Среди характерных черт инженерной школы Давида Абрамовича можно назвать ответственность, тщательность, конкретность, основательность и высокий запас прочности как в части инженерной идеологии конструкции, так и в узком значении этого понятия. Сейчас, когда вопросы продления гарантийных сроков, вопросы обеспечения надежности и безопасности ядерного арсенала в условиях запрета испытаний выходят на одно из первых мест в оружейной работе, эти черты школы Фишмана высвечиваются особенно ясно.
Однако на облик зарядной конструкторской школы ВНИИЭФ наложила свой отпечаток не только личность Давида Абрамовича. И если вспоминать о конструкторских «отцах-основателях», то кроме Духова (Турбинер в КБ-11 «держал дистанцию», хотя и его, конечно, влияние тоже в чем-то сказалось) следует упомянуть хорошо знакомых читателю Николая Александровича Т ерлецкого и, опять-таки, Владимира Федоровича Гречишникова.
Терлецкий, Гречишников и Фишман были людьми не только разной жизненной судьбы, но и принадлежали исходно к разным инженерным школам. Терлецкий был и старше «дизелистов» Гречишникова и Фишмана на девять лет, и имел за плечами опыт вузовского преподавания, а до КБ-11 работал не в конструкторском бюро, а в научноисследовательском институте. А в НИИ подходы к работе вырабатываются — как ни говори — иные, чем в КБ, где формировались Фишман и Гречишников. Терлецкий был интеллигентнее, но имел характер скорее взрывной, где-то — суматошный.
Фишман сразу начинал как инженер-конструктор, связанный с производством и глубоко его чувствующий. Это же можно было сказать о Гречишникове. Придя в КБ Кировского завода из Центрального института авиамоторостроения (ЦИАМ), он, как и Фишман, был ориентирован на конкретные разработки, передаваемые в серийное производство.
В то же время по характерам и общему подходу к конструированию Терлецкий и Гречишников были более схожи, чем Фишман. Они быстро увлекались идеями — своими и чужими, быстро загорались, не всегда сразу продумывая все соображения, хотя умели быстро и своевременно находить свои промахи и признавать их.
Фишман был обстоятельнее, в чем-то — консервативнее… Ближе к земле, так сказать. Вспоминая повесть А. Русова можно констатировать: «Типичный каминчанин»!
Гречишников был склонен воспринимать все пожелания и требования физиков как нечто, не подлежащее особому обсуждению — он считал, что конструкция должна с максимальной точностью воспроизводить в материальном виде идеальную физическую схему.
Давид же Абрамович за схемой сразу был склонен видеть оружие, боеприпас. Да, он был в чем-то консервативен. Но он же был чуток и на новое — если это новое не отдавало авантюрой.
Владимир Федорович Гречишников, уже будучи заместителем начальника сектора по науке, мог прийти в отдел к конструкторам, всмотреться в чертежи на кульманах, расхвалить какое-то решение и тут же вывалить на подчиненных ворох новых вариантов — увы, не всегда реализуемых.
Авторитет его был велик, но не в духе благоговейного пиетета, и один случай это хорошо проиллюстрировал.
Гречишников, появляясь у конструкторов, предлагал одну идею за другой. И однажды известный в секторе шутник, инженер-конструктор Калганов, вдруг громко заявил: — Владимир Федорович, анекдот!
Гречишников их очень любил и тут же приготовился слушать:
— Ну-ну, давай!
— Приходит утром конструктор в рабочую комнату и заявляет: «Ребята! Я придумал, как уничтожить империализм!» — И как? — не выдерживает Гречишников.
Калганов рисует на листике коробку, на ней — три кнопки с надписями: «Вашингтон», «Нью-Йорк», «Лондон». Потом поясняет: — Нажал одну кнопку — нет Вашингтона. Другую — Нью-Йорка. И — так далее. И все!
Империализма нет!
Гречишников смеется:
— Ловко! Но за счет чего все это получается? В коробке-то что?
Калганов комично пожимает плечами и важно ответствует: — Владимир Федорович! Тут же конструкторы сидят. КБ. Вот они пусть и придумают — как и что. Важна идея.
Все смеются — включая Гречишникова.
Но намек понят.
ПУСТЬ современный читатель не увидит в этом рассказе доказательств идеологической кровожадности советских разработчиков ядерного оружия. Тут надо учитывать и фон эпохи (о необходимости ядерного уничтожения СССР тогда писали многие массовые западные издания), и характер работ КБ, и то, что сама шутка Калганова доказывала как раз обратное: никто в СССР не стремился уничтожить капитализм военной силой. Мы — мирные люди. Но теперь вместо бронепоезда на запасном пути у нас стояли стратегические бомбардировщики с ядерными зарядами на борту и ракеты в ракетных шахтах.
Фишман, как показало время, сформировал свою собственную инженерную школу, вобрав в нее лучшее из подходов и взглядов талантливых коллег — Духова, Терлецкого, Гречишникова. Но что-то он взял у них, пожалуй, «от противного» — отбросив ему не подходящее.
И, все же, учтя его.
Очевидно, в осмыслении и переосмыслении инженерных натур своих старших по возрасту или положению товарищей и родился знаменитый принцип Фишмана: «Лучшее — враг хорошего».
Вовремя остановиться в процессе совершенствования идеи для того, чтобы получить вместо идеи осязаемый результат (в нашем случае — серийно пригодную конструкцию заряда) — великое искусство. Важно понять и поддержать новую мысль, но важно и ввести ее в строгие рамки. «Истина конкретна», — говорил Фишман, и это тоже был один из его излюбленных афоризмов.
Лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР Геннадий Александрович Соснин — многолетний соратник Давида Абрамовича, написал о нем так:
«Он был активным творцом и проводником новых идей и конструкторских решений. Известно, что новое очень часто внедряется с большим трудом. Сказывается естественное опасение, когда речь идет о таких опасных и ответственных изделиях, как атомные заряды. Здесь нужна смелость разработчика, тщательность обоснования новшества и время, когда это новое будет психологически усвоено. Давид Абрамович хорошо знал, что нематериализованная идея еще мало что значит, необходим большой, кропотливый и настойчивый труд, пока эта идея будет признана, разработана и доведена до логического завершения.
По натуре строгий и серьезный, он был внимательным к собеседнику, умел слушать и слышать доводы собеседника, допускал дискуссии до принятия решения. Но, приняв его, он твердо доводил дело до конца. В то же время, допуская дискуссии и споры, он не раз говорил: «Если хочешь что-либо сделать, в чем ты уверен, — не вступай в споры с оппонентами, ибо, вступая в спор, ты уже наполовину с ними согласился, что затруднит выполнение задуманного».
Несмотря на твердость и жесткость Давида Абрамовича при проведении технической политики, он был чутким и внимательным к коллегам — как в институте, так и за его пределами. В своих взаимоотношениях с людьми он придерживался правила, которое не раз повторял: «Судите о людях по их положительным качествам, а недостатки есть у каждого из нас».
Эту обобщенную оценку терпимости и нечиновности Фишмана хорошо иллюстрирует такой вот забавный случай шестидесятых годов. Водном из отделов КБ-1 работали два сотрудника — молодой парень, которого все звали «пан Зленко», и ровесник Фишмана Анатолий Семенович Левин. Со спины Левин и Фишман были поразительно похожи — оба невысокие, плотноватые и рано облысевшие.
По кинохронике многие знают, как выглядят конструкторские залы авиационных КБ — это огромное помещение с двумя рядами уходящих вдаль кульманов и проходом, по которому к тому или иному конструктору подходит Главный конструктор — взглянуть, как идут дела. У зарядчиков все иначе — каждая группа сидит в одной-двух комнатах в два-три окна. И вот в такую комнату как-то зашел Фишман, сел за кульман, и стал рассматривать чертеж. Тут входит «пан» Зленко и направляется к кульману, за которым спиной к нему сидит Фишман. Левина в комнате не было, и «пан» по-свойски, думая, что это Левин, хлопает Фишмана по плечу со словами: «Привет! Как жизнь?»
Давид Абрамович спокойно поворачивается, спокойно подает руку и отвечает: «Здравствуйте!»
«Пан Зленко» застывает в позе Городничего из гоголевского «Ревизора», а окружающие давятся от смеха.
ФИШМАН постоянно учил: «Находи и решай главное звено проблемы, тогда все остальное будет решаться легче»; «в достижении главного можно поступиться второстепенным»; «уступи в малом — выиграешь в главном».
При кажущейся очевидности, это были советы нетривиальные, особенно — если им следовать. Как мудрым был и такой совет: «Если ошибся — не впадай в отчаяние и панику, сумей найти причину и возможность своевременно исправить ошибку».
И раз за разом: «Лучшее — враг хорошего». Это в КБ-1 знали все, и — не только в КБ-1. Но что интересно! Один из наиболее известных своих принципов Фишман взял, оказывается, у. Льва Толстого. В фишмановских полудневниковых записях начала семидесятых годов отыскивается и такая: «Л.Н. Толстой (у С.Л. Толстой — очерки былого)…При случае Толстой любил приводить французские поговорки и изречения. Некоторые ему служили правилами: в сомнении воздержись; лучшее — враг хорошего, что соответствует русской поговорке: «От добра добра не ищут»; — скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу, кто ты»., и т. д.
Что ж, Давид Абрамович был человеком не только высокой инженерной, но и общей, человеческой культуры, и читал классику не для проформы, а по духовной потребности.
Но, прежде всего, он был инженером.
ИНЖЕНЕРНЫЕ принципы школы «папы Фишмана» (так за глаза называли его молодые инженеры) опытный специалист мог бы усвоить, просто изучая чертежи «изделий» разработки КБ-1. Однако не один лишь технический «почерк» отличает одну инженерную школу от другой. Имеются и некие общие правила, которые с годами въедаются в плоть и кровь. Были они и в КБ-1. И даже были формализованы словесно — увы, не в виде некой писаной заповеди Давида Абрамовича конструкторам по образцу суворовской «Науки побеждать», а в виде изустных изречений и наставлений мэтра, которые были явно популярны…