[1043], в которой автор реконструирует историю формальной школы в контексте влияния ее идей на развитие послереволюционной украинской филологии и критики.
Как мы уже неоднократно отмечали выше, обращение к формальному методу на страницах этого журнала не ограничивается только этой статьей. Единственный номер «Ваплите» за 1926 год содержал очерк Майка Йогансена «Анализ одного журнального рассказа»[1044]. Его же «Анализ фантастического произведения» был помещен во втором номере за 1927 год вместе со статьей Якобсона «Про реализм в искусстве»[1045]. В последующих номерах журнала за 1927 год также находим ряд работ, применяющих формальный анализ, к примеру, очерк писателя и публициста Юрия Смолича «„Nature-morte“ в художественной литературе», а также статью Юрия Меженко «Несколько замечаний о композиции новеллы».
Все это свидетельствует не просто об интересе к формальной теории, но о желании применить ее опыт и терминологию к материалу национальной литературы[1046]. Здесь также можно говорить о «формалистском» дискурсе самого журнала, что на первый взгляд может показаться парадоксальным, если учесть публичные заявления его главного редактора и идейного вдохновителя Миколы Хвылевого.
В цикле памфлетов 1925 года «Мысли против течения» Хвылевой помещает памфлет под названием «Формализм?»[1047], в котором подчеркивает:
Один только факт, что мы не мыслим в классовом обществе бесклассового искусства, разбивает все обвинения нас в формализме (здесь и дальше курсив автора. – Г. Б., А. Д.)[1048]. ‹…› Ни со Шкловским, ни с Якобсоном, ни с Крученых и т. д. нам не по пути, как не по пути нам и с вульгарными марксистами. Формализм мы считаем идеалистическим течением в искусстве, которое имеет свой корень. Корень формализма лежит в буржуазном мировоззрении. Формализм как технический аппарат имеет право на существование, и мы его используем»[1049].
Далее Хвылевой уточняет:
Что касается «опоязовства», то следует сказать вот что: приняв, что в основе произведения лежит та или иная актуальная идея, нельзя не думать о том, как ее передать. Тут нам в некоторой степени помогают формалисты как техническая школа. И когда кто-то из современных писателей, радуясь «большим» темам, не обращает внимания на «читабельность» своих вещей, это печальное явление[1050].
Итак, формализм как «идеалистическое течение», т. е. проявление враждебного мировоззрения, Хвылевым отвергается. Подобная позиция, естественно, во многом была продиктована идеологическим климатом. Как мы уже отмечали, еще в дискуссиях 1921–1923 годов формализм (еще до критики самим Троцким) был маркирован как «идеалистическое направление» в науке и искусстве, враждебное марксизму. Тем не менее Хвылевой отмечает возможность использования отдельных идей ОПОЯЗа в качестве «технической школы», что противоречит тезисам, высказанным им в ходе литературной дискуссии, в частности, о том, что украинская литература должна как можно «быстрее бежать» от каких-либо влияний русской литературы[1051]. Видимо, желание «модернизировать» украинскую культуру и профессионализировать область литературы оказалось сильнее идеологических и национально акцентированных устремлений. Этим отчасти объясняется и «репертуар» журнала, и факт появления статьи Романа Якобсона[1052].
В целом Хвылевой считал марксизм частью европейской философской и политической традиции, прогрессивной по своей сути и призванной вести общество через драматические преобразования. Как отмечает Мирослав Шкандрий:
Марксизм он рассматривал как руководство к действию, извлеченное из истории национальной и социальной борьбы, совокупность знаний о непрекращающихся усилиях человечества по самосовершенствованию и улучшению своего материального положения. Это была не замкнутая система мышления, а ветвь живого организма, и этим постоянно развивающимся и изменяющимся организмом была западная мысль. По этой причине он не боялся еретически поддерживать некоторые идеи, выдвинутые такими разными авторами, как Освальд Шпенглер, Микола Зеров, Дмитро Донцов и формалисты, – людьми, чью политическую позицию он никогда бы не принял, но приветствовал их достижения, если они вносили свой вклад в определенную отрасль знаний[1053].
В то же время призыв Хвылевого использовать формальный метод как технический инструментарий находится в рамках характерной для развития формальной теории в украинской культуре 1920‐х годов тенденции к «синтезу» двух школ – формальной и социологической[1054]. В программном тексте «О развитии писательских сил», опубликованном в журнале за 1926 год, находим подтверждение тому, что украинские критики пытались «поженить» формализм с социологическим методом. Автор очерка, прозаик Олесь Досвитный, не видит противоречия в том, чтобы изучать как «технический», так и идейный план произведения. В своей аргументации он исходит из утверждения Г. Плеханова о том, что «популярность изложения, необходимая для пропаганды массам, требует еще более настоятельно художественной формы»[1055].
И наконец, статью Айзенштока нужно рассматривать в контексте приезда Бориса Эйхенбаума в Харьков в 1926 году, о котором (а также о сопутствующей реакции) говорилось выше[1056].
Статья «Десять лет ОПОЯЗа», по замечанию самого автора, состоит из двух частей – «за здравие» и «за упокой». Айзеншток пишет, что в 1926 году исполнилось десять лет с момента появления первого опоязовского «Сборника по теории поэтического языка», поэтому он предлагает ретроспективно посмотреть на достижения формальной школы в области изучения литературы, а также в аспекте влияния ее идей на украинское литературоведение. Айзеншток отмечает, что можно по-разному относиться к «юбилею» ОПОЯЗа, но нельзя с этой датой не считаться, потому что «это одновременно и юбилей всей историко-литературной науки»: «Именно с „Опояза“ начинается революция в литературе, именно „Опояз“ начал обстрел „командных высот“ старой науки, именно „Опояз“ тем самым расчистил путь деятелям, тем революционерам и реформаторам, которые вошли позже в литературу»[1057].
Далее Айзеншток шутливо обыгрывает набросок Эйхенбаума 1922 года «5 = 100», посвященный пятилетнему юбилею ОПОЯЗа, при этом отмечает: значит «10 = 200». Здесь следует обратить внимание, что деятельность ОПОЯЗа была формально прекращена в марте 1922 года из‐за вынужденной эмиграции Шкловского[1058]. После получения немецкой визы в Финляндии он тем же летом обосновался в Берлине, где пробыл до самого конца 1923-го. В эмиграции Шкловский поддерживал эпистолярные отношения, с одной стороны, с находившимся в Праге Якобсоном, с другой стороны, с Эйхенбаумом, Тыняновым и Томашевским, которые продолжали преподавать в ленинградском Институте истории искусств, ставшем институализированным оплотом формального метода. Получив разрешение вернуться в Россию, Шкловский поселился в Москве и, хотя он периодически печатался в Ленинграде, восстановить ОПОЯЗ как объединение оказалось невозможным. Таким образом, цитируя в самом начале юбилейную статью Эйхенбаума «5 = 100», Айзеншток тем самым устанавливает необходимую преемственность, даже несмотря на то, что его собственный очерк посвящен десятилетнему юбилею не ОПОЯЗа, а формального метода.
Он пишет, что «младенец, который появился на свет десять (или – двести) лет тому», теперь скорее «пожилой, уважаемый человек, профессор, который мечтает об академии»: «У него уже есть своя история, в процессе работы он подошел к таким проблемам, которые принципиально отбрасывал в начале своей деятельности»[1059].
Апеллируя к критикам-марксистам, Айзеншток отмечает, что в последнее время сделалось модным ругать ОПОЯЗ (особенно после статьи Льва Троцкого 1923 года), «будто он не играл большой роли в литературной жизни советских республик»[1060]. В противовес этому он подчеркивает, что «именно формалистам мы обязаны повышением требований к историко-литературным работам и популяризацией самой идеи про возможность исследования литературы, именно формалистам мы обязаны усовершенствованием и дифференциацией многих научных проблем, которые возникают в области истории литературы и поэтики»[1061]. Вслед за этим он отмечает, что еще в 1918–1919 годах украинские критики не воспринимали историю литературы как самостоятельную науку, но благодаря теоретическим работам ОПОЯЗа эта ситуация в последние годы изменилась. В то же время, по мнению автора, «формальные проблемы» и сейчас актуальны как для историков литературы, так и для критиков-марксистов, поскольку в основе марксистского подхода к искусству «есть кое-что и от формализма» – это пристальное внимание к художественным и формально-эстетическим проблемам.
В качестве примера Айзеншток приводит панфутуристическую теорию искусства Семенко (ссылаясь на его статью «Искусство как культ»), в которой «идеология» и «фактура» замещают понятия «формы» и «содержания». Айзеншток подытоживает: «…целый ряд подобных примеров легко могли бы подтвердить, насколько значимую роль ‹…› играет формализм в современной марксистской критике и науке о литературе»