Они наскоро переговорили обо всем, что касалось дома, детей, смерти сестры Китти, не забыв и тетушку Матильду. Она, верно, сердится, что он давно не писал ей, предположил Эразм, но он не виноват, просто работа отнимает у него все время.
Молодой супруг снова и снова инстинктивно подчеркивал это. Даже сегодня, объяснил он, ему придется на время оставить Китти одну, поскольку он часов пять или шесть будет занят на репетиции. Ехать ему недолго, и как только он освободится, часам примерно к шести, он сразу же «прилетит сюда на крыльях любви», судорожно пошутил он. Поначалу Китти совсем не встревожило то, что ей придется остаться одной, тем более что Эразм привел на то веские доводы.
— Все эти люди в Границе — хоть и очень разные — тебе совершенно чужие, — сказал он. — Я же целиком поглощен работой. Она буквально засасывает меня. Я не смогу поддержать тебя даже взглядом. В этом отношении твой приезд немного не ко времени. Ну ничего. Я как-нибудь разберусь со всем этим.
Китти заметила большую перемену в Эразме, но тут же нашла ей разумное объяснение: на него возложена большая ответственность. Ведь она и сама всегда желала ему этого, каких бы жертв это ни потребовало от нее.
Они отыскали единственную в городе гостиницу и сняли очень недурную комнатку. Китти выказывала наилучшее расположение духа. Она не могла наглядеться на старинную площадь под окнами, пришла в восторг, когда по булыжнику площади прогрохотала пролетка, а потом с интересом наблюдала за тем, как полицейский отводил в караульное помещение какого-то бродягу. Напротив гостиницы, по ту сторону площади, виднелся декоративный фронтон ратуши, а за ней высилась готическая церковь из красного кирпича. Все это так занимало Китти, что пребывание с ней наедине не требовало от ее супруга особого блеска лицедейского таланта.
Китти излучала радость молодой невесты и какую-то вновь обретенную девственность. Изменения, о которых она писала Эразму, в самом деле произошли в ней. И она была горда тем, что как бы приносила в дар своему супругу все то, что она теперь собой представляла. Как никогда прежде, она казалась довольной собой, своей судьбой и Эразмом.
Все это не могло ускользнуть от внимания Эразма. Его душа, хоть и волнуемая сейчас совсем иными вещами, не могла оставаться холодной при виде этой словно заново родившейся женщины. Все время какие-то новые люди, пронеслось у него в голове. Сначала Ирина, потом принцесса, а теперь еще эта прекрасная женщина, своим душевным совершенством далеко превосходящая их обеих.
Эразм подошел к Китти и погладил ее по иссиня-черным волосам, закрывавшим уши до самых мочек, из которых на восточный манер свисали толстые кольца золотых серег. Супруги стояли, глядя в глаза друг другу — ее черные глаза смотрели в его светлые, — и Китти весело рассказывала, как все баловали ее во время путешествия. Носильщик спросил: «Вы из Бразилии?», а кондуктор поинтересовался: «Вы, верно, прибыли издалека?» Этот самый кондуктор ревниво, как султан, охранял ее всю дорогу, не позволяя никому — ни старикам, ни молодым, ни мужчинам, ни женщинам — расположиться в ее купе.
Она уже давно перестала болтать, а он по-прежнему внимательно глядел на нее. Он словно утонул в ней, казалось, будто его душа, проникнув через ее глаза, окунулась в ее душу. Для чего? Чтобы отмыться? Он не знал ответа. Ясно было лишь то, что все пережитое им с момента разлуки воскресало сейчас в его душе, вызывая не мрачные терзания, а благословенную, светлую задумчивость. Его не удивило бы, если бы то же самое происходило в этот миг и с Китти. Более того, он всей душой желал такого единения.
Ирина и Дитта переживали в его душе час заката, а вместе с ними и Границ, замок и парк, Циркусплац, ректор Траутфеттер, князь Алоизий, принцесса Мафальда, фрау Хербст и садоводство, театр, Георги, Сыровацки, Жетро — все и всех поглощала бездна или, скорее, неудержимый поток благодати, на поверхности которого оставались лишь сам Эразм, Китти и дети, словно плывущие в золотом челне.
В таком состоянии пребывал Эразм, когда Китти вдруг как-то странно побледнела и на шее у нее появилось красное пятно величиной с ладонь. Эразм наконец заметил это.
— Что с тобой? Что случилось? — сокрушенно спрашивал он, зная, каким тяжелым пороком сердца страдает его жена. Тем не менее она благополучно переносила роды, и врачи говорили, что она может дожить до глубокой старости. И все же он очень волновался, когда у нее как бы без всякой на то причины начинался приступ сердечной недостаточности. Эразм подумал было, что приступ вызвала слишком сильная радость от встречи с ним. Но нет, дело было не в этом. Ничего страшного, успокоила его Китти, это просто пустяк, который не должен портить ему настроение. И в самом деле, лицо Китти вскоре снова порозовело.
Но когда они уже болтали о чем-то другом, Китти вдруг взяла Эразма за правую руку, поднесла ее к глазам, и лицо у нее застыло и исказилось. Тут Эразм понял — и колючая боль пронзила его сердце, — что именно так потрясло Китти. Он не сумел утаить он нее собственную низость, которая побудила его в один из дней, сидя в театре, снять обручальное кольцо и сунуть его в карман.
Кольца на руке у него не было.
Слова, которые Эразм проговорил в свое оправдание, были не те, что могли бы успокоить Китти: в Границе, мол, не найти человека, который бы не знал, что Эразм женат и что у него двое детишек. В испуганной душе Китти проснулась ревность. У ее мужа, верно, были основания полагать, что кольцо, свидетельствующее о несвободе, может помешать его общению с женщинами. Быть хоть на время отодвинутой в сторону — этого Китти не могла стерпеть. А уверения, которые расточал ей Эразм, конечно не могли прояснить ее лица.
Она стояла, молча глядя на него. Затем, прикрыв на мгновение глаза рукой, на которой сверкало обручальное кольцо, она отвернулась и отошла к окну. А когда он, желая успокоить ее, положил ей руку на плечо, Китти, заметив, что он надел кольцо, отстранилась и вышла на балкон. Пристыженный до глубины души, он остался в комнате.
Шагая взад и вперед по скрипучим половицам, Эразм, кусая губы, думал о том, как бы предотвратить наметившийся кризис. В один-единственный миг Китти утратила и доверие к нему, и уверенность в себе, и радость. Она стояла на балконе, привлекая взоры прохожих, в облегающем фигуру черном платье, словно живое воплощение скорби.
Как идет Китти черный цвет, еще на вокзале отметил Эразм, любуясь ее стройной фигурой. Сравнив ее с теми, кого он знал в Границе, Эразм вынужден был признать, что там ему не доводилось видеть столь аристократически утонченного существа.
Проходили минута за минутой, а Китти все не возвращалась в комнату. Она стояла к нему спиной, он лишь увидел ее профиль, когда она чуть повернула голову. И тогда он заметил, что щека у нее мокрая от слез. Значит, она просто оттягивает время, чтобы взять себя в руки.
А может, ею владели иные мысли? И она хотела разобраться в них прежде, чем вернется к супругу?
Так оно и оказалось. Ей не удалось унять слез, но зато она приняла твердое решение. Эразм хотел было обнять ее, но она воспротивилась. К чему устраивать трагедию из ничтожного пустяка, не имеющего ровно никакого значения, лицемерно уверял ее Эразм. А затем, сам не понимая почему, стал уговаривать Китти немедленно ехать вместе с ним в Границ, чтобы самой удостовериться в совершеннейшей безобидности всех обстоятельств его тамошней жизни.
Нет, возразила Китти, в Границ она не поедет, но и тут не останется. Она и так поступила весьма неразумно, нарушив свой долг и разлучившись с детьми, которые нуждаются в материнской заботе и которые составляют весь смысл ее жизни. Она еще сегодня уедет домой…
Снятое с пальца обручальное кольцо вызвало мучительное отчуждение, а затем какой-то злой рок еще более углубил его, превратив этот час в самый страшный в жизни Эразма.
Китти расплакалась. Душа молодой женщины не могла противиться глубокой любви к супругу, и только легкий каприз все еще заставлял ее оказывать ему сопротивление. Задумчиво поглядывая на Эразма, Китти сняла с его пальца кольцо и, как бы играя, надела себе на палец. Она словно давала понять ему, что он умер для нее и она стала вдовой. А потом, продолжая ту же нежную и серьезную игру, она вернула ему кольцо. Все кончилось поцелуями.
Но Эразму пора было ехать, если он хотел поспеть к вечерней репетиции. Сейчас он готов был послать к черту — и репетицию, и прочие тяжкие обязательства. И он не упустил случая лицемерно использовать в собственных целях этот прилив искренних чувств. Бедняжка Китти утешала его.
Нет, ей совсем не хочется ехать в Границ, она собиралась только на спектакль, где сумела бы затеряться среди зрителей. Ему незачем беспокоиться о ней, ведь он хорошо знает, что ей никогда не бывает скучно. А сейчас к тому же она оказалась в незнакомом городке, сулящем столько открытий и так завлекательно описанном в путеводителе.
— Я не слишком хорошо выполняю то, что наобещала тебе, — сказала она. — Но, ради бога, не теряй надежды! Да, я чересчур чувствительна, и у меня порой еще будут случаться подобные приступы страха: любое облачко на ясном небе кажется мне предвестьем грозы. Я уже изменилась в лучшую сторону и буду становиться еще лучше. Не теряй веры в меня, и когда-нибудь у тебя будет хорошая, добрая жена.
Говоря это, она помогала ему надеть плащ. Эразм чувствовал, как в нем растет любовь и восхищение, и ему казалось, будто жена облачила его в новые доспехи. В таком облачении, подумал он, я смогу невредимым выбраться из границкого чистилища.
Но тут какой-то злой дух надоумил его искать в карманах плаща и пиджака носовой платок. Китти, зная его рассеянность, помогала ему и вдруг вынула из левого кармана плаща белую надушенную женскую перчатку — и тотчас же спрятала ее обратно в карман.
Все это произошло столь молниеносно, что Эразм ничего не заметил. И потому его охватил беспомощный ужас, когда он увидел, что лицо Китти стало землисто-серым. Он сразу понял, что приступ на сей раз будет очень тяжелым, на его памяти такой случился с ней лишь однажды. Она задыхалась, из горла вырывались отчаянные хрипы, и ему казалось, что она в любой миг может умереть от удушья.