Рудольф Карлович Минцлов
Но — особенно характерно: Рудольф Минцлов оставил после себя и еще одну работу, — о первоначальных записях имений в вотчинной книге, будто предрекая этим будущий интерес своего сына, отдавшего страстное внимание и свои беллетристические наблюдения тоже помещикам, тоже имениям, усадебной старине. Так растут предания, так властвуют заветы, передается кровь, переходят влечения, отцы благословляют детей иконами, пред которыми молились сами.
Что ж удивительного в том, что С. Р. Минцлов может иногда пламенеть гневом на разрушителей того, что не ими строено, не их руками сделано, чудесно выращено гением былых лет и дней? Вот почему во всех своих книгах Минцлов кажется отделенным от остальных, размиренным со средой, наблюдателем, но не участником, не близким другом и единомышленником, а сторонним человеком.
В одиночестве он путешествует, в одиночестве копается в драгоценной рухляди, в одиночестве всходит на чердаки, заглядывает в чуланы и подвалы, в одиночестве разбирает книги, одинокий в разваливающихся гостиных, одинокий даже тогда, когда едет вдвоем, потому что этот второй для него только гид и случайный спутник.
Но иногда его глаза загораются ласковым светом, пристально всматриваются в человека, душа роднится с чужой душой, — с одним-единственным ее типом, — мистиками, мечтателями, несущими в себе тревожную веру в таинственные силы, управляющие нашей жизнью и судьбой.
И из всех героев Минцлова ему ближе и дороже заурядный и некрасивый Каменев с глазами мягкими и задумчивыми, — живое свидетельство талантливости, — близок потому, что в его доме «подлинное прошлое», таежная старина, и просыпаются воспоминания об утонченном Берене, прихотливом Буле, светлых грезах Буше и Ватто, смелых и изящных Фальконе и Клодионе, о серебряных химерах Жермена, о всем том, что сразу переносит «в грот из белых снегов, из синего льда, из золотистых лучей солнца».
Но этого мало.
Сильнейшая притягательность Каменева для Минцлова все-таки не в этом, и даже не в артистической игре Каменева на клавесинах, а в другом; — Минцлова покоряет и здесь вера в таинственность, и грозная и тихая убежденность звучит в спокойном голосе Каменева, когда он утверждает, что в предметах живет душа, что «мебель говорит», что этот язык можно расслышать и разгадать, что из вещей «истекает как бы шелест, какие-то воздушные волны», что этого не знают только по неумению разгадать «язык тишины», что существуют «вещи злые и вещи добрые», что «предки были правы, когда верили в колдовство», что в мире «чудо есть и оно естественно», что в этом доме есть «комната зла и смерти».
Надь Минцловым властны мистические притяжения, и недаром некоторые его книги носят такие названия, как «Чернокнижник», «То, чего мы не знаем», а его герои живут убежденные в существовании незримой и нездешней силы, мистической души природы, в предчувствии бед и несчастий, в знании примет, по которым «перед землетрясением реки и деревья шумят по-особенному», и «земля всегда шлет свои предостерегающие радио человеку», и в мире существует «потусторонняя власть», живут «невидимые существа», слышатся «тысячи звуков», проходят «сцены из жизни других планет», и все «горе, радость, страдания — все чувства и порывы людей превращаются в алмазы и рубины» («Кресло Торквемады», «Бред», «Чернокнижник»).
Мне приходилось уже отмечать двойственность литературного и психологического лика Минцлова, — его реализм и мистицизм, это острое чувствование быта, его корней, духа, запахов, близость к земле и с землей, но тут же, — рядом с этим, — и глубокую, хотя и не часто выражаемую подверженность и подчиненность Минцлова мистическому началу, его веру в таинственное, в несказанное и неразгаданное.
Быть может, отсюда растут и его страстные увлечения археологией, — курганами, орудиями схороненных эпох, их молчаливым наследием, хранящимся в могилах дальних предков, и загадочная старина для него драгоценна и притягательна, как ключ, открывающий входы в молчаливый мир живых и владычествующих тайн: Минцлов- археолог — только следствие и вывод, — за ним стоит мистик.
Но, конечно, беллетрист Минцлов все-таки силен не здесь, не в своих мистических откровениях, а в бытописательстве, в своих широких полотнах, в картинах, полных повседневных, бытовых штрихов и отметин, в своем литературном типизме, в своем крупном, бесстарательном, отличном русском языке, в своем знании исторических укладов, в своем чуянье исконного, в своем истовом повествовании, в зорком постигании духа древней Руси, слежавшегося быта, во всем своем стиле без лукавства и вычур, в характерном писательском облике — его ясности, простоте и силе.
Крепкие этими достоинствами, влекут к себе внимание, будя интерес и ни на минуту его не ослабляя, таежная побывальщина «Царь Берендей», только что переведенная на шведский язык, обширные очерки «За мертвыми душами», роман-хроника «Сны земли», и роман «Закат», и «В грозу», как и «Лесная быль», и «Святые озера», «Гусарский монастырь» и другой исторический роман «Под шум дубов», — десятки его книг, — беллетристика, дневники и воспоминания.
Но, кроме Минцлова-беллетриста, есть еще Минцлов-исследователь, Минцлов-ученый, участник научных обществ, действительный член Императорского Русского Археологического О-ва, Императорского Русского Географического О-ва, Императорского О-ва Ревнителей Истории, русского Библиографического Общества, Петроградской, Нижегородской и Черниговской Ученых Архивных Комиссий, обследователь Урянхайского края, автор полновесной книги «Секретное поручение», как и многих статей и работ по вопросам истории и археологии.
А среди всего этого огромного литературного богатства, в обширной библиотеке трудов Минцлова есть работа, которой суждено пережить и самого автора и, может быть, все его остальные сочинения, — бесценная книга — «Обзор записок, дневников, воспоминаний, писем и путешествий, относящихся к истории России и напечатанных на русском языке», — книга, признанная настольной для всякого историка, писателя, учителя и учащегося, о которой В. В. Розанов писал, как о справочнике «первой необходимости», где каждый «отыщет разум и смысл изданий Петровского и Елизаветинского времени», и мечтал о том впечатлении, которое произвел бы этот труд заграницей, — в Германии, Англии или Франции.
— Есть что-то теплое, особенно в русской археологии, — замечает Розанов, — в русских древностях, рукописях, в книгах, в библиографии…
Этот шепот веков всероссийского кладбища, точно «с плакучими ивами» над собою — вовлекает и уводит в тени свои, в доброту свою и ясность, в «вечерний свет» самого легкомысленного и непокорливого.
Примечания
Все включенные в книгу произведения (за исключением оговоренных ниже случаев) публикуются по первоизданиям с исправлением очевидных опечаток и ряда устаревших особенностей орфографии. В оформлении обложки использован рисунок М. Пертса.
В данном разделе книги полностью воспроизведен один из наиболее цельных сборников рассказов С. Р. Минцлова — «То, чего мы не знаем…» (София: Зарницы, 1926?). Включенные в сборник рассказы создавались в разные годы: некоторые из них ранее публиковались в периодике, как напр. «Тайна стен» {Аргус, 1915, № 2), «Атлантида» (Либавское русское слово, 1925, № 177–178).
Текст публикуется по первоизданию. На с. 61 — иллюстрация из оригинального издания.
Цикл «Мистические вечера» был впервые полностью опубликован в авторском сборнике «Мистические вечера (Записки любителей осенней непогоды)» (Рига, 1930). История о браслете панны Ядвиги — также как рассказ «Браслет» (Сегодня, 1929, № 357, 25 декабря). Извлечения из книги даны по републикации (Смена, 1997, № 8 (1594), август).
На с. 63 — обл. книги «Мистические вечера» работы М. Пертса.
Цикл «Рижские легенды», состоящий из четырех небольших рассказов, вошел в сборник Минцлова «У камелька (Моя молодость). Годы офицерства» (Рига: Изд. автора, 1933). Все рассказы цикла ранее печатались в газете «Сегодня» (Рига). Тексты даны в порядке следования в книге по первым публикациям:
Приключение с музыкантом (Сегодня, 1930, № 356, 25 декабря, под заг. «Рижские легенды». Название дано по книжной публикации).
Буря (Сегодня, 1932, № 294, 23 октября).
Ночная служба (Сегодня, 1932, № 121,1 мая).
Черт в Риге (Сегодня, 1933, № 64,65, 5 марта, 6 марта)
К циклу в нашей публикации прибавлен, как примыкающий по тематике, рассказ «Странное происшествие» (Сегодня, 1930, № 324, 23 ноября).
Печатается по сетевой публикации: http://www.icqfoto.ru/name/mysteiy-i_2.htm.
Впервые: Сегодня, 1931, № 20, 20 января, за подписью «Бор. Ор.». Текст дан по первой публикации.
Борис Семенович Оречкин (188-1943) — журналист, уроженец Харькова. Работал в «Петербургском курьере» и др. петербургских и московских газетах, писал в «Русском слове», заведовал хроникой в «Русской молве» и информационным отделом утреннего выпуска «Биржевых ведомостей». После революции сотрудничал в газетах Киева и Одессы. В начале 1920 г. эмигрировал, редактировал в Берлине жури. «Русский эмигрант» (1920–1921), совместно с Лери (В. Клопотовским) — «Наш журнал», писал для газ. «Руль» (Берлин), «Последние новости» (Париж) и др. В 1924-25 гг. редактор иллюстрированного еженедельника «Русское эхо». С 1926 г. в Риге; вошел в редколлегию газеты «Сегодня», отвечал за вопросы внешней политики и парламентскую хронику. В 1925–1940 гг. собственный корреспондент «Сегодня» в Литве. В 1943 г. расстрелян в еврейском гетто в Каунасе.
Впервые: Сегодня, 1928, № 114, 29 апреля. Текст дан по первой публикации. Портрет Минцлова из этой статьи воспроизведен нами в качестве фронтисписа.