– А знаешь, за все это время я обменялся лишь несколькими словами с мадам Эвелин, – сказал Бройли. – Тебе повезло, что она взяла тебя под свою опеку.
– Знаю, – ответил я.
Последовала бессонная ночь, а когда на часах было шесть утра, мы услышали рокот автомобильного мотора под окном. Полусонный Бройли помог загрузить наши инструменты в блестящий новенький автомобиль «Пежо».
– Доброе утро, Бо! – Мой старый знакомый Луи широко улыбнулся, и мне стало легче на душе. – Приятно иметь такую прекрасную компанию в долгой поездке.
Перед тем как отойти в сторону, Бройли положил руку мне на плечо.
– Бел знала, что тебя стоило спасти. Пожалуйста, не забывай о ней, а я буду мысленно с тобой.
Я пожал ему руку и забрался в автомобиль. Вскоре мы выехали из Парижа и помчались навстречу будущему. Когда я попытался устроиться поудобнее и немного вздремнуть, что-то острое врезалось мне в бедро. Я вспомнил о телеграмме от мсье Ландовски, которую забыл распечатать утром.
«Если ты не изменишь направление пути, то можешь оказаться там, откуда ты вышел». – Лао-цзы.
Bonne chance, мой мальчик.
Германия, Лейпциг
1936 год
Надеюсь, я достаточно подробно описал обстоятельства, которые привели к нашему бегству из Парижа. Путешествие в Лейпциг прошло без осложнений, а Эвелин и мсье Ландовски были верны своему слову. Фонд Блюменталя оплачивает наше жилье и учебу, а также выделяет регулярное пособие на личные нужды. Увы, после отъезда из Парижа я не имел прямых контактов с моими дорогими друзьями. Тем не менее вечером после моего первого сольного выступления в Лейпцигской консерватории в мою раздевалку доставили большой букет роз с открыткой «Привет из Рима».
Наша новая жизнь в Германии оказалась неоднозначной. Мы с Элле живем в отдельных квартирах в Йоханнисгассе с кофейней на полпути, которая за прошедший год стала нашим любимым местом. В отличие от меня, у Элле есть соседка по комнате, здесь это является общепринятым для молодых женщин. То ли случайно, то ли преднамеренно, но это та самая Карин Розенблюм, они с Элле стали близкими подругами. Мисс Розенблюм – полная противоположность Элле во всех отношениях, поэтому удивительно, что они так хорошо ладят между собой.
Карин ведет богемный образ жизни и часто носит брюки с жакетом на манер французских художников, в отличие от традиционного наряда Элле, состоящего из юбки, блузки и джемпера. Грива черных бархатистых волос Карин напоминает мне шкуру пантеры, а блестящие темные глаза контрастируют с очень бледной кожей. Мы часто проводим вечера в обществе ее родителей, которые развлекают нас своими историями, особенно ее мать, которая оказалась русской оперной певицей! Кстати, о членах семьи: я не упоминал о мсье Ландовски и о ком-либо еще из моих близких. Это привело бы к вопросам, на которые я не сумел бы ответить. Я стараюсь держаться тише воды, ниже травы и позволяю Элле говорить за нас обоих.
Что касается Элле, ей не нужно уклоняться от правды. Она сообщила Карин, что является сиротой, но имела в Париже учителя музыки, который заметил ее талант и направил сюда для дальнейшего обучения. Если кто-то спрашивал о моей истории, я отвечал, что родом из скромной артистической парижской семьи. Обычно этого хватало. По иронии судьбы, с возрастом я усвоил, что немота вызывает гораздо больше вопросов, чем сдержанные речи.
Консерватория обеспечивает первоклассное образование. Полноценные музыкальные занятия вместо моих привычных двух уроков в неделю доставляют безграничную радость. Местные педагоги быстро приняли решение, что я должен сосредоточиться на виолончели; они считали меня более одаренным в игре на этом инструменте. Тем не менее я продолжаю хранить скрипку под кроватью, как делал в Париже, и часто играю на ней для душевного утешения. Честно говоря, скрипка позволила мне заново открыть мои детские музыкальные восторги. Как говорит Элле, теперь у меня есть «одно для работы, другое для удовольствия».
Здесь, в Лейпциге, мы познакомились с богатым спектром консерваторской деятельности: мы играем в оркестрах, даем концерты, пишем музыкальные композиции… Большей частью я живу в состоянии, похожем на сон. Это принципиальная ошибка, поскольку окружающая реальность более пугающая, чем я мог предполагать.
В марте 1933-го в Германии пришла к власти нацистская партия во главе с Адольфом Гитлером. К моему стыду, я был слабо знаком с отвратительной идеологией этого человека с маленькими усиками. Естественно, Элле пристальнее следила за растущим нацистским движением, но лишь по немногочисленным статьям во французских газетах. Карин, будучи еврейкой, поведала нам об истинных политических злодеяниях нацизма. Нам сказали, что одним из первых действий Гитлера после прихода к власти было издание указа, позволявшего кабинету министров принимать законы без согласия парламента. Это фактически наделило Гитлера диктаторскими полномочиями, и в Германии началось становление тоталитарного режима. Нацисты упразднили все остальные политические партии, распустили профсоюзы и теперь стараются упрятать за решетку всех, кто противостоит режиму. Ходят мрачные слухи о концлагерях, куда они отправляют своих противников и подвергают их бесчеловечным пыткам.
Гитлер не скрывает свою ненависть к соотечественникам Элле. Он обвиняет их в поражении Германии после Великой войны, и это отвратительное измышление глубоко возмущает меня. В результате безумного фанатизма одного-единственного человека антисемитизм теперь стал официальной государственной политикой. И кажется, что большинство граждан готовы принять это и верят, что Гитлер восстановит статус Германии как всемирной супердержавы.
В Лейпциге мы живем в напряженных условиях главным образом из-за того, что мэр города Карл Фридрих Гердлер является жестким оппонентом идеологии Гитлера. Никто из нас точно не знает, почему ему до сих пор удается сохранять свою должность, тем более что его заместитель, неприметный коротышка по фамилии Хааке, был и остается преданным членом нацистской партии. Когда я пишу эти строки, Гердлер находится в Мюнхене, где встречается с подручными Гитлера, которые, несомненно, будут давить на него с целью распространения антисемитской риторики в Лейпциге. Пока Гердлер в состоянии защищать нас, жители Лейпцига чувствуют себя в относительной безопасности. Но, честно говоря, я не знаю, как долго это будет продолжаться.
У меня каждый день разрывается сердце, когда я вижу неизбывную тревогу на лице Элле. В городе появилось немало офицеров СС, а члены гитлерюгенда, молодежной организации, пронизанной нацистскими доктринами, часто устраивают парады на улицах. Скоро здесь появится новое поколение горожан, воспитанных на идеях расовой ненависти.
Представляется все более вероятным, что мы с Элле не успеем завершить обучение в Лейпцигской консерватории. Мы обсуждали возвращение в Париж или в другой город во Франции, но меня беспокоит, что, если Германия решит развязать войну, это коснется и родной страны Элле.
Сегодня вечером мы с Элле собираемся встретиться с Карин за кофе и обсудить положение вместе с ее ухажером, норвежцем по имени Йенс Халворсен (хотя друзья называют его Пипом). Насколько я знаю, он слишком благодушно относится к текущей ситуации. Он убежден, что нацисты не тронут студентов консерватории, и утверждает, что, несмотря на все остальное, Гитлер поддерживает музыку и культуру в целом. Его призывы к спокойствию все больше раздражают Карин.
Это был он. Криг Эсзу.
Я бы повсюду узнал эти пронзительные зеленые глаза.
Как он нашел меня? Удалось ли ему проследить мой путь до Парижа и найти человека, который дал ему нужные сведения? Возможно, это был Туссен? Я нахожусь в смятении и обращаюсь к дневнику, чтобы привести в порядок мои мысли.
Как и было условлено, мы встретились с Пипом и Карин в кафе, и разговор быстро перешел на политическую обстановку в Лейпциге.
– Элле и Бо тоже беспокоятся, – повторяла Карин Пипу. – Элле тоже еврейка, но ей повезло хотя бы в том, что по внешности этого не скажешь, – добавила она.
– Мы считаем, что рано или поздно здесь начнется то же самое, что и в Баварии, – тихо сказала Элле. – Это лишь вопрос времени.
Пип ощетинился.
– Нам нужно подождать и посмотреть, что сделает мэр, ведь не зря он сейчас находится в Мюнхене. Но, даже если произойдет худшее, я уверен, что они не тронут студентов консерватории.
Карин покачала головой и вздохнула. Тогда Пип повернулся ко мне.
– Как поживаешь, Бо? – поинтересовался он.
– Спасибо, пока нормально, – ответил я.
– Где собираешься провести Рождество?
Я взял короткую паузу для размышления.
– Я…
И тут я увидел, как в кафе входят два офицера СС, заметные благодаря своим характерным серым мундирам и пистолетам в кожаной кобуре на поясе. Когда я увидел лицо младшего из них, то физически ощутил, как кровь отхлынула от моего лица.
Хотя прошло более десяти лет, Криг по-прежнему обладал волевым подбородком и пронзительным взглядом зеленых глаз, глубоко сидевших над высокими скулами с кожей светло-оливкового цвета. Он ответил на мой взгляд. Сохраняя бесстрастное выражение лица, я медленно отвел глаза и отвернулся. Эсзу и его коллега расположились за столиком лишь в нескольких футах от нашего. Человек, поклявшийся убить меня, находился в зоне прямой досягаемости.
– Мы пока не уверены насчет наших планов, – сбивчиво обратился я к Пипу, который ожидал ответа. Потом я повернулся к Элле и прошептал: – Он здесь. Криг Эсзу.
Ее глаза широко распахнулись.
– Не шевелись. Мы подождем несколько минут, а потом спокойно выйдем из кафе.
Она крепко сжала мою руку.
Появление Крига стало потрясением для меня, но появление его в сером мундире СС было подобно удару под дых. Детьми мы строили снежные домики, карабкались на мерзлые деревья и рассказывали друг другу разные истории, чтобы скоротать время долгими сибирскими вечерами. А теперь он служил нацистам. Я смотрел в пол. Мне хотелось вскочить и убежать, но я знал, что это бесполезно. Я не протянул бы и минуты.