Слова Фишмана о повороте в судьбе многих людей были неслучайными — ведь в начальный период работ имели хождение и такие настроения: мол, сделаем Бомбу и разъедемся по домам. Подобные мысли были вполне естественными — все приехали на «Объект» из столицы, из других крупных городов, и затерянный в лесных массивах поселок как родной дом не ощущали. Но теперь становилось понятно, что домом для большинства на всю жизнь станет именно он — уже убранный с новых географических карт поселок Сарова, уже лишенный старого названия и еще не заслуживший нового.
Понимал это и Фишман.
ПОСЛЕ успешного подрыва РДС-1 участники и свидетели испытания, находившиеся в разных местах полигона, составляли донесения о личных впечатлениях при «наблюдении явления».
Вот весьма обширный набор кратких характеристик взрыва, взятый из официальных рапортов: «Сильная мгновенная вспышка» (генерал Комаров, инженер-подполковник Новаковский, капитан Прошин); «Раскаленная полусфера диаметром около 4 солнечных дисков» (Б.А. Никитин); «Большой светящийся полукруг» (И. Старик); «Полусфера огненного цвета и «золотого» цвета» (А.П. Виноградов); «Яркая вспышка» (К.К. Аглинцев, Я.Б. Зельдович, Д.А. Франк-Каменецкий, В.И. Алферов, подполковник Михайлов и старший лейтенант Ф. Холин); «Белый яркий свет» (Г.В. Андреев); «Яркость в несколько раз больше солнечной… Ярко светящаяся зона» (Б.С. Джелепов); «Большая световая вспышка (генерал-майор артиллерии Колесников); «Большое яркое белое пламя» (шофер Я.М. Черников); «Яркая, чрезвычайно мощная вспышка» (инженер-подполковник И.В. Ремезов); «Мгновенное, огромное пламя-вспышка» (полковник Угрюмов).
В рапорте Духова имеется неожиданная оценка: «Шар был сочный…….Так мог бы сказать художник, но вот же — сказал инженер. И сказал так, что для художника — если бы он, не видя взрыва воочию, попытался его передать на холсте — свидетельство Духова было бы, пожалуй, наиболее ценным и информативным.
Фишман через сорок лет описал взрыв так: «Оповещение — ослепительная вспышка, затем — раскатистый грохот…». Потом прибавил: «Стальная башня и ДАФ полностью испарились.»
Вряд ли, вспоминая в конце 80-х тот день, Давид Абрамович вспомнил «ДАФ» случайно. В эпицентре первого взрыва он после взрыва не был, там тогда вообще побывало очень немного людей — вначале одни дозиметристы. Во второй половине дня 1го сентября Курчатов и Завенягин направили в центр поля в сопровождении дозиметристов Зернова, Щелкина и двух фотографов. И — все.
Но мыслями на той пережженной в стекло и труху земле были многие. Да, собственно — все. Однако у Фишмана к тому был особый повод. Еще недавно рядом с Башней стояло «его» здание, и вот оно не развалилось, не сгорело, а испарилось'. И хотя Давид Абрамович имел натуру инженерскую, то есть — не так чтобы впечатлительную, такая мысленная картина не могла не поражать любое воображение.
Мы, впрочем, имеем точное описание того, во что превратился «ДАФ» и местность вокруг него. Курчатов и Завенягин в своем докладе Берии о 10-минутном посещении центра поля Зерновым и Щелкиным, сообщали:
«Было установлено, что башня и здание ДАФ (сборочная мастерская изделия) полностью разрушены; на месте башни образовалась воронка диаметром около 4 метров и глубиной 1,5 метра, на дне видны остатки железобетонного фундамента. На месте здания ДАФ сохранилось немного кирпичного щебня, а также остатки железобетонных фундаментов. В центре, метров 25 по радиусу, вся почва взрыхлена и превращена в мелкую пыль. За указанным расстоянием от центра на поверхности почвы образована корка толщиной до трех сантиметров расплавленной почвы.».
А 2 сентября 1949 года Фишман самолетом улетел с полигона домой вместе с Флеровым, Давиденко и Ширшовым. Летели через Свердловск, прилетели туда поздно и до гостиницы добрались ночью. Все магазины закрыты, гостиничный ресторан — тоже. «А есть очень хочется — вспоминал Давид Абрамович. — Пошли в дежурный гастроном (напротив театра музыкальной комедии)».
Ночь… Летняя столица Урала — по-ночному пустынная, но, все же, наполненная жизнью большого города, такой отличной от той, которой жил Фишман последние два «полигонных» месяца. Напряжение постепенно спадало. Впереди были дом, «бабье лето» среднерусской осени в заповедных лесах. И впереди была новая работа — теперь уже по совершенствованию того, что было испытано неполную неделю назад.
О чем думал Давид Абрамович, пролетая 3-го сентября 1949 года над Уралом, над Волгой, над ставшими уже родными лесами Средней полосы России, сейчас можно лишь гадать.
Но вот опять его запись в блокноте 1989 года: «Прежде всего усилия были направлены на успешное доказательство теоремы существования. Только успех 1-го испытания лишал США достигнутой на 4 года монополии. Причем за монополией, как и следовало ожидать, последовал шантаж, особенно после кончины Ф. Рузвельта».
Теперь советская «теорема существования» была «для случая РДС-1» убедительно доказана.
Однако Фишмана и его коллег ждали новые «теоремы», и их тоже надо было доказывать — раз за разом успешно.
Впереди была жизнь, занятая все более усложняющимся делом, в котором обязанности и ответственность Давида Абрамовича тоже все более возрастали.
Развивался «Объект», развивался и рос Фишман — как личность, как профессионал. И достаточно быстро наступило время, когда он уже сам влиял на формирование и рост своих подчиненных, своих младших товарищей и соратников.
Часть втораяОт КБ-11 к КБ-1 ВНИИЭФ
Пролог второй части
Пятидесятые и шестидесятые годы — это время, когда от первых, еще несовершенных и весьма простых конструкций мы переходили к уже достаточно совершенному ядерному боевому оснащению для практически всех видов и родов Вооруженных Сил СССР.
Это был период сразу после первых лет «бури и натиска», но, как и первый период, это было время энтузиастов, героев. И Давид Абрамович Фишман выдвигался в первые ряды тех, кто создавал ядерную мощь Отечества.
КБ-11 расширялось, возникали новые задачи, поставленные Правительством и военными, появлялись новые идеи, росло количество технических заданий теоретиков конструкторам зарядов. Ядерными зарядами требовалось оснащать широкую номенклатуру специальных боеприпасов для разнообразных носителей — ракетных, авиационных, морских, сухопутных.
Особой эпопеей стали тогда работы по ядерному боевому оснащению Р-7, «семерки» — первой советской межконтинентальной баллистической ракеты, разработанной в КБ Сергея Павловича Королева.
С какого-то момента в КБ-11 образовалось два КБ — № 1 (по зарядам) и № 2 (по боевым частям). Главным конструктором КБ-1 был назначен Евгений Аркадьевич Негин, а его первым заместителем — Фишман.
Еще раньше из КБ-11 выделилась организация-дублер — «новый объект», создаваемый на Урале в районе Челябинска, — НИИ-1011.
А с 1967 года КБ-11 получило новое — открытое, наименование и официальный статус научно-исследовательского института — Всесоюзного НИИ экспериментальной физики, ВНИИЭФ. Собственно, это было простой констатацией того очевидного факта, что «КБ № 11 при Лаборатории № 2 АН СССР» с самого начала своей истории было научноинженерным комбинатом нового типа.
Вторая часть книги рассказывает о важном и напряженном периоде жизни Давида Абрамовича Фишмана, неотделимой от деятельности и истории КБ-11, КБ-1 в КБ-11 и КБ-1 во ВНИИЭФ.
Глава 1Ради ядерной мощи Отечества
ДАВНО стал легендой случай, который действительно имел место быть в сталинском кабинете. Причем говорить надо именно о легенде, потому что один из тех, кто тогда в кабинете присутствовал — Юлий Борисович Харитон, в 90-е годы публично заявлял, что встреча ядерщиков со Сталиным описывается «не слишком достоверно».
«Не очень достоверно» сообщается порой даже о том, сколько раз Сталин встречался с разработчиками ядерного оружия… А встречался он с ними в кремлевском кабинете всего один раз — 9 января 1947 года. И, чтобы здесь с этой темой закончить, сообщу, что в совещании по атомным проблемам принимали участие Молотов, Берия, Маленков и Вознесенский.
Приглашены были Первухин, Ванников и Завенягин из ПГУ, секретарь Спецкомитета генерал Махнев, директор завода № 92 генерал Елян, главный инженер ленинградского завода «Электросила» Ефремов, Борисов из Госплана, начальник Главпромстроя МВД СССР генерал Комаровский, директор КБ-11 Зернов, Научный руководитель Атомного проекта Курчатов и физики Харитон, Кикоин и Арцимович. Беседа проходила с 19.15 до 22.10.
До этого Сталин встречался из атомщиков только с Курчатовым. 25 января 1946 года он с 19.25 до 20.15 беседовал в своем кремлевском кабинете с Курчатовым и Берией без посторонних.
Сегодня в сочинениях тех, кого не то что рядом со Сталиным, но и около его кабинета близко никогда не было, хватает самых разных вариантов рассказа о той беседе Сталина с атомщиками. Однако вне сомнений одно: Сталин после доклада Харитона спросил у него — а нельзя ли из наличного плутония сделать две бомбы, но меньшей мощности?
Харитон тогда ответил отрицательно, возможно, имея в виду конкретно РДС-1.
Физическая схема этого заряда действительно была рассчитана только на ту, как говорят оружейники, «закладку» плутония, на которую она была рассчитана, и не менее.
Харитон заметил также, что против законов природы, мол, не пойдешь, и Курчатов его поддержал. Впрочем, возможно, что сакраментальную фразу произнес сам Курчатов, а Харитон согласился. Сталин же— со слов присутствовавших, которым лгать нужды не было — высказался в том смысле, что законы природы — не догма.
Многократно перевирая этот эпизод, «прогрессивные» журналисты и сочинители усматривают в замечании Сталина «ограниченность тирана», считающего, что ему-де и законы природы не указ. Однако Сталин был выдающимся диалектиком и имел в виду всего лишь неоспоримый факт: люди познают законы природы в неком приближении, и по мере развития научного знания то, что сегодня воспринимается как закон, завтра может оказаться частным случаем более общего закона.