Бародатчики тоже были не так глупо устроены, чтобы сработать «за здорово живешь» при посадке. Что же до самой вынужденной посадки, то она — с габаритно-весовыми макетами атомных бомб — отрабатывалась всеми летчиками особого Багеровского полигона № 71 под Керчью многократно. Так что методически экипаж Головашко был вполне подготовлен.
А психологически?
Вроде бы — тоже.
Хотя.
Одно дело — инертный макет, который не может взорваться никак, и другое дело — бомба, которая взорваться может.
Да еще и как!!!
Экипажу носителя не положено волноваться «по уставу». Однако ученые — не летчики, и они волновались без меры.
А Фишман?
Уж он-то имел все основания волноваться вдвойне. Во-первых, он тут был главной конструкторской фигурой — по фактическому положению дел. Во-вторых, он был автором основной конструкторской идеи, и в случае неудачи легко мог стать «стрелочником» независимо от конкретной меры вины. Тем более, что психологический прецедент уже был: Харитон заколебался при сомнениях Курчатова и всю ответственность за сборку возложил на Давида Абрамовича, почему Фишман и оказался на полигоне. А мысль, что если уж грохнет, то отвечать Фишману перед кем бы то ни было вряд ли придется, грела не очень…
Надо было принимать решение всем вместе. Курчатов, Харитон (тоже присутствовавший на ЦКП), вызванные на командный пункт Сахаров и Зельдович нервно совещались. А рядом были Сербин, Неделин, Василевский, Завенягин, Ванников.
Особый крест нес, конечно, Курчатов — последнее слово принадлежало ему. Авиаторы доложили руководству, что вынужденная посадка самолета-носителя с несброшенной термоядерной бомбой возможна. Но как сообщает С.М. Куликов:
«При этом было отмечено, что оценка поведения заряда в условиях вынужденной посадки при неизбежном воздействии перегрузок (посадочный вес самолета теперь был существенно выше, чем при «штатной» посадке. — С.К.) может и должна быть дана его разработчиками с учетом особенностей физической схемы и конструктивного исполнения».
Круг замкнулся: сажать самолет авиаторы брались, а брать на себя ответственность за последствия — нет. Впрочем, их можно было понять — бомба для них была, конечно же, «черным ящиком».
Но все обошлось благополучно.
ВЫНУЖДЕННАЯ и потрепавшая нервы «репетиция» отложила новую попытку всего на сутки с небольшим, и уже 22 ноября тот же носитель с тем же экипажем в 8.34 ушел на выполнение боевого задания. На этот раз оно было выполнено и увенчалось полным и громким — во всех отношениях — успехом.
Фишман находился на смотровой площадке. Это был небольшой помост рядом со штабом испытания, расположившимся в одном из лабораторных корпусов на «М» (городке испытателей на берегу Иртыша). Тут же были Сахаров, Зельдович, математик Гельфант и другие. Все напряженно ожидали часа «Ч».
Из репродуктора доносился голос диспетчера, проводившего отсчет времени.
— Самолет на боевом заходе. До сброса осталось пять минут.
— Четыре минуты.
— Три.
— Две.
— Одна.
— Ноль! Бомба сброшена.
— Парашют.
Бомба была сброшена на парашюте на высоте 12 километров и подорвана на высоте 1550 метров. А.Д. Сахаров наблюдал взрыв не по инструкции — как только здания и горизонт осветились отблеском вспышки, он развернулся к точке взрыва:
«Я увидел, — писал он потом, — быстро расширяющийся над горизонтом ослепительный бело-желтый круг, в какие-то доли секунды он стал оранжевым, потом ярко-красным; коснувшись линии горизонта, круг сплющился снизу.
Затем все заволокли поднявшиеся клубы пыли, из которых стало подниматься огромное клубящееся серо-белое облако с багровыми огненными проблесками по всей его поверхности. Между облаком и клубящейся пылью стала образовываться ножка атомнотермоядерного «гриба»…
Вся эта феерия развертывалась при полной тишине».
Затем пришла ударная волна, и во всем прииртышском поселке военных испытателей начали со звоном вылетать оконные стекла.
Все стали кричать и обниматься.
Энерговыделение заряда составило 1,6 мегатонны при точности оценочных расчетов 10 %. В таком деле десять процентов — почти попадание в «яблочко». Однако часть этих, лестных для любого разработчика, процентов совпадения теории и эксперимента физики должны были, пожалуй, уступить конструкторам и лично Давиду Абрамовичу. Это он рискнул выпустить в свет такую конструкцию, которая минимально затеняла бы «свет» излучения и вносила минимальные конструкторские возмущения в идеальную физическую схему!
РДС-37 имела и хороший запас по мощности, потому что испытывалась на неполное энерговыделение при максимальном расчетном значении в 3 мегатонны. Все это создавало прекрасные перспективы для ядерного боевого оснащения королевской «семерки».
КОРОЛЕВА и других Главных конструкторов различных систем оружия отвезли на «половинку» — площадку на 40-м километре от эпицентра взрыва. Неподалеку от того места, где они стояли (точнее — лежали) во время взрыва, в траншее находился взвод солдат, и траншею завалило землей. Один молодой солдат погиб от удушья — его не успели быстро откопать.
На Сергея Павловича, уже насмотревшегося и на удачные пуски мощных ракет, и на неудачные пуски этих же ракет с взрывом на старте, все увиденное и почувствованное произвело, тем не менее, сильное впечатление, в чем он потом Фишману и признался.
Трудно сказать, верна ли моя личная догадка, но возможно, «чужих» конструкторов руководство КБ-11 не взяло с собой на «М», а положило на передовых, так сказать, позициях не без умысла. Ракетчики порой смотрели на зарядчиков не без оттенка снисходительности, и встряхнуть их — в прямом смысле слова — не мешало.
Эффект превзошел все ожидания: по словам самого Давида Абрамовича отношение Королева к визитерам из КБ-11 после опыта с РДС-37 заметно изменилось.
Фишман писал:
«Появилось уважение и понимание наших требований. Исчезло высокомерие, и это передалось его ближайшим сотрудникам. А перед этим каждая встреча начиналась с негласной, а подчас— и гласной конфронтации… Иногда бесконечные многодневные споры, без достаточной аргументации, а больше пропитанные упрямством… заставляли меня идти напрямую к Королеву, и, надо сказать, в подавляющем числе случаев он решал вопросы в нашу пользу, а вернее сказать — в интересах дела».
А дел по термоядерному заряду для Р-7 предстояло сделать еще много, и шли они вначале с переменным успехом. После триумфа «двухступенчатой» схемы в ноябре 1955 года, в последующих испытаниях 1956 года произошел ряд отказов. Зато в уральском НИИ-1011 на базе схемы РДС-37 были сделаны два экспериментальных заряда. Они были успешно испытаны 10 и 16 апреля 1957 года.
Однако при всех этих коллизиях можно было сказать, что первый период «бури и натиска» заканчивался. Ядерная оружейная работа если и не входила еще в полностью накатанную колею, то переходила в новое качество. Наступал достаточно благоприятный, в целом, период, когда, несмотря на любые временные неудачи, можно было вполне обоснованно верить в неизбежность конечного успеха.
Глава 5Супер-торпеда, супер-глобус и «черепная коробка бабушки»
СОВЕТСКАЯ межконтинентальная баллистическая ракета (МБР) сухопутного, наземного базирования должна была заложить основу ракетно-ядерной мощи СССР. Но было уже понятно, что в перспективе стратегические ядерные вооружения будут иметь тройственный характер:
— наземные МБР, да еще и размещаемые в особых ракетных шахтах;
— стратегическая авиация с тяжелыми бомбардировщиками, оснащенными, в том числе, стратегическими крылатыми ракетами;
— морская компонента с флотом атомных ракетных подводных лодок.
В США появился и соответствующий термин — «триада». В СССР этот термин не прижился, вместо него мы использовали понятие «Стратегические ядерные силы (СЯС)». Однако суть была не в названии, а в том, что направления развития стратегических ядерных вооружений в США и в СССР были в военно-техническом отношении системно схожими. Принципиально различались военно-политические установки двух ядерных держав.
Америка стремилась к ядерному превосходству или для шантажа СССР, или для массированной ядерной агрессии против нас. Советский Союз должен был парировать и нейтрализовать эту потенциальную угрозу за счет массирования собственных ракетноядерных средств.
Английский военный теоретик Лиддел Гарт публично утверждал, что ядерное оружие — плохой-де полицейский или пожарный, но как раз тогда, когда он это заявил, разразился Карибский ракетный кризис 1962 года. И стало ясно, что ядерная «дубинка» в руках миролюбивой державы, то есть СССР, мгновенно превращает потенциального громилу, то есть США, если и не в праведника, то, во всяком случае, в человека, вынужденного вести себя более-менее цивилизовано.
Однако я забежал вперед — пока что на дворе середина 50-х годов, и многие проекты, реализованные позднее, только начинались…
Появление такого могучего источника энергии как атомный реактор естественным образом заставляло задумываться о возможности его использования в качестве судовой силовой установки, например, — для стратегических подводных лодок дальнего плавания. Подобные планы имели и США, и именно они вскоре отправили в первое подводное плавание первую в мире атомную подводную лодку (АПЛ) «Наутилус».
Начало отечественных поисковых работ по исследованию технического облика атомной подводной лодки относится к 1949 году, а 9 сентября 1952 года Сталин подписал Постановление Совета Министров СССР «О проектировании и строительстве объекта 627». Работы имели высший гриф секретности и велись двумя группами — под руководством В.Н. Перегудова по кораблю, и Н.А. Доллежаля — по корабельной ядерной энергетической установке. Научным руководителем работ был назначен будущий директор Института атомной энергии АН СССР академик А.П. Александров, общую координацию осуществлял заместитель Председателя Совмина СССР В.А. Малышев, будущий «атомный» министр.