— А что, интересно, ты сделал бы, если бы сам стал императором?
— Постарался бы восстановить мир повсюду, мир, основанный на уважении к людям.
— А ты покарал бы Фореноса, виновника наших несчастий?
— Я говорю тебе, твой отец и Форенос здесь ни при чем. То, что грядет, будет следствием многих веков беззакония и несправедливостей! Император пойдет до конца, и не исключено, что он еще одержит верх. Но, когда на трон взойдет Доримас, снова найдется кто-нибудь, кто соберет под свои знамена недовольных, и все повторится.
— Империя в итоге рухнет под ударами тех, кого атланты вывели на свет из невежества?
— Я не пророк. Мне хотелось бы верить, что я ошибаюсь, Мне кажется, я сделал бы невозможное, чтобы избежать этого, если бы только это было в моих силах! Я чувствую, что мы невозвратно теряем что-то важное, необходимое!
— И причина этой катастрофы таится исключительно в наших отношениях с меньшими народами? Мы захватываем слишком много золота и невольников? Поэтому?.. Ты уж договаривай!
— Люди, среди которых я жил, рассказывали, что до нашего появления земля была населена дикими народами, дрожавшими, едва заходило солнце, и заклинавшими его вернуться, как только появлялся сумрак. Они не знали ничего: ни веры, ни пения; они не умели обрабатывать землю, могли разве что охотиться на зверей своими примитивными орудиями. Им казалось, что мы явились с другой планеты: нам было открыто тогда бесконечное знание — всемирный Разум и божественная Любовь, то, что сейчас мы окончательно утеряли. Его хранят только отдельные люди. Их слишком мало, это скорее исключения. Нас погубило золото и могущество, которое оно дает. Путешественники дивились нашим памятникам и богатству. Мы стяжали всю мыслимую земную славу. Нас считают прекрасными, глядя на наши великолепные одежды и бессмысленную роскошь наших жилищ; и мы сделались мерзостью и гнилью людской. Миф о Посейдонисе для нас — всего лишь сказка! Мы забыли, кто мы и откуда. Сыны неба топчут теперь землю, подобно свиньям!
— Так говорили те бунтовщики из Верхних Земель? Но скажи, Гальдар, если бы твой отец и те, что были с ним, одержали верх, что сделали бы они, получив власть в свои руки?
— То же, что и Нод.
— А ты, если бы тебя не отправили на галеры?
— То же самое… Ну, разве что несколько помягче…
— Я перестаю тебя понимать.
— Властитель — не что иное, как воплощение народа, над которым он поставлен, народ внушает ему поступки и сам же иногда мешает ему действовать, как бы покорен он ни был. Куда исчезнут вдруг, в один день — да и чем заменяться? — золото, привозимое из колоний, вереницы невольников, все, к чему мы привыкли? Если бы я был королем, меня убили бы мои сановники. Или мне пришлось бы уступить, покривив душой, измениться самому из необходимости, и я бы вяло утешал себя, делая вид, что правитель подвластен общему мнению. Я предпочел бы быть тем, что я есть, то есть ничем…
Они шли вдоль берега по плотному песку, обходя гирлянды водорослей, выброшенных прибоем. Хрупкие ракушки, переливающиеся, словно ноготки ребенка, хрустели под ногами. Вдали у скал белел наклоненный ветром парус: Ош опять отправился в море. Дора нежно взяла Гальдара за руку.
— …Люди с Большого Материка, — снова заговорил он, — возводят храмы, такие же красивые, как и наши. Они умеют строить дома прямо на склонах гор. У их короля, верного слуги твоего отца и талантливого его последователя, есть сад из золота и серебра, созданный ювелирами. Когда-то мы учили их всему, они не знали даже о существовании Верховного Божества. Они зовут этого доброго Бога «пернатым змеем», потому что он пришел на землю, но пришел с неба. Но родился другой Бог, говорят они, жестокий и алчный, и они приносят ему в жертву людей, вырывая еще бьющиеся сердца. Вот что сделали эти люди из простой религии! Они, правда, утверждают, что Пернатый Змей вернется однажды. Но вообрази, что будет, если их король пожелает вдруг прекратить все эти жертвы, восстановить царство Змея… Да его убьют! Его затравят!
— Ты тоскуешь из-за этого? И поэтому ты так любишь зверей?
— Они не знают, что такое грех.
— Но ведь они пожирают друг друга.
— Только для того, чтобы жить!
— И люди тоже!
— Нет, они наслаждаются убийством.
Наступило молчание, нарушаемое разве что криками чаек, дерущихся из-за мертвой рыбы.
Дора первая прервала паузу:
— Мне следовало бы тебя ненавидеть, но я не могу.
— Я тоже.
— Я даже восхищаюсь тем, что ты позволяешь себе высказывать такие мысли, да еще в твоем положении.
— А мне нравится, что ты пытаешься меня понять.
— А где ты хотел бы жить?
Тот властный, повелительный голос, который иногда замолкал в нем, но время от времени руководил его поступками, подсказал ему:
— Здесь, возле тебя. Ты — женщина по имени Дора, я — мужчина по имени Гальдар. Мир достаточно широк.
— А скажи мне, ты впервые размышляешь подобным образом?
— Нет. Судьба забросила меня однажды на север страны кельтов, в прибрежную деревушку. Это было небогатое поселение, затерянное в краю зелени и черных скал. Море там обманчиво и коварно. И круглый год — низкое, дождливое небо. Люди там живут бедно, они ловят рыбу и разводят скот. Но, увидев, что мы попали в беду, он бросили свои дела и помогали нам чинить галеру. Даже женщины! Они дали нам еды и питья — просто так, без всякой команды, — они отдали нам все, что у них было, даже лекарство для больных. У них нет рабов. Их вождь сам правит своей лодкой, но он окружен таким уважением…
Когда Гальдар пересказал тот разговор своему другу, Ош перепугался не на шутку и стал умолять его бежать немедленно.
— Дора ведь опомнится и напишет императору. Теперь она знает о тебе все, не говоря уже о том, что он поручил ей разузнать хорошенько о тебе, почуяв, верно, какая опасность от тебя исходит.
Но Гальдар не соглашался. Это было не просто упрямство. После этой памятной прогулки Дора запретила надсмотрщикам пользоваться плетьми и приказала улучшить кормежку слуг. И что, пожалуй, самое удивительное, на следующий день она разрешила Гальдару отправиться в Верхние Земли, чтобы обнять мать:
— Но только не бери туда своего друга. Вас невозможно разлучить; пусть он останется здесь до твоего возвращения. И приезжай быстрее!
Она дала ему пропуск, уставленный печатями, и набитый монетами пояс.
— Я бы поостерегся на твоем месте. Мне кажется, это ловушка, — говорил Ош. — За тобой будут шпионить, тебя наверняка выследят, схватят и отправят в цепях в Посейдонис. И я не смогу даже разделить твою участь!
— До чего же ты мрачно на все смотришь!
— Я не могу поверить в ее искренность.
Когда он прощался с Доримасом, медленно обретавшим прежние силы, принц не мог скрыть огорчения:
— Я так надеялся убедить тебя в моей дружбе!..
— Но, господин…
— Моя сестра совершенно тобой завладела. Теперь она отпускает тебя. Может, это и к лучшему… Но ты еще недостаточно ее изучил. Она любит тебя, как собачку, но иногда ей становится стыдно, вот и все.
— Как собачку? Ты преувеличиваешь, господин мой.
— С самого нашего приезда сюда она не подпускает тебя ко мне. Твое внимание к моей персоне раздражает ее.
— Теперь мое присутствие возле тебя почти не имеет смысла: ты совсем здоров.
— За жизнь цепляется мое тело, душа же моя изранена слишком сильно. Все тяготит ее. Слишком много зла и яда разлито в мире. Мне надо бы жить в уединении. Мой отец это знает. Он презирает меня, иначе бы не отправил сюда. Даже хуже: ему все равно! Хочешь, я скажу тебе, о чем я думаю? Я чувствую уже, что императорскую корону унаследует Дора. Ах, видел бы ты, как она высматривала знаки смерти на моем лице, как искала она их появления!.. Но я как назло поправляюсь… «Бедняжка Доримас», «глупенький принц» — все эти эпитеты моего отца доходили до моих ушей; а потом еще появился «несчастный Доримас»! Но теперь меня все это не интересует. Меня преследует какое-то новое чувство. Оно занимает все мои мысли.
— Успокойся, господин. Это просто последние всплески твоей болезни. Демоны всегда отступают перед величием и добротой.
— Нет, Гальдар, я гибну. И Дора поняла это однажды… Именно поэтому ей пришло в голову побороть собственную страсть. Понимаешь? Дора должна властвовать над своими чувствами. Женская слабость не годится для будущей императрицы; вот почему она отпустила тебя. Это просто проба, она хочет испытать свои силы. Если за то время, пока тебя не будет (согласись, ловко устроено), она сможет забыть о тебе, то выиграет партию. Ничто больше не омрачит ее возвышенного чела. Я не советую тебе возвращаться…
Однако накануне отъезда она попросила Гальдара рассказать, какими дорогами он будет ехать и какие города и деревни минует. Дора даже собственноручно записывала их названия. Он не знал, кому из них верить.
3
Гальдар не был уверен, доберется ли до цели своего путешествия.
«Не ловушка ли это?» — думал он, садясь на белую горячую лошадку с длинной челкой и изящными ногами, подаренную ему Дорой. Он ни разу не обернулся на виллу и едва кивнул часовым, охранявшим тройной ров, окружающий поместье. Дора поразилась бы, узнав, что чувствовал он в эти мгновения. В его душе не было ни нетерпения поскорее увидеть своих, если только кто-нибудь еще остался в живых, ни облегчения от того, что он оставляет наконец эту сладкую тюрьму и жизнь, переполненную — видят боги, не по его воле! — ложью, ни даже радости путника, не знакомого еще с усталостью, а одно лишь удовольствие человека, открывающего для себя после стольких лет, что навыки езды им еще не вполне забыты. Ему было приятно чувствовать под собой теплые бока лошадки, постоянная игра разгоряченных мышц и сухожилий будто бы подгоняла его собственные мысли.
Не прошло и часа, как они сделались уже друзьями. Долина, расчерченная каналами на квадраты, усеянные угловатыми виллами и зеленеющими деревьями — вид, напоминающий ему Посейдонис, — поднималась уступами к отдаленному взгорью. Пологие холмы, где добывали мел, были исполосованы красными и черными слоями, словно искусным узором из цветных лент, они словно олицетворяли собой опрятную стройность, казалось, их сотворила щедрая человеческая рука. Деревенские домики теснились на их изумруд