и отдал ее принцу: то место, где он во главе кучки мятежников врывается в Эльсинор, сминает швейцарскую стражу и, угрожая мечом, требует отмщения за кровь отца.
— Либо эта сцена встанет на свое место, — сказал он вполголоса, но с безупречной актерской дикцией, — либо нашему распорядителю придется искать дурака, который сыграл бы ему этого кастрата. Я не дурак.