ДА, ТЕМА «Инженер в атомной проблеме» многообразна. Скажем, для физика-теоретика проблема повышения эксплуатационной безопасности ядерного заряда особого интереса не представляет — это для него даже и не проблема. Что ж, «физика» тут действительно «тривиальная». Но для конструктора эта проблема — одна из важнейших. Физики не видят и многих других «тривиальных» проблем. Это не их вина и не их беда — так уж они устроены.
Об этом хорошо сказал академик Сергей Аркадьевич Векшинский — крупный ученый в области электровакуумной техники, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий. В предисловии к книге я частично цитировал его письмо Георгию Максимилиановичу Маленкову от 15.12.45 года, а сейчас приведу это письмо почти полностью, потому что оно удачно иллюстрирует проблему (жирный курсив мой):
«Для создания практических масс-сепараторов (в Атомной проблеме эту часть работы поручили лаборатории Векшинского. — С.К.) нужно решить 95 % инженерно-технических задач и 5 % — принципиально физических.
Сейчас вокруг этого дела собраны физики, и только организация физических исследований занимает внимание. И физические исследования заслоняют собой основную инженерно-техническую разработку тех узлов и деталей, без которых никакая новая техника создана быть не может.
Выходит так, что главное — это подтвердить принципиальную возможность решения, а не решать до конца, до практического осуществления. Мне совершенно ясно, что решение физических вопросов должно идти одновременно с очень большими и трудными инженерными разработками.
Физикам все это представляется пустяком, давно известным и достигнутым. Мне кажется; что физики (хотя я и сам физик, но «порченный», «фабричный») — это люди, которые слишком много знают, чтобы уметь что-нибудь хорошо делать.
Должна быть создана такая организация, где были бы слиты в один коллектив и. физики, и инженеры. Только их общий опыт может потом оплодотворить наши заводы.
Предложение академика Курчатова о срочной постройке института с сильным техническим уклоном, по-моему, является не только обоснованным, но и категорически необходимым. Без этого ничего не выйдет»…
Это — эпизод реальной истории становления атомной отрасли. Письмо Векшинского сыграло свою роль в выработке не сразу принятого решения создать вне Москвы самостоятельное ядерное КБ-11. А вот уже не история, а умная литература — цитата из повести А. Русова:
«Не все жители Каминска исповедуют официальную веру, которая гласит: «Для нас важно одно: то, что должно летать, должно летать, и летать так, как должно». Коловертцы (ученые. — С.К.). потихоньку исповедуют свои, полуофициальные взгляды. Нет, они не покушаются на основной постулат. Они лишь пропускают начало: «Для нас важно одно», — но как бы непреднамеренно, по забывчивости.
Требования официальной веры проще для понимания: если летает, значит, все хорошо, если нет — плохо. Верования коловертца сложнее, запутаннее: в них далеко не все так однозначно, как в обще институтской вере. Спросите коловертца: «Если все-таки не летает— хорошо это или плохо?» И тогда ваш собеседник ответит, немного подумав: «Хорошо, когда знаешь, почему летает и почему не летает. А вообще, — скажет коловертец, — я в этом мало что понимаю. Я ведь физик, — скажет он, пряча жесткую насмешливую улыбку, а не инженер, конструирующий и испытывающий летательные аппараты. Вы к каминчанам (инженерам. — С.К.) с такими вопросами обращайтесь».
Разница в подходах к делу ученого-теоретика и сотрудничающего с ним инженера-конструктора тут уловлена тонко и точно, с вполне уместной здесь дружеской, необидной иронией. Нечто подобное и имел в виду Фишман, когда учил своих подчиненных: «В науке нет отрицательного результата. Там и неудача дает пищу для размышлений. А мы не имеем права на неудачу после того, как заряд сдан в серию».
Ученый ошибаться может и даже должен.
Конструктор ядерного заряда — нет!
Для Фишмана это всегда было аксиомой, и он нередко отвергал очень заманчивые предложения и идеи по одной причине — они не гарантировали полного отсутствия ошибки.
Профессиональный кругозор физика ограничен бесконечной Вселенной, а для конструктора важна конкретность — даже если он задумывается над общими, концептуальными вопросами своей работы. И об этом тоже хорошо сказано в повести А. Русова, где приводятся размышления типичного коловертца-теоретика:
«Как же все-таки удается этим каминчанам, не открывшим ни одной закономерности, ни одного закона природы, умеющим лишь потреблять открытое другими, как удается этим людям скорее практического, нежели творческого склада заставлять летать то, что должно летать?
Кто такой доктор технических наук тов. Скворцов? Конструктор? Проектировщик? Специалист в области испытаний конструкций? Инженер? Да. Ученый? Сомнительно. Ученый должен вносить нечто новое не в чертежи, а в систему представлений о мире…»
Вот примерно так кое-кто не на страницах повести, а в жизни рассуждал о Фишмане. Тем не менее, в мире давно существует не только «чистая», но и инженерная наука.
Но что такое инженерная наука применительно к зарядостроению? Ответа на этот вопрос нельзя найти ни в каких учебниках и монографиях. Опыт первых лет ядерной оружейной работы давал скорее пищу для догадок, для первого приближения к пониманию, чем для внятного ответа. Ведь тогда конструкторы не столько делали конструкцию, сколько с трепетом старались максимально точно воплотить в конструкционные материалы физическую схему теоретиков.
Однажды от коллеги — опытного конструктора-зарядчика, отправившего на полигон не один заряд, я услышал: «Мы здесь в гостях у физиков». И в этих словах далеко не все было неверным. Полностью, во всех нюансах, понимает работу заряда, то есть — процесс ядерного взрыва, физик. Но заряд как материальный объект — это результат интеллектуальных усилий конструктора заряда.
А как готовить конструктора-зарядчика?
Период становления основополагающих инженерных принципов зарядостроения в полной мере пришелся именно на эпоху Фишмана. И ему, как и его ближайшим соратникам по зарядному КБ, было трудно еще и потому, что о специализированной подготовке конструкторских зарядных кадров на высшем государственном уровне вопрос никогда не ставился.
Уже в первые годы советских атомных работ в ряде вузов Москвы, Ленинграда, Горького были открыты новые факультеты и кафедры для подготовки специалистов по физике атомного ядра, радиохимии, электрофизике и теплофизике. «Кузницей кадров» для атомной науки стал Московский инженерно-физический институт — знаменитый МИФИ, и многие теоретики-оружейники закончили его. Так, выпускником МИФИ был будущий министр РФ по атомной энергии академик Виктор Никитович Михайлов, прошедший потом становление в теоретическом секторе КБ-11.
А для инженеров-зарядчиков учебного заведения не появилось. Тут можно было бы говорить о серьезном и досадном просчете, если бы не вполне объективно заданный высший уровень секретности. Сама по себе физика атомного ядра не секретна, но конструкция ядерного заряда предельно закрыта.
Возьмем, например, ракетные двигатели — тоже вполне секретные конструкции. Что такое жидкостный ракетный двигатель (ЖРД), каковы конструктивные его особенности, как его надо конструировать, совершенствовать, отрабатывать — все это будущие двигателисты хорошо знают уже на студенческой скамье. Студенты-ракетчики Московского, Харьковского, Казанского, Куйбышевского авиационных институтов листали совершенно секретные альбомы ракетных КБ с подробными чертежами самых современных ЖРД, знали физические основы их работы, изучали реальные конструкции и щупали сопла тех самых двигателей, которые поднимали в космос «Восток» Гагарина, новейшие «Союзы», разгоняли к Марсу межпланетные автоматические станции.
Но вот о конструкции тех ядерных зарядов, в разработке которых некоторым из них предстояло участвовать уже через год-другой, они знали не больше, чем о жизни на Марсе. До попадания «на Объект» ядерная оружейная работа была от них так же психологически далека, как этот самый Марс. Вот при каких начальных условиях на плечи Фишмана лег — кроме прочих немалых грузов — еще и груз воспитания новых конструкторских кадров «зарядного» КБ!
А ВЕДЬ надо было учиться и самому! Давид Абрамович пришел в Атомную Проблему осознанно — его туда тянуло! При всей кажущейся случайности его появления на «Объекте» (могли не попасть в поле зрения «отцов-основателей» он или его жена), Фишман оказался в Сарове в силу некой внутренней логики, обусловленной его личным интересом — вспомним его походы на лекции Фриша и Джелепова в 1945 году.
Помня об этом, можно посмотреть на Давида Абрамовича, на его судьбу и на его стиль как руководителя, инженера и ученого с несколько неожиданной стороны… Становится понятно, что нет — не случайно Фишман из «дизелистов» стал ядерщиком. Его всегда интересовало новое, и даже не будучи еще причастен к этому новому на деле, он уже тянулся к нему и примерял новые проблемы на себя.
Еще убедительнее рассуждений доказывает такой вывод знакомство с кипой записных книжек Давида Абрамовича за семидесятые-восьмидесятые годы, которые иногда напоминают студенческие конспекты по тщательности записи многих моментов, связанных с физикой работы зарядов, но которые являются отнюдь не ученическими штудиями, а результатом обсуждения с теоретиками, газодинамиками и экспериментаторами конкретных текущих профессиональных проблем. И видно — он учился всю жизнь и постоянно совершенствовал свое понимание почти мгновенных, микросекундных процессов, протекающих в «изделии».
Евгений Аркадьевич Негин однажды публично заявил, что иногда не поймешь — где заканчивается Фишман-физик и начинается Фишман-конструктор (и — наоборот). Но физиком Давид Абрамович, конечно же, не стал — в том смысле, что его знания тонкой физики были все же утилитарными, прагматическими. Один прекрасный физик как-то пошутил (а может — и не очень пошутил), сказав, что нынешняя наука — прекрасный способ удовлетворять личное любопытство за счет общества. Действительно, современная наука невозможна без дорогостоящих экспериментов на дорогостоящих установках. Но Фишману не было присуще подобное любопытство — он был занят другим, и его интерес был вызван, в конечном счете, задачами создания максимально продуманной конструкции, максимально приближенной к идеальной расчетной физической схеме «изделия».