Последовали радостные торжества в фойе Гевандхауза. Я посмеивался, наблюдая за тем, как сверстники и профессора хлопали Пипа по спине и с равным энтузиазмом поздравляли его. Там был даже журналист из газеты, попросивший у Пипа интервью. Было совершенно ясно, что после многомесячной вдохновенной работы Пип получал заслуженную награду. Я видел, как Карин пробилась через толпу и обняла его.
– Мой дорогой Григ, – сказала она. – Милый, это начало твоей блестящей карьеры!
Трудно было не согласиться с ее оценкой.
Консерватория выставила шампанское, и казалось, что этот год, вопреки всему, будет благополучным. Игристое вино лилось рекой, поэтому студенты не стеснялись излишеств. Трудно было винить их: они жили сегодняшним днем и наслаждались моментом. Мне предлагали бокал за бокалом, но я отказывался при любой возможности.
За последние годы я стал мало-помалу убирать защитные барьеры, заговорил и даже поделился с другими моей историей, на что никогда не осмелился бы раньше. Но алкоголь развязывает язык и притупляет чувства, поэтому я счел за лучшее избегать того, что многие считают сладчайшим нектаром. Уже ранним вечером стало ясно, что я нахожусь в ничтожном меньшинстве, поэтому я принял решение вернуться на квартиру – довольным, но трезвым.
Я пошел сообщить Элле о своем решении.
– Думаю, я еще немного побуду здесь с Карин, – сказала она.
– Как хочешь, любимая. Встретимся утром за кофе?
– Отлично. – Она поцеловала меня в щеку.
Я повернулся к ее соседке:
– Спокойной ночи, Карин. Пожалуйста, передай Пипу, что для меня было удовольствием исполнять его музыку сегодня вечером.
– Хорошо, Бо, спасибо тебе. Доброй ночи!
Когда я вышел из Гевандхауза, было около полуночи, и трамваи уже не ходили, поэтому я отправился на двадцатиминутную прогулку до дома. Днем это был бы приятный променад, но ночной воздух холодил шею, поэтому я поднял воротник. Дорога от Гевандхауза до Йоханнисгассе была длинной и пустой, обрамленной двумя рядами высоких елей и тускло освещенной газовыми фонарями с интервалом примерно пятьдесят футов. По обе стороны от дороги расстилались огромные поля, которые использовались жителями Лейпцига в основном для активного отдыха и для выгула собак. Ночью это зрелище производило странный эффект, словно я шел над бездной по понтонному мосту. В такое позднее время вокруг не было ни души.
Я уже шел минут десять, когда услышал треск ветки за спиной. Я обернулся, ожидая увидеть лису или, возможно, оленя, переходившего через дорогу с одного поля на другое. К моему удивлению, там ничего не оказалось. Я помедлил, выискивая признаки движения, потом развернулся и зашагал дальше. Но еще через двадцать футов, я мог бы поклясться, я услышал шаги по другую сторону от деревьев.
– Эй! – крикнул я. Никто не ответил.
Мной овладело беспокойство, и я пошел быстрее. Между тем шаги сзади стали громче; мой преследователь перестал соблюдать осторожность. Решив, что в данном случае лучшей защитой будет нападение, я снова развернулся и побежал к деревьям, за которыми слышал шаги.
– Зачем ты идешь за мной? Почему не показываешься? Не будь трусом: если ты хочешь что-то сказать мне, я готов выслушать!
Я несколько раз пробежал между деревьями в надежде увидеть чей-то силуэт. Ничего не обнаружив, я вышел в поле, где меня обступила темнота. Я замер и прислушался. Секунду спустя я снова услышал характерный шорох и поскрипывание шагов по сухой земле. Теперь они отступали в темноту, удаляясь от меня. Удовольствовавшись этим результатом, я вернулся на дорогу и пробежал остаток пути легкой трусцой.
Я запыхался и, когда в полутьме перед дверью начал возиться с ключами, то уронил их на пол. Повернувшись, чтобы подобрать их, я увидел темную фигуру, метнувшуюся за угол соседнего дома.
Криг вернулся в Лейпциг? Он знает, где я живу?
Я оценил свои ограниченные возможности. Если загадочной фигурой был Криг, то глупо бегать вокруг и бросать ему вызов. Скорее всего, он вооружен и попросту застрелит меня. Моим немедленным желанием было защитить Элле, но если я отправлюсь в долгий обратный путь к концертному залу, то выведу Эсзу прямо на нее и подвергну опасности не только любимую, но и друзей. Было ясно, что остается лишь укрыться в своей квартире. Я быстро поднялся в свою спальню, запер за собой дверь и не стал включать свет. Потом я осторожно подошел к окну и выглянул на улицу, выискивая признаки темной фигуры внизу. Там никого не было.
Тем не менее я счел разумным принять меры предосторожности. Я достал карманный нож из тумбочки возле кровати, потом вернулся к наблюдательному пункту у окна и задернул занавески, оставив лишь узкую щелку. Отсюда я различал угол дома, где жила Элле. По крайней мере, я смогу увидеть, что они с Карин благополучно вернулись домой.
Ночь обещала быть долгой.
Я пододвинул стул и подложил за голову подушку. Вероятно, у меня оставалось еще несколько часов на составление плана бегства от Крига… если это на самом деле был он. Я бдительно наблюдал за пустой улицей внизу. Проходило время, и снаружи по-прежнему не было намека на фигуру, которая преследовала меня. Но почему я был так уверен, что меня преследовали? Может быть, мое сознание разыгрывало меня? В последнее время я находился под огромным давлением, и возможно, мое воображение стало неуправляемым.
Поскольку моя комната находилась на верхнем этаже, там было тепло, и пощелкивание железных радиаторов звучало успокаивающе. Я почувствовал, что у меня слипаются глаза. В попытке взбодриться я чуть приоткрыл окно, и в комнату хлынул прохладный ночной воздух. На какое-то время это подействовало, но в конце концов природа взяла свое, и я погрузился в сон.
Я проснулся от того, что задыхался. Мои глаза распахнулись, но я ничего не видел перед собой. Я рефлекторно встал и сделал несколько шагов вслепую, после чего зацепился за ножку стола и рухнул на пол. Несмотря на боль от падения, мое зрение моментально прояснилось. Когда я перекатился на спину, то с ужасом осознал, что моя комната наполнена едким черным дымом.
Меня захлестнула паника. Я кое-как поднялся на ноги, но при этом наглотался дыма и снова начал задыхаться. Тогда я с сильно бьющимся сердцем опустился на пол и пополз к двери, пользуясь углами комнаты в качестве ориентиров. Когда я достиг двери, то в страхе осознал, что дым валит внутрь из коридора. Очевидно, мне придется прорываться с боем, но какой выбор у меня оставался? Ухватившись за дверную ручку, я сделал глубокий вдох и поднялся на ноги. Когда моя рука нащупала задвижку, металл был обжигающе горячим. Я стиснул зубы, изо всех сил рванул задвижку, и она, к моему облегчению, вылетела из паза.
Я встал за дверной створкой и распахнул дверь. Бушующее оранжевое пламя ворвалось в комнату, словно язык огромной разъяренной змеи. С упавшим сердцем я понял, что этот путь к отступлению для меня отрезан.
Я закрыл дверь. Огонь должен был уничтожить ее за считаные минуты, и мне оставалось гадать, умру я от удушья или сгорю в пламени. Я сполз на пол и лег на живот.
– Извини, – прошептал я, хотя и не вполне представлял, к кому я обращаюсь. Возможно, к Элле, – за то, что оставил ее одну в Лейпциге перед лицом огромной опасности. Возможно, к отцу, которого я так и не нашел, несмотря на обещание. Возможно, к супругам Ландовски, к Эвелин, мсье Ивану и всем, кто верил в меня, когда я ничего не имел. А может быть, даже к Кригу Эсзу, – за обычное недоразумение, которое привело к таким страданиям и душевной боли.
Теперь он заставил меня платить за это.
Я пересек континенты, пережил холод и голод. Несмотря ни на что, я нашел человека, ради которого стоило жить… а теперь все это закончится. Бесцеремонно, в треске пламени и клубах дыма.
Я перевернулся на спину и закрыл глаза. Когда я был маленьким мальчиком, отец пользовался методикой успокоения и расслабления, придуманной театральным режиссером Константином Станиславским, чтобы я быстрее засыпал. Я вспомнил голос отца.
«Сейчас мышечный регулятор находится в мизинце твоей ноги. Он начинает с самой мелкой мышцы твоего тела… и отключает ее. Потом он переходит к следующему пальцу, и к следующему… а теперь он в подошве твоей ноги. Она очень напряжена, потому что весь день удерживала вес твоего тела. Но это не проблема для мышечного регулятора. Он отключает мышцы так же легко, как ты выключаешь свет. Теперь он движется по твоей лодыжке…»
Голос моего отца, воображаемый или нет, погрузил меня в сон. Но, скорее, это был дым, которым я надышался. Что касается дальнейшего, то я пришел к выводу, что оно мне приснилось.
Я увидел звезды над головой.
Помню, как я обрадовался, что они явились ко мне перед самым концом. Семь Сестер сверкали и мигали у меня перед глазами – мои путеводные звезды, мои неизменные спутницы. Потом звезды начали превращаться в семь незнакомых женских лиц. Каждое из них лучилось теплом и любовью. В этот момент я ощущал совершенный покой… Я был готов.
Потом я услышал голос.
– Не сейчас, Атлас. Тебе еще многое нужно сделать.
Семь лиц скрылись из виду, и звезды перестроились в единственную женскую фигуру. У нее были длинные волосы и ниспадавшее волнами платье, которое как будто простиралось за ее спиной в бесконечность. Потом сами звезды потускнели, а фигура появилась передо мной, как в цветном кино. Ее платье было темно-красным, и она была украшена гирляндами бело-голубых цветов. Пышная грива ее светлых волос была изящно уложена вокруг сердцевидного лица. Ее большие голубые глаза как будто лучились и мерцали внутренним светом, и я был зачарован ими. Она снова обратилась ко мне:
– Мальчик, который держит бремя мира на своих плечах. Тебе придется потрудиться еще какое-то время. От тебя зависят другие.
Я заметил европейский акцент в ее речи, хотя она говорила на языке моей матери.
– Что ты имеешь в виду? – одними губами прошептал я. – Кто ты?
Женщина улыбнулась.
– Ты смотришь на меня через окно, Атлас. Для меня окна предпочтительнее дверей, потому что оттуда можно видеть путь перед уходом.