— Надо действовать! — Лашке взволнованно заходил по комнате. — Ведь будет не только раскрыта цель операции, но и обнародовано местонахождение объекта. Смею уверить, в этих обстоятельствах противник проявит оперативность. Чем мы ответим?
Наступило молчание. Из своего врачебного саквояжа Медик извлек карту, аккуратно разложил ее на столе.
— Есть одна мыль, — он пришлепнул ладонью по карте. — Я исхожу из того, что профессор Лавров будет стремиться передать протоколы советскому посольству в самое ближайшее время — быть может, в ближайшие часы, — постарается переправить туда и свою пациентку. Для нас хорошая возможность взять игру на себя. Но все это при условии, что самолет наготове, — Медик взглянул на Лотара Лашке.
— Не беспокойтесь, — сказал тот. — Самолет может быть вызван немедленно. Это летающая лодка.
— Очень хорошо, пусть будет летающая лодка. — Медик помедлил, что-то прикидывая, потом решительно наклонил голову: — Пожалуй, так даже лучше. — Он снял трубку телефона, набрал номер: — Хэлло, мне нужен катер, способный взять на борт пять-шесть человек. Он должен быть готов сегодня вечером… Понял, я знаю этот причал. — И Медик положил трубку.
— Что вы надумали? — спросил Лашке.
— А вот слушайте…
Все трое склонились над картой города и порта.
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА
Состояние Анны Брызгаловой не улучшалось. В течение нескольких суток она не могла заснуть. Короткое забытье приходило лишь перед рассветом. И тогда в сознании возникал один и тот же сюжет: за ней гонятся люди в белых халатах, вот-вот настигнут, а она не может бежать, ноги словно из ваты.
Пробуждение наступало в момент, когда один из преследователей вонзал ей в руку шприц…
Очнувшись, полумертвая от пережитого, она часами лежала в неподвижности и плакала.
И все же она не сдавалась. Выдержать, перетерпеть. Тогда ее обязательно спасут. Она стала тренироваться — тайком от Лаврова, которого подозревала в сговоре с полицией, покидала постель и ходила по комнате. Ее шатало от слабости, дважды она падала и подолгу лежала на полу, не имея сил подняться. И все же продолжала свои попытки.
Окно ее комнаты легко открывалось — она убедилась в этом. Можно было попытаться раздобыть бумагу и карандаш, написать записку в посольство. Но как ее передать? Бросить за окно, чтобы подобрал какой-то прохожий? А где гарантия, что он не окажется агентом полиции?.. Случись такое, и ее положение еще более ухудшится — заберут из дома Лаврова, упрячут в тюрьму, и тогда шансы на спасение вообще исчезнут. Нет, нельзя рисковать. Как же быть? Она пришла к решению продолжать тренировки и ждать.
Была еще одна возможность: дозвониться до посольства. Но который день не работает телефон!.. А может, ее обманывают, телефон исправен?
Сейчас, когда, как она знала, отсутствует экономка и куда-то отлучился Лавров, было подходящее время проверить, не обманывают ли ее с телефоном.
Она села в кровати, нашарила ступнями туфли. Несколько минут ушло на то, чтобы перебороть дрожь в ногах, надеть халат и толкнуть дверь. И вот она на лестнице, ведущей вниз, в кабинет хозяина дома. Всего двадцать четыре ступени. Одолев их, женщина привалилась к перилам, несколько минут отдыхала, потом заковыляла к рабочему столу Лаврова. Вот и телефон.
Подержав трубку возле уха, разочарованно опустила ее на рычаг.
Что же теперь? Надо возвращаться к себе, пока не появился профессор.
Как ни странно, усилие, которое потребовалось, чтобы спуститься в кабинет, пошло на пользу — Анна почувствовала себя увереннее.
От стола начинались стеллажи с книгами. Она задержалась возле одной из полок, подняла руку и попыталась снять томик Уолта Уитмена — давно хотела прочитать в оригинале его “Листья травы”. Том в желтом кожаном переплете был снят с полки. При этом лежавший поверх книги длинный холщовый свиток упал и покатился по полу.
Анна опасливо оглянулась на дверь, попыталась поднять свиток. Ноги дрожали. Пришлось стать на колени — только так она могла дотянуться до свитка. Взяла его, механически развернула и едва не вскрикнула. Она держала в руках свой собственный портрет. Юная, розовощекая, с веселыми искорками в глазах — такой она была в предвоенном, сороковом году. Тогда же поступила в университет и сфотографировалась для студенческого билета.
Ровно год спустя это фото было отправлено вместе с письмом самому дорогому для нее человеку — Алеше Лаврову, в прошлом студенту одного с ней факультета, а теперь солдату Красной Армии.
И вот на коленях у нее лежит холст — писанный маслом портрет, сделанный с ее фото!
Она скорее почувствовала, чем услышала, как поворачивается ключ в замке входной двери. Попыталась скатать холст, но руки были как чужие — не удалось согнуть пальцы. Попытка встать на ноги тоже окончилась безрезультатно.
Такой и застал ее Лавров, войдя с улицы, — беспомощно сидящей на полу с холстом на коленях.
Сбросив на стул шляпу и плащ, подбежал к Анне, усадил ее в кресло, зажег сигарету. До сих пор он не проронил ни слова.
Сигарета была выкурена, а они все молчали. Тишина в доме была такая, что отчетливо слышалось тиканье часов-кукушки в кухне — за две двери отсюда.
— Ты был в крематории, Алексей? — Брызгалова задала вопрос почти шепотом.
— Да, его сожгли.
— Сожгли, — повторила Анна. Вдруг резко выпрямилась: — Они могли подстроить катастрофу с автомобилем.
— Вот еще глупости!.. Муж твой погиб по собственной неосторожности. — Лавров помолчал. — Ты любила его, Анна?
— Все слишком сложно. Однозначно не ответишь. Когда же ты наконец отправишься в посольство? И отправишься ли вообще туда?
— Не понимаю тебя! — с фальшивым негодованием сказал Лавров.
— Прекрасно понимаешь, только притворяешься. Что с тобой случилось, Алеша? Как же ты изменился!..
Они снова замолчали. Потом Анна спросила, когда вернется Джоан. Лавров пробормотал в ответ что-то невразумительное.
— Она в самом деле экономка?
— А что?
— Нет, ничего. Смотрит на тебя такими глазами…
— Какими?
— Ну… это не глаза простой экономки. Алеша, здесь со мной ничего не случится? Извини, но я все время чего-то боюсь… Скажи, ты не сердишься на меня?
— Что ты имеешь в виду?
— Наше прошлое. Ты должен знать: я ни в чем не виновата перед тобой.
— Ах вот как, не виновата?.. — Лавров рванул ящик стола, выхватил оттуда конверт, перебросил его Брызгаловой. В конверте были исписанный листок и фотография.
— Мое письмо! И карточка! — воскликнула Брызгалова. — Впрочем, чему я удивляюсь — с нее и нарисован портрет… Алеша, почему ты не вернулся домой?
Лавров стиснул кулаки. Стоял в двух шагах от Брызгаловой, и его трясло от гнева.
— Кто был тот человек? — с трудом выговорил он. — Отвечай! Хоть сейчас расскажи, как все произошло. Ну, кто это был?
— Обыкновенный человек, — вяло сказала Анна. — Письмо от тебя пришло весной сорок второго года. А к зиме появился он.
Лавров кусал губы, чтобы не закричать. Сейчас он так ясно видел строчки письма Анны: “Супруг — директор большого магазина. Мы живем хорошо…”
— “Обыкновенный человек”? А может, торгаш, толстая мошна?..
— Вот ты о чем. — Анна подняла голову, посмотрела в глаза Лаврову: — Ты знал его, Алеша, он был у нас на факультете, только курсом старше. Кажется, ты и дал ему кличку — Черный Хосе. Потому что это был баск, смуглый, как араб. Вспомни, он эмигрировал к нам, когда франкисты перерезали всю его родню.
— Хосе сделался директором магазина?
— Он ушел на фронт добровольцем, как и ты, и почти в одно время с тобой. Под Харьковом горел в самоходке. Потерял ногу и глаз. И вот появился в Москве. Из госпиталя вернулся в университет… А про магазин я придумала.
— Почему?
— Чтобы в твоих глазах выглядеть дрянью. — Анна сделала паузу и повторила: — Да, самой последней дрянью… Не понимаешь почему? Но ведь продажную бабу проще забыть, правда?
Лавров стоял, боясь пошевелиться. Он оцепенел.
— Хосе остался один на всем белом свете, — продолжала Анна. — И я подумала, что спасу его…
— Но ты оставила его! — крикнул Лавров. — Бросила, чтобы выскочить за другого, более молодого!
— В сорок седьмом у Хосе началась гангрена второй ноги. Ногу пришлось отнять. Вскоре он умер.
— А… ребенок?
— Не было ребенка. Его я тоже придумала. — Анна покачала головой: — Как же ты не вернулся домой?
Ответа не последовало.
— Джоан? — сказала Анна.
Лавров покачал головой.
— Я думала, Джоан… Что же тогда?.. Хорошо, пусть я виновата. Но при чем же Родина?
Лавров молчал.
Она тяжело вздохнула:
— Можешь не верить, но я всегда думала о тебе.
— Даже когда пустила к себе этого твоего Петра?
Анна не ответила. Оба долго молчали. Лавров сел за стол, принялся листать какую-то книгу.
— Чем ты занимаешься, Алеша? Вчера Джоан обронила несколько фраз. Я поняла так: работаешь над проблемой клеточного белка?
— Да.
— Но ты же невропатолог!
— Последние десять лет отданы белку. Он стоит того…
— А это? — Анна показала на чучело гориллы. — Экспериментируешь на обезьянах?
— Одиннадцать лет назад его доставили сюда дряхлым стариком: полный упадок сил, слезящиеся глаза… Я вернул ему молодость!
— Как же он погиб?
— Случайность! Он бы жил еще десять лет, двадцать лет! У меня мыши здравствуют вчетверо больше, чем определено природой. На очереди проблема долголетия человека. Человек должен жить много дольше, чем теперь. И это будет!..
— Ты близок к решению проблемы?
— Очень близок…
— И свою работу отдашь чужим?
— Чужие? Не понимаю этого слова. Моя работа для всех.
— Она не будет для всех, если попадет в плохие руки… Почему ты не хочешь вернуться? Уж не ослеп ли ты на этой своей “земле обетованной”?.. Я все больше думаю вот о чем. Почему это добрые тюремщики позволили мне перебраться в твой палаццо? Не для того ли, чтобы ты и меня уговорил изменить Родине? Как изменил Брызгалов…