А в тоже немалом — на 21 фамилию — списке тех, кто был в итоговом отчете упомянут как внесший «наиболее существенный вклад в конструирование, эксперимент и технологию», сразу за Харитоном — вторым, стоял Фишман. Затем уже шли В.Ф. Гречишников, П.И. Коблов, Н.В. Бронников, П.А. Есин. Этого говорило о многом, но прежде всего о том, что Фишман уже вырос в КБ-11 в очень значительную фигуру.
Руководящий конструкторский «расклад» КБ-11 теперь выглядел, собственно, так. Щелкин, Гречишников и ряд серьезных конструкторов, переведенных в НИИ-1011, мыслями были уже на Урале (Щелкин, к тому же, начинал сильно прихварывать). Шатилов серьезно вникать в конструкцию не мог, не говоря уже о новых идеях. Москвич Терлецкий психологически тоже сидел «на чемоданах» — в 1958 году он был окончательно откомандирован в Москву в КБ-25 (ВНИИАвтоматики).
В первый ряд, соответственно, выдвигался Фишман. И вклад Давида Абрамовича в конструкцию РДС-37 был действительно велик. Это выразилось не только в почетном втором месте в списке конструкторов и экспериментаторов по «37-ой», но и в той «полигонной» истории, некоторые детали которой рассказал впоследствии сам Давид Абрамович. Чуть позже читатель об этой истории узнает.
А пока замечу, что период выделения из КБ-11 нового НИИ-1011 знаменовался для КБ-11 не только отрицательными проблемами, связанными с потерей части опытных кадров. Он стал — с другой стороны — периодом мощного кадрового обновления КБ-11. В 1954-55 годах на «Объект» начали прибывать новые группы молодых специалистов, и среди них — будущий Главный конструктор КБ-1 ВНИИЭФ С.Н. Воронин. Воспитывал их уже Давид Абрамович, а работа над РДС-37 стала для молодых инженеров лучшей школой.
ИСПЫТАНИЕ РДС-37 было назначено на конец ноября 1955 года. Причем условия испытания этого выдающегося заряда были выбраны, на первый взгляд, до странного удивительно — его сразу должны были испытывать при сбросе с самолета-носителя! То есть экспериментальный заряд, от успеха испытания которого зависело очень многое не только в судьбе его разработчиков, но и в обороне страны, в первом же испытании испытывался далеко не в тепличных условиях — не в статичных условиях привычной башни в центре опытного поля, а после неизбежных «сбросовых» нагрузок в воздухе! Воистину удивительный риск!
Объяснялся он рядом причин, а одной из них была следующая… Мощность (точнее говорить «энерговыделение», но прижилось «мощность») уже первых термоядерных взрывов оказалась такой, что было ясно: при наземном взрыве РДС-37 в воздух поднимутся огромные массы радиоактивного грунта, и нагрузка на окружающую среду сразу резко возрастет. Поэтому контакта огненного шара с поверхностью
Земли следовало гарантированно избегать, а это становилось возможным только при воздушном подрыве. В США, между прочим, заряды испытывали в стационарных условиях у Земли, но — вне территории США, на океанических атоллах, не заботясь о том, что где-то там у «цветных» выпадут потом радиоактивные осадки.
Все волновались, но и у физиков, и конструкторов были основания рассчитывать на успех, потому что создание РДС-37 стало, как написал потом А.Д. Сахаров, «завершением многолетних усилий». Тем не менее, у РДС-37 был «дублер», РДС-36 — «одноступенчатый» термоядерный заряд типа РДС-6с, но с большим расходом активных материалов.
Однако прорывом мог быть только успех РДС-37!
Давид Абрамович в конце 80-х годов написал: «Испытание РДС-37 в сентябре 1955 года — отправная точка конструирования зарядов по новому физическому принципу, который позволил приступить к созданию первого поколения бинарных зарядов».
А чтобы еще лучше понять, какое значение для будущего имел этот заряд, приведу позднейшее (2005 года) мнение на этот счет опытного оружейника, академика Радия Ивановича Илькаева:
«Хотя в 1953 г. мы создали первый термоядерный заряд РДС-6с, его боевые возможности были достаточно ограничены. И вот в 1955 году был совершен гигантский научнотехнический прорыв — создан термоядерный заряд РДС-37 принципиально нового типа, который позволил дать эффективный ответ на термоядерный вызов США.
История создания РДС-37 — яркий пример того, как в труднейшей ситуации нужно решать масштабные научно-технические проблемы, способные повлиять на развитие цивилизации и обеспечить безопасность страны».
Вот каким было значение этого удивительного заряда. Он был оригинален и самобытен по своим физическим идеям, но он же был оригинален и по своим конструкторским идеям и решениям. Сошлюсь опять на г. А. Соснина: «Разработка (РДС-37. — С.К.) потребовала от конструкторов создания новых конструкций почти всех элементов нового изделия. Работы шли с исключительным напряжением всех сил в обстановке творческого подъема.
Физическая схема заряда предусматривала много новых конструкционных элементов, применение новых материалов, создание новых блоков, составляющих заряд. Создание конструкции новых блоков и элементов потребовало проведения большой газодинамической их отработки и разработки новых технологий их изготовления».
Начиналась работа по РДС-37 до разделения единого «Объекта» на «старый» и «новый», так что проектно-компоновочные работы велись в отделе № 16, начальником которого был еще Гречишников… Один из новых основных узлов заряда получил кодовое наименование «главный керн» — «ГК», быстро трансформированное в жаргонное прозвище «Гибель капитализму». В разное время изустный «объектовый» фольклор приписывал честь изобретения этого арготизма разным «записным» острякам «Объекта», и лишь знакомство — уже после смерти Давида Абрамовича, с его записями, позволило установить, что его придумали совместно Фишман и Гречишников. Конечно, за этим шутливым названием не было ничего «людоедского», злобного по отношению к людям «по ту сторону» «железного занавеса»… В таком названии ярко выявился социальный оптимизм коммуниста Гречишникова и тогда еще беспартийного Фишмана, их уверенность в том, что будущее — за строем, где править будет не Капитал, а Труд.
Поздней осенью 1955 года работы по РДС-37 были закончены, и к середине ноября изделие уже было на «Двойке» — полигоне № 2 под Семипалатинском. К началу испытаний там уже собралось немало фигур первого ряда. На полигон прибыли Александр Михайлович Василевский — тогда первый заместитель министра обороны СССР, заместитель министра обороны маршал Митрофан Иванович Неделин (с 1959 года он стал первым Главнокомандующим Ракетными войсками стратегического назначения), заместитель министра среднего машиностроения Борис Львович Ванников, непосредственно курировавший ядерный оружейный комплекс, новый директор КБ-11 Борис Глебович Музруков.
Был Завенягин, было много ученых во главе с Курчатовым и Харитоном, в том числе Евгений Аркадьевич Негин. В число руководителей испытаний входил и академик Николай Николаевич Семенов — тогда директор Института химической физики АН СССР.
Фишман остался в Сарове — замещать Харитона. И тут комментарии, пожалуй, излишни — даже с учетом того, что почти «весь Объект» отбыл на испытания, в таком факте отразился растущий вес Фишмана в оружейном деле.
Однако Давиду Абрамовичу пришлось все же — в последний раз — войти в знакомый «ДАФ» на аэродроме Жана-Семей.
И вышло это так.
ДО ИСПЫТАНИЙ РДС-37 на «Двойке» были проведены первые — предпраздничные, так сказать, испытания «водородной» авиабомбы на основе конструкции РДС-6с — менее мощной, но более удобной по ряду параметров для эксплуатации в войсках. По этому «изделию» (РДС-27) много поработал теоретик Михаил Петрович Шумаев (он стал Героем Социалистического Труда в 1975 году уже на Урале), и неофициально коллеги называли бомбу «Шумаевкой»…
На испытания ездил с эшелоном Виктор Михайлович Воронов — тогда совсем еще молодой. Смеясь, он вспоминал, как эшелон сделал остановку в Первоуральске, и членам экспедиции разрешили размять ноги на перроне. Всех удивила полная пустынность перрона — ни одного человека! Впрочем, причина такого странного равнодушия аборигенов к выгодам железнодорожного транспорта выяснилась скоро. Дойдя до края перрона, откуда был виден краешек привокзальной площади, Воронов обнаружил, что она забита народом! Увы, это был вариант «бдительности» по сюжету то ли басни Крылова «Демьянова уха», то ли басни Крылова же «Пустынник и медведь».
Испытание РДС-27, приуроченное к годовщине Октября, состоялось 6 ноября 1955 года. На высоте 12 тысяч метров экипаж нового, принятого на вооружение в 1954 году, реактивного самолета-носителя Ту-16, командиром которого был Владимир Федорович Мартыненко (впоследствии — Герой Советского Союза) начал приготовления к боевой работе. Летчики разгерметизировали кабину (чтобы не вылетели стекла от ударной волны взрыва), зашторили иллюминаторы, предохраняясь от светового излучения, и произвели сброс.
Взрыв был подстать фамилии Шумаева — звуковая волна от него была слышна на расстояниях до 350 километров!
Итак, все прошло успешно, и началась подготовка к главному — испытаниям РДС-37. И вот тут, за считанные дни до назначенного срока — примерно 17–18 ноября, Фишману позвонил из Москвы Николай Иванович Павлов. Павлов — тогда начальник Главного управления проектирования и испытания ядерных боеприпасов Минсредмаша, передал срочное приказание Курчатова вылететь на полигон в связи с неожиданной болезнью Харитона (у того в носу образовался большой нарыв).
Вообще-то, раз уж на «Двойке» были «все», можно было, казалось бы, обойтись и наличными на полигоне силами. Но — вот же, Курчатов требовал Фишмана. И Давиду Абрамовичу пришлось вылететь в Москву, где его ожидал последний самолет, отправляющийся на полигон с Н.И. Павловым, заведующим оборонным отделом ЦК КПСС Н.Д. Сербиным и группой приглашенных на испытания Главных конструкторов оборонной техники, среди которых был и ракетчик Сергей Павлович Королев.
Присутствие Королева было отнюдь не случайным и не парадным: постановлением Правительства конструкторскому бюро Королева поручалась разработка первой советской межконтинентальной баллистическо