И даже с позиции сегодняшнего дня трудно спокойно знакомиться с высокой оценкой разведывательного материала, например, о производстве плутония на одном из американских промышленных объектов: «Полученные материалы очень ценны, позволяют сэкономить 200–250 миллионов рублей и сократить сроки решения проблем».
А ведь шла война, и производство одного самолета исчислялось десятком тысяч рублей. И наверняка такую тихую радость испытывал не раз Анатолий Антонович, а о том, что это так, говорится в книге его друга Александра Феклисова «За океаном и на острове»:
«Яцков был связан с агентами по атомной проблематике. Работа велась через связников, с которыми Яцков встречался в городе. Некоторая часть копий передавалась в тайнописи, и Яцкову приходилось долго возиться с реактивами, а затем разгадывать проявившийся английский текст, в котором нередко трудно было прочитать не только отдельные буквы, но и целые слова. Конечно же Яцков не мог напрямую встречаться с самым активным агентом Клаусом Фуксом, на связь с ним приезжали агенты-связники…» (Личная работа с источником — это мастерство, но через связников — это высший пилотаж.)
Любопытная заочная встреча произошла у автора, вероятно, с сыном Павла А. Визгина. Его отец, капитан первого ранга, в годы войны возглавлял военную разведку Северного флота Наркомата обороны. А 59-м году был начальником курса Высшей разведывательной школы, где автор проходил подготовку.
Именно Визгину его подопечные были обязаны на пару лет учебы, как это было принято в школе, звучными псевдонимами, заимствованными из списка знаменитых флотоводцев. Нам, четырем «североморцам» было приятно щеголять своими временными именами, а автору — именем самого легендарного Степана Осиповича Макарова, зачинателя многих новинок на флоте и в кораблестроении.
Но почему любопытная встреча? Дело в том, что, работая над биографиями моих старших наставников по линии НТР и в жизни — Квасникова, Барковского и теперь Анатолия Антоновича Яцкова, среди архивного наследия Владимира Борисовича автор обнаружил обширную статью из журнала «Вопросы истории естествознания и техники» («ВИЕТ») Владимира Визгина, причем в «щепетильной» рубрике — «Этические аспекты современной науки» о нравственном выборе и ответственности ученого-ядерщика в истории советского атомного проекта.
Автор был знаком с работой атомного разведчика — историографа НТР и разведки в целом Владимира Барковского по смежной теме — этике разведывательной деятельности. И потому статья Визгина-младшего серьезно заинтересовала. Как представлялось, взгляды разведчика-атомщика и журналиста-атомщика могли пересекаться. Беда только, что содержание эссе разведчика лишь ютилось в памяти автора отрывками. Но общая канва была сохранена.
Автор, войдя в преподавательский коллектив, был свидетелем и участником обсуждения темы на кафедре и факультете в процессе работы над учебными материалами и при подготовке к конкретным занятиям. В этом отношении помнятся, особенно на первом этапе становления автора как руководителя учебного отделения молодых разведчиков, наставления и профессора Барковского, и начальника факультета Яцкова об одном обязательном условии в аудиторных занятиях — обсуждать вопрос, высказанный ярким русским педагогом Сухомлинским: «Средоточием нравственности является долг».
Ибо нравственное начало в общении с товарищами либо в связях из числа иностранцев, отмечали коллеги автора, должно всегда присутствовать. Видимо, поэтому особое внимание при изучении, например, темы «основы сотрудничества», предпочтение отдавалось идейной и материальной основам, а на практике — весьма редко использовалась морально-психологическая основа в «шантажирующем аспекте».
И Анатолий Антонович, как руководитель большого коллектива на факультете НТР Краснознаменного института, на совещаниях внушал этические истины в делах разведки своим колллегам — руководителям учебных отделений, а те — своим подопечным, слушателям.
А поговорить было о чем. Ведь категория слушателей факультета ориентировалась на работу со связями по линии науки и техники.
Нашей стране готовили своеобразную мышеловку, целью которой было лишить страну всех качественных благ международного разделения труда.
И на занятиях у слушателей, естественно, возникал вопрос о нравственности в делах этого аспекта разведки, а проще — соотношение разведки и шпионажа.
Историческая справка. К 1991 году в оборонный комплекс СССР входило 1100 предприятий различных министерств и ведомств, на которых трудились более семи миллионов человек — высочайшего уровня квалифицированных кадров от рабочего до ученого. Серьезной проблемой для оборонщиков были крайне малые возможности в обмене научным и техническим опытом с зарубежными коллегами. Легальные пути такого обмена были ограничены деятельностью КОКОМ. Мировая научно-техническая революция породила такое явление, как промышленный шпионаж (ПШ). А запреты по линии КОКОМ вынудили нашу страну создать действенную систему НТР. И, как показала жизнь, «снаряд» НТР победил «броню» КОКОМ.
А нам, наставникам молодого поколения разведчиков, нужно было донести эту бесспорную истину до молодых ребят, из которых только часть уже поработала на ниве контрразведки в территориальных органах. А значит, эта часть не утруждала себя мучениями: хорошо или плохо вершит свои дела разведка?! А вот те, кто пришел с гражданки либо прямо из-за парты вуза, этим вопросом, естественно, задавались.
«Полиграфу» Яцкову было достаточно пространства на четвертушке бумаги, чтобы вооружить вновь испеченного руководителя учебного отделения в лице автора схемой того самого соотношения в делах НТР и ПШ.
Суть его была в следующем: научно-техническая революция в любой отрасли народного хозяйства любой страны прирастает тремя путями. Это — классический товарный обмен, это — промышленный шпионаж и это — научно-техническая разведка. Первая разница заключается в том, что ПШ — это норма в капиталистическом мире, а НТР — это норма принуждения капиталистического мира стран-изгоев к хроническому отставанию в той самой революции.
Отсюда: ПШ — недобросовестная конкуренция, экономия средств, обогащение и прибыль, а НТР — безопасность страны, «взлом» эмбарго, экономия средств (в целом приобщение таким путем к международному разделению труда, особенно в высоких технологиях, «запретных по списку»).
Преамбулой к экскурсу в этические аспекты физиков-атомщиков и разведчиков может служить высказывание Анатолия Антоновича в виде обобщенного портрета-образа советского разведчика: «Разведчик всю свою жизнь проходит экзамен на человечность, благородство, доказывая, что он — государственно мыслящая личность… Пожалуй, лучше Рихарда Зорге не скажешь о стиле советских разведчиков: “Я никогда не прибегал ни к обману, ни насилию”».
В этом отношении мысли об ответственности перед миром атомных физиков (и с ними разведчиков) созвучны русскому и советскому гениальному ученому Владимиру Ивановичу Вернадскому, естествоиспытателю, философу, историку науки, социологу и многолетнему президенту АН СССР.
И здесь особое звучание приобретает гениальная догадка нашего ученого о принципиальной возможности существования в природе таких сил, которые многократно превышают по своей мощности все известные до сих пор человечеству. Ученому было двадцать четыре года, когда он высказал эту мысль в 1887 году. Характерен тот факт, что ученый чуть ли не за сто лет до появления атомной эры с трагическим исходом сделал это предположение весьма конкретно.
Вернадский писал, что эти таящиеся в природе неведомые силы необходимо, во-первых, «открывать», практически «извлечь» из природы и, во-вторых, силы эти способны не только удесятерить мощь человека, расширить его возможности новых приложений, но и реально выступить перед людьми в «отталкивающем, пугающем обличье» — как силы страшные.
Академик Вернадский был человеком своего времени — вторая половина ХIХ и первая половина ХХ столетия (1863–1945). Он был ученым «Ответственно Впередсмотрящим».
Ну как тут не напрашивается аналогия с «Впередсмотрящим» идеологом и стратегом НТР Леонидом Романовичем Квасниковым и его единомышленниками из числа разведчиков-атомщиков, причем как осененными Золотой Звездой Героя, так и оставшимися в тени.
Справка. Одной из самых ранних инициатив «этической мотивации» первичных ядерных обвинений стала заявка харьковских ученых-физиков в адрес Наркомата обороны (1940). Это был документ под заголовком «Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества». При этом никаких морально-этических соображений высказано не было. Более того, они считали вполне допустимым «использование в борьбе с гитлеровской Германией (в случае ее вполне вероятной агрессии против СССР) любых средств».
И другие наши ученые думали об этом: Н.Н. Семенов, Ю.Б. Харитон, Я.Б. Зельдович. Были инициативные сигналы по созданию ядерного оружия физика-ядерщика Г.Н. Флерова с его неоднократными обоснованными записками в адрес ГКО, подготовленными им во фронтовых условиях (1941–1942).
А как же этика? Оружие-то массового уничтожения? На антифашистском митинге в октябре 1941 года чуть ли не впервые П.Л. Капица использовал выражение «атомная бомба», говоря: «Атомная бомба даже небольшого размера, если она осуществима, могла бы уничтожить крупный столичный город с несколькими миллионами населения». Скажем, прозорливость, конечно, но с оговоркой аргументированная, хотя все это было еще в головах нескольких наших ученых-ядерщиков и… уже в делах по обе стороны Атлантики.
Мысли мыслями, но в колокол ударили первыми все же разведчики, лишь через десятилетия названные атомными и еще через десятилетия — Героями Отечества.
Логика наших ученых — участников создания ядерного оружия, особенно после начала войны (понимай — первых сигналов от разведки!), была совершенно такой же, как у инициаторов американского атомного проекта.