— я буду слушаться только голоса чести
— Извините, товарищ, — вмешался идальго, — мне кажется, что я лучше вас понимаю мысль этих дам. Бежим, если еще есть время, еще минута, и мы…
— Как! У вас хватит настолько подлости!
— Не говорите непристойных слов! Эти дамы хотят остаться, и они правы: дикари обыкновенно относятся очень вежливо к женщинам. Наше присутствие погубит их без малейшей надежды оказать им услугу позднее. Поэтому не будем терять времени и, поверьте, настанет и наш час.
— Свободные, вы, может быть, и поможете еще нам спастись.
— Тогда как если мы окажемся мертвыми, — сентенциозно добавил авантюрист,
— для пленниц не будет уже никакой надежды на спасение.
Андрэ грустно покачал головой.
— Нет, — сказал он, — бежать с ними… или умереть, защищая ее… защищая их!
— Андрэ, ваше упрямство губит нас. Живите для того, чтобы спасти нас, — с мольбой проговорила маркиза.
— Вы требуете этого? — прошептал он, — вы этого требуете?
— Умоляю вас о том, друг мои.
— Воля ваша будет исполнена!
— Ступайте! И да поможет вам Небо. Ступайте!
Двое мужчин кинулись в сторону реки.
Да было и пора: едва исчезли они в чаще, как индейцы вдруг появились перед женщинами и окружили их, но не подходя к ним, однако, настолько близко, чтобы стеснять их движения.
Женщины испустили крик ужаса, бросая вокруг себя взоры, полные безумного страха.
Тогда от группы воинов отделился вождь и сделал несколько шагов вперед.
— Пусть дочери мои успокоятся! — проговорил он, любезно кланяясь им. — Тонкий Слух — знаменитый вождь в своем племени, его воины знают, с каким уважением следует обращаться с пленницами.
Затем он добавил с язвительным смехом:
— Пусть мои дочери следуют за мной! Их лошади могут уйти далеко, пора уже им вернуться к ним.
Молодые женщины опустили головы и последовали, красные от стыда и гнева, за индейцами, смеявшимися и перешептывавшимися между собой.
Лошади оказались на том же самом месте, где их оставили всадники.
— Дочери мои будут ждать здесь, — сказал вождь.
— Зачем вы с нами так говорите, — отвечала маркиза, гордо приподнимая голову, — разве вы не видите, какая на нас одежда?
Индеец улыбнулся.
— У Тонкого Слуха орлиные глаза, — возразил он, — ничто не ускользает от его пронзительного взора. Одежда не делает воина; кроткая голубка никогда не сможет подражать пронзительному и страшному крику коршуна.
Маркиза в смущении отвела глаза; все восставало против нее, даже эта одежда, которая должна была, по ее мнению, служить ей защитой.
Индеец сделал вид, что не замечает смущения своих пленниц.
— Мои дочери будут ждать здесь возвращения вождя, — продолжал он.
Затем, сделав повелительный жест своим воинам, он удалился вместе с ними.
Дамы остались одни.
Они были свободны, по-видимому, но только по-видимому, и отлично знали, на каких условиях им предоставлена эта свобода. Они знали, что их сторожа, скрываясь в чаще, не спускают с них глаз. Вот почему они даже и не пытались спастись бегством, которое, по всей вероятности, не имело бы для них другого результата кроме того, что их стали бы стеречь еще строже и, может быть, отнеслись бы к ним менее любезно Пленницы в отчаянии опустились на ствол упавшего дуба и стали дожидаться своей участи.
Прошло полчаса, а обе дамы, погруженные в свои грустные мысли, не обменялись еще ни одним словом.
Наконец, ветки одного куста, находившегося перед занятым ими дубом, тихонько раздвинулись, и появился человек.
Этот человек был Тонкий Слух, индейский вождь, в руки которого они так несчастливо попали.
— Пусть дочери мои последуют за мной! — сказал он.
— Куда хотите вы нас отвести? — спросила маркиза.
— Мои дочери это узнают, — отвечал он лаконично.
— Почему бы не убить нас здесь же, — сказала графиня, — вместо того, чтобы подвергать нас жестоким и бесполезным пыткам? Мы не сделаем ни одного шага больше.
— Тонкий Слух — великий вождь, — отвечал высокомерно индеец, — его военный топор никогда еще не обагрялся кровью женщины.
И его черные глаза метнули молнию.
— Простите меня, — сказала графиня, — я не знаю ваших обычаев.
Индеец поклонился, улыбаясь.
— Пусть дочери мои следуют за мною! — повторил он. Всякое сопротивление было не только бесполезно, но еще и опасно; кроме того, столь ясное и точное объяснение вождя, не успокоив их окончательно относительно ожидающей их участи, давало, тем не менее, некоторую надежду на благополучный исход.
Маркиза де Буа-Траси первая поднялась на ноги.
— Идем! — сказала она.
— Пойдемте! — отвечал вождь, идя впереди них. Значит, он требовал от них только повиновения? И дамы последовали за ним, молчаливые и угрюмые.
Идти им пришлось недолго, всего каких-нибудь двенадцать минут. Вождь шел впереди них на несколько шагов, устраняя с чрезвычайным вниманием и заботливостью ветки, которые могли бы поранить или помешать им. Этот деликатный прием, так непохожий на индейские привычки, окончательно успокоил обеих дам и вернул им мужество; они чувствовали, что о них заботится какая-то тайная власть.
Обогнув густой лесок, они очутились у входа на довольно обширную прогалину, и тут у них невольно сорвался с губ крик удивления и гнева при виде странной сцены, внезапно представившейся их глазам.
— О! — прошептала графиня, — неужели судьба готовила нам еще и этот позор?
— Мужайся! — шепотом отвечала маркиза. — Мы, правда, и на этот раз проиграли партию, но не все еще кончено. Мы отомстим, клянусь тебе!
— Может быть, — с отчаянием в голосе отвечала ее подруга.
Они остановились на опушке прогалины; затем, под влиянием охватившего их нового чувства, они снова тронулись вперед, но на этот раз высоко подняв голову. Презрительная улыбка блуждала у них на губах.
Несчастье сразило их только на одну минуту, и они очень скоро вернули себе и самоуверенность, и гордость.
Прогалина была запружена индейскими воинами; немного правее десятка два трупов, страшно изуродованных, валялись кучей в луже крови. Трупы эти принадлежали воинам Голубой Лисицы, которые все погибли.
В центре прогалины стояли, опираясь на ружья, несколько канадцев, а среди них четверо мужчин, одетых хотя и в костюмы лесных бродяг, но в которых нетрудно было узнать белых; они шепотом разговаривали с канадским охотником. Эти четверо мужчин были граф де Виллье, барон де Гриньи, Золотая Ветвь и Смельчак, пятый был канадец Бержэ.
Когда прошла первая минута оцепенения, обе дамы, повинуясь реакции, которую легко было понять, вернули себе все присутствие духа и, сопровождаемые вождем, продвигались твердым, уверенным шагом к группе, занимавшей средину прогалины.
При их приближении разговор смолк, солдаты отошли в сторону, а офицеры остались одни с Бержэ, который насмешливо посматривал на прибывших.
Маркиза уже открывала рот, чтобы начать разговор, но граф де Виллье не дал ей времени произнести ни одного слова и, повернувшись к вождю, остановившемуся в двух или трех шагах от него, бросил ему вопрос:
— Кто это?
— Пленники, — отвечал краснокожий.
— А, хорошо, — сказал граф, отворачиваясь, — что же вы хотите сделать с этими пленниками, вождь?
— Отдать их бледнолицему начальнику.
— Мне? Зачем?
— Нам не нужны эти пленники, — добавил барон, — они нас только будут стеснять.
— Они командовали воинами, которые на вас напали. Оба офицера оглядели двух дам взглядом, полным бесконечного презрения, и пожали плечами.
— Я отдаю вам этих негодяев, — продолжал граф, — они ваши, делайте с ними, что хотите, вождь.
— Бедняжки! — прошептал барон с оскорбительной жалостью. В конце концов они получат только то, что заслужили.
Обе дамы слушали, дрожа от стыда и гнева, презрительные слова своих врагов; при последнем оскорблении ярость их вылилась наружу.
— Разве вы меня не узнаете, граф? — вскричала графиня, глаза которой метали молнии.
— Я, — холодно отвечал молодой человек, поворачиваясь к ней спиной, — я не знаю, кто вы такой, я никогда вас не видел и не желаю больше вас видеть!
— Это уже слишком! — сказала графиня де Малеваль, топая ногой. — Вы забываете, с кем вы говорите, господа; какова бы ни была ваша ненависть и ваше презрение к нам, вы, надеюсь, не оставите нас во власти этих свирепых дикарей.
Понятно, что эти слова не могли снискать симпатии краснокожих к неосторожным пленницам.
Барон собирался отвечать, но граф остановил его — это дело должно было разбираться только между ним и графиней.
— Господа, — сказал он все так же хладнокровно, — в эту минуту не мы, а вы забываете, с кем вы говорите. Вы заманили нас в ужасную ловушку; по вашему приказанию эти кровожадные дикари, которых вы почему-то вдруг стали бояться, напали на нас неожиданно. Ваши наемные убийцы были побеждены, вы
— наши пленники; вместо того, чтобы открыто и благородно признать положение, которое вы сами себе создали, вы осмеливаетесь еще возвышать голос в нашем присутствии и даже грозить нам, когда мы презрительно отказываемся мстить вам за ваше вероломство. Вы оба совсем сумасшедшие!
— Граф, берегитесь! — вскричала графиня вне себя. — Если я когда-нибудь…
— Беречься? С чего это, позвольте вас спросить, сударь? Я дворянин и не боюсь никого на свете; вместо того, чтобы наказать вас, как вы этого заслуживаете, я соглашаюсь.
— Наказать нас! — воскликнула графиня с яростью. — Ты это слышишь, Леона?
— проговорила она, обращаясь к своей подруге.
— Конечно! — невозмутимо продолжал граф. — Может быть, вы предполагаете, что мы не знаем, что вы, будучи французом, позорно отреклись от своей родины и с целью, которой мы не хотим доискиваться, поступили на службу к англичанам, нашим смертельным врагам? Напротив, вы должны благодарить нас, господа, за то, что мы забываем, что вы предатели и перебежчики и вместо того, чтобы налагать на вас наказание, которое вы заслужили вашим недостойным поведением, мы обращаемся с вами, как с обыкновенными пленниками! А вы жалуетесь!