На картах, созданных с помощью космической съемки, видны два огромных резервуара, сформировавшиеся от плотин на реке Тече. Общая длина двойного искусственного озера около 30 км, ширина 5–6 км. Почти 200 км2 – это и есть те 200 млн кубов загрязненной воды, о которых пишет Михаил Фонотов в газете «Челябинский рабочий». Огромные количества содержащихся в этом водоеме радионуклидов создают проблему опасности переполнения, и аргументы о необходимости строить здесь новые АЭС для того, чтобы испарять загрязненную воду и контролировать режим, скорее всего основаны на этой суровой реальности.
Безусловно, необходимо иметь точные показатели общего количества радионуклидов в этом водоеме. Может статься, что оно превышает радиоактивные «запасы» озера Карачай.
О медицинском радиологическом центре для изучения последствий аварии
Нам известно о создании после Чернобыля нового Всесоюзного радиологического центра под Киевом со штатом более тысячи сотрудников и с филиалом в Минске. Этот центр создан специально для наблюдения за здоровьем более чем 600 000 человек, включенных в особый медицинский регистр для пожизненного наблюдения за ними, их детьми и внуками. Просуществовав более трех лет, этот центр не опубликовал пока в научной печати ни одной серьезной обобщающей работы, соответствующей по методике принятым международным стандартам. Сходный, но меньший центр был создан до этого в Челябинске (по-видимому, с филиалом в Кыштыме или Касли и, возможно, в Свердловске). Центр входил в Третье управление Минздрава и был, естественно, засекречен. До настоящего времени этим центром не было опубликовано ни одной научной работы в профессиональных журналах. В отчетах для МАГАТЭ, которые я здесь разбираю, нет методик, исходных цифровых данных, характеристик демографических групп и многих других сведений, обязательных в действительно научных исследованиях. Отчет нужно принимать на веру, научную работу можно проверить.
В 1980 г. профессор Вандербильдского университета в штате Теннесси Ф. Л. Паркер (сотрудничавший с экологами из Окриджской лаборатории) решил провести изучение медицинских аспектов кыштымской аварии. Он, естественно, хотел применить ту же методику тщательного анализа советской литературы, которую до этого применили я и окриджская группа (Дж. Трабалка и др.) для описания характера аварии и ее масштабов. В середине 1980 г. профессор Паркер получил на эту работу грант в 200 000 долларов от департамента энергетики США и приехал посоветоваться со мной, как лучше начать анализ литературы и какие журналы в первую очередь следует изучать. Я был настроен скептически, не советовал ему браться за это дело. Все наиболее подходящие журналы, такие как «Медицинская радиология», и сборники по радиологии, которые можно найти в Британской библиотеке и в библиотеке Британского института радиологии, я уже просмотрел при работе над книгой и ничего там не нашел. Я изучал библиографию и по именам, так как знал некоторых специалистов (еще когда работал в Обнинском институте медицинской радиологии), в тот или иной период причастных к медицинским аспектам уральской аварии. Я также просматривал микрофиши «Трудов Института биологии Уральского филиала АН СССР» и большой монографии Л. А. Булдакова и Ю. И. Москалева, изданной Атомиздатом в 1968 г. и посвященной распределению в организме человека цезия-137, стронция-90 и рутения-106 и допустимым дозам этих изотопов. Мне было известно, что все эти авторы работали на Урале. Однако в их публикациях не было даже намека на медицинские проблемы местного происхождения. Тем не менее профессор Паркер решил начать работу. Он заключил контракт с несколькими переводчиками из числа советских эмигрантов-медиков, и в течение двух лет эта группа переводила на английский и обрабатывала на компьютере множество статей и других публикаций из советских медицинских журналов, в которых речь шла о воздействии радиации. Результат работы оказался, как я и предполагал, нулевой. Исследователи не нашли в открытой советской медицинской литературе никаких намеков на проблемы, связанные с Кыштымом. Дело было даже не в установлении числа жертв, а просто в определении состояния здоровья людей, живших или живущих на загрязненной территории. На Западе такие исследования проводятся достаточно широко и действие радионуклидов и радиации на персонал атомных объектов является нормальной тематикой исследований и публикаций. Не вызывало сомнений то, что в СССР все эти исследования засекречены. Можно было также предположить, что серьезных исследований вообще не существует, хотя это и маловероятно. В итоге Ф. Паркер подготовил лишь отчет, и некоторые выводы из этого отчета были напечатаны в журнале Science.
В рассекреченных документах ЦРУ имеются рассказы местных жителей о жертвах кыштымской аварии, лечившихся в одном из челябинских госпиталей. Один из документов говорит о том, что в Челябинске вскоре после аварии был создан научный институт для изучения воздействия радиации в результате загрязнений в районе Челябинска-40. Более подробные данные об этом институте были позже приведены в свидетельствах Я. Менакера, которые я уже частично цитировал.
«В начале 60-х годов на территории Челябинской областной больницы, именуемой тут “медгородок”, так как там сконцентрированы все клинические отделения областной больницы, было построено несколько специальных корпусов. В этих корпусах расположился филиал Московского биофизического института с клиникой. Здания этого лечебного заведения тщательно охраняются вооруженной охраной МВД. В клиники этого института от случая к случаю помещают людей, подвергшихся радиации в момент атомного взрыва и позже. Сюда привозят детей и даже новорожденных, больных белокровием, как и их в свое время подвергшихся радиации родителей».
Можно без труда определить, что этот центр и есть тот самый филиал Института биофизики, в котором в 1970–1972 гг. работал Н. Г. Ботов, автор рукописи о вторичном аварийном загрязнении в Челябинской области в 1967 г.
Л. А. Булдаков в частной беседе во время семинара Ядерного общества СССР сказал, что в филиале Института биофизики тоже имеется особый регистр, куда внесены имена людей, за которыми установлен регулярный медицинский контроль. В этом регистре, по его словам, около 60 000 человек – больше, чем в регистре, созданном для наблюдения за жертвами Хиросимы. О принципах составления регистра пока ничего не известно. В чернобыльском регистре в основном записаны жители пострадавших районов. Но сейчас составляется новый, особый регистр ликвидаторов, и официально сообщалось, что число людей, которые занимались ликвидацией последствий Чернобыльской аварии, достигает 600 000. В Кыштыме также работали десятки тысяч ликвидаторов, занимавшихся дезактивацией выброшенных на близкое расстояние 18 млн кюри радионуклидов, созданием особого укрытия для всего хранилища радиоактивных отходов, уничтожением ближнего соснового леса, дабы предотвратить вторичное загрязнение, и, наконец, засыпкой и бетонированием озера Карачай. Та засыпка, которая видна на карте района, требует не менее 4 млн кубометров земли и 2–3 млн кубометров бетона, что намного больше, чем пошло на строительство саркофага вокруг четвертого блока в Чернобыле.
В. Губарев в уже цитированном мною очерке в «Правде» специально коснулся вопроса о ликвидаторах:
«Небольшое отступление. Много раз я слышал, что, мол, на урановых рудниках, при ликвидации аварии на Урале, работали “смертники”, те люди, которые приговорены к “высшей мере”. Бывал и на рудниках, и в шахтах – нет их там и не было. Да, заключенные работали на строительстве атомных объектов, но никто из них не оставался там после завершения стройки. Интересно, откуда рождаются такие слухи? Кстати, коснулись они и Чернобыля, но, заверяю, и там не было заключенных. Итак, откуда слухи? Думаю, от полного непонимания элементарной истины – с радиацией можно сражаться и победить ее только в том случае, если знаешь о ней, – невежество ее основной союзник…
В эпицентр уральской трагедии пошли химики и физики, ученые и инженеры. Не было техники, роботов, специальных машин – они появились позже, но было иное: понимание, что аварию надо ликвидировать быстро, а раз уровни огромные – значит, нужно действовать с максимальной осторожностью. Радиации не надо бояться, но и фамильярничать с ней нельзя…»
Однако объем работ в зоне и сам характер работ (земляные, бетонные, охранные, эвакуационные, лесоповальные и т. д.) ясно говорит о том, что одними только «химиками, физиками, учеными и инженерами» сделать то, что было здесь сделано, абсолютно невозможно. Если бы не было Чернобыля и его последующих проблем с ликвидаторами, то заявлению Губарева можно было бы и поверить. Но я думаю, что и сам Губарев, который давал репортажи из Чернобыля во время работ по «ликвидации аварии» (вообще-то, «ликвидировать» аварию невозможно), понимает, что одними только местными кадрами вести работы по локализации (а не «ликвидации») кыштымской аварии было невозможно. По данным отчета под редакцией А. И. Бурназяна, на близком расстоянии от места выброса (100 м) мощность дозы гамма-излучения на высоте одного метра над уровнем земли через сутки после взрыва была 0,1 рад/сек, то есть 360 рентген в час. По нормам Чернобыля человек мог работать в такой зоне только 15 минут, а затем навсегда попадал в медицинский регистр. Следующая «точка» в отчете Бурназяна указана на расстояния 6 км от эпицентра. Радиоактивность здесь была только 2,5 рентгена в час. Но и при такой дозе максимально допустимая доза набиралась за 10 часов работы. Это говорит о том, что проблем у ликвидаторов, кто бы они ни были, имелось немало…
В июне 1990 г. сотрудники Института биофизики Минздрава СССР, работавшие в Челябинском филиале, были приглашены в Японию для доклада о кыштымских проблемах. Поскольку вопрос о кыштымской аварии в 1957 г. прежде уже обсуждался, авторы выбрали для доклада тему о более раннем загрязнении реки Теча и состоянии здоровья населения, эвакуированного из этого района, с особым вниманием к риску лейкоза.