В памфлете «Украина или Малороссия» (1926) Хвылевой отмечает, что, ориентируясь на русское искусство, украинская интеллигенция «не способна побороть своего конкурента, потому что ее продукция будет всегда расцениваться как продукция второго, третьего или четвертого сорта, даже если она будет первого»[1030]. Из приведенной цитаты следует, что русская культура отвергается Хвылевым по причине ее «довлеющего статуса» и господствующего положения, что, по его мнению, не дает возможности развиваться национальной оригинальной, неэпигонской литературе (из‐за ее колониального положения); во-вторых, по причине «заката» русской культуры, которая уже подарила миру своих «толстых». Именно поэтому, по мнению Хвылевого, «азиатский ренессанс», возрождение всемирной пролетарской культуры, в том числе и русской, должен начаться с Украины: «…русская литература для своего возрождения может найти волшебный бальзам только под буйным живым деревом возрождения молодых национальных республик»[1031]. И тут же автор поясняет, что «новый лозунг, направленный против русской литературы, мы понимаем как лозунг здорового соперничества (соревнования) двух наций, но не как наций, а как революционных факторов»[1032].
Мы видим, что концепция «азиатского ренессанса» имеет многоуровневую структуру, состоящую из элементов разных и даже разнородных систем – от марксизма до Шпенглера и евразийства. В ее основе лежит идея эмансипации национальной культуры от культуры бывшего угнетателя – Российской империи. Джеймс Мейс пишет:
…аргументы Хвылевого нельзя свести к определению «национализм» – они намного сложнее. Из его полемики родилась целая теория национально-культурного освобождения, устремлявшегося к развитию такой украинской советской культуры, которая была бы социалистической. ‹…› Он считал, что если его страна уже освобождена от империализма, значит, она может развиваться независимо от России. Для него это было просто логичной основой национальной политики самой коммунистической партии[1033].
В советской украинской литературе середины 1920‐х годов мы можем наблюдать синхронное развитие процессов, характерных для советской русской культуры того же времени. Это и переосмысление всего теоретического и художественного наследия дореволюционного времени, и «профессионализация» сферы литературы и быта в новой социокультурной парадигме середины 1920‐х годов, и связанное с этим соперничество между литературными объединениями за первенство в строительстве социалистического государства и в целом в формировании человека нового типа. Эта конкуренция, казалось бы, близких «левых» группировок (а иногда и охота за талантами, переманивание сторонников) уже во второй половине 1920‐х оборачивалась неизбежной политизацией литературных споров. Если вначале Хвылевой оценивал Семенко почти нейтрально и полусочувственно, то после самоликвидации ВАПЛИТЕ резко нападал на сторонников «Новой генерации» за их близость к полуофициозному ВУСПП[1034]. Быстро свернутые после 1926–1927 годов возможности идеологического обсуждения перспектив украинской культуры переводили полемический пыл Хвылевого в плоскость инвектив против видных представителей авангарда, вроде атакованного ранее Валерьяна Полищука[1035].
При этом контекст развития советской украинской культуры видится намного противоречивее по сравнению с русской. С одной стороны, этот процесс связан с желанием в максимально быстрые сроки «модернизировать» украинскую культуру, сделать ее конкурентоспособной и таким образом вывести ее на качественно новый уровень. Поэтому украинские теоретики искусства и культуры прибегают к заимствованию и творческому переосмыслению другого опыта, в первую очередь опыта русской культуры как наиболее близкой и доступной (даже в языковом плане)[1036]. С другой стороны, здесь очевидно понимание того, что без сознательного ограничения ее влияния украинская культура не может выбраться из положения «провинциальной», «отсталой» и «второсортной» по отношению к русской, что обусловлено как внутренними (по причине «своей рабской психологии», как отмечает Хвылевой), так и внешними факторами.
Очень важно отметить, что фигура Хвылевого расценивалась через борьбу внутри руководства украинской компартии, поскольку он рассматривался как протеже влиятельного наркома просвещения Александра Шумского, бывшего «боротьбиста» и сторонника ускоренной украинизации и, главное, оппонента новоназначенного лидера ЦК КП(б)У Лазаря Кагановича. Именно Хвылевой, которому вскоре приписали лозунг «Прочь от Москвы», стал мишенью для прямых обвинений Сталина в его публичном письме к Кагановичу и руководству компартии Украины от 26 апреля 1926 года:
Требования Хвылевого о «немедленной дерусификации пролетариата» на Украине, его мнение о том, что «от русской литературы, от ее стиля украинская поэзия должна убегать как можно скорее», его заявление о том, что «идеи пролетариата нам известны и без московского искусства», его увлечение какой-то мессианской ролью украинской «молодой» интеллигенции, его смешная и немарксистская попытка оторвать культуру от политики – все это и многое подобное в устах украинского коммуниста звучит теперь (не может не звучать) более чем странно. В то время как западноевропейские пролетарии и их коммунистические партии полны симпатий к Москве, к этой цитадели международного революционного движения и ленинизма, в то время как западноевропейские пролетарии с восхищением смотрят на знамя, развевающееся в Москве, украинский коммунист Хвылевой не имеет сказать в пользу Москвы ничего другого, кроме как призвать украинских деятелей бежать от Москвы «как можно скорее». И это называется интернационализмом[1037].
Шумский 12 мая 1926 года на бурном обсуждении в Политбюро ЦК КП(б)У пытался взять писателя под защиту:
Хвылевой – яркий представитель того молодого поколения строителей социализма, подхваченный Октябрем из общественных «низов», который ‹…› поставив в 1921 г. в угол винтовку, успел за это время упорным самостоятельным трудом добраться до вершин человеческой культуры. И это не просто себе нахватавшийся выскочка-верхогляд, а человек с твердо сложившимся марксистским материалистическим мировоззрением, который с лезвием диалектического метода познания переработал горы материала человеческой мысли. Это тот тип революции, которым мы должны гордиться, а не ‹…› огульно оплевывать[1038].
Поборник украинизации в начале 1927 года был снят с поста наркома просвещения и отправлен в Ленинград, а статус и значение этой должности, что очень характерно, были много значимей позиции Луначарского в Москве. Удаленный из редакции «Червоного шляха» Хвылевой с двумя ближайшими соратниками еще раньше, в декабре 1926-го, в газете ВУЦИК, объявил о признании своих ошибок (несмотря на формальное исключение из ВАПЛИТЕ в январе 1927 года, в одноименном журнале влияние писателя и его взглядов сохранялось). Уже очень скоро против Хвылевого, принужденного к покаянию и отречению в первую очередь от зловредного «шумскизма», были выдвинуты политические обвинения в объективно проводимом сепаратизме и «левачестве»[1039] (помимо его собственных многословных деклараций и присяг ортодоксии). Еще опаснее были упреки с самого верха в близости его взглядов к позиции внутренней «правой интеллигенции» и зарубежных националистов, которые виделись серьезным внешнеполитическим, идеологическим и даже военным фактором (после окончания Гражданской войны в Украине не прошло еще и десяти лет)[1040]. Большая группа активистов из Компартии Западной Украины и ее руководства поддержала позицию Шумского (и Хвылевого), несмотря на прямое давление эмиссаров Коминтерна из Киева и директивы из Москвы[1041].
Своего рода эпилогом азиатских исканий Хвылевого и украинских левых можно считать дневниковую заметку Шумского (чудом пережившего аресты 1934–1937 годов) начала сентября 1945 года о русской экспансии на Восток; только что закончившуюся победой над Японией мировую войну он увидел в красках едва ли не соловьевских:
В начале нашей эры варварский Рим Веспасиана сжег Иерусалимский храм Ягве – очаг высокой культуры Востока и воинствующей идеологии иудаизма.
Спустя несколько веков немцы-готы сожгли Колизей – сердце цивилизации древнего Рима, завоевателя мира.
В наш век русские-славяне сожгли Рейхстаг – колыбель извечных немецких устремлений к покорению славянского востока.
Будет ли случайностью, если русский Drang nach Osten, начавшийся со времен царя Грозного и символизированный в наши дни воссозданием русской военной твердыни в Порт-Артуре, приведет в грядущем к сожжению китайцами-монголами Кремля[1042]?
Но если снова вернуться почти на два десятилетия назад, в весьма напряженный и, главное, не-предопределенный политико-идеологический контекст 1926–1927 годов, то особенно интересным представляется отношение Хвылевого к идеям и теоретическому опыту русской формальной школы, что будет рассмотрено в последующих главах.
Глава 4. Формалистский дискурс журнала «Ваплите»Иеремия Айзеншток «Десять лет Опояза»
В первом номере журнала «Ваплите» за 1927 год была опубликована статья «Десять лет ОПОЯЗа» украинского критика и литературоведа Иеремии Айзенштока