крывалась, все же, в «епархии» ракетчиков — тепловая защита корпуса ГЧ была недостаточной, в результате произошел прогар, и головная часть на траектории спуска сгорела.
К СОЖАЛЕНИЮ, чаще всего воспоминания оружейников-зарядчиков — как и сама их работа — крайне секретны и поэтому обречены на хождение в весьма узком профессиональном кругу, среди тех, кто имеет соответствующие режимные допуски и понимает «соль» проблем без особых разъяснений, будучи и сам к делу причастен.
Поэтому, чем ближе к нашим дням, тем мой рассказ не может не становиться скупее и суше в деталях, которые касаются освещения основного дела жизни Давида Абрамовича. Ведь с того, что он делал, чем занимался, чем руководил в 70-е и 80-е годы, и сегодня не сняты самые высокие грифы секретности. В ту, уже давнюю, эпоху (теперь и о том времени можно говорить как об ушедшей эпохе) были созданы все заряды и боеприпасы, которые стоят на вооружении по сей день.
Последнее ядерное испытание в СССР было проведено в 1990-м году. В РФ ни одного испытания проведено не было — факт не только грустный, но и очень опасный, с какой точки зрения ни посмотри. Неиспытанное оружие — это не оружие!
Короче, о Фишмане-оружейнике семидесятых-восьмидесятых годов много рассказывать не получается, а вот о человеческом наполнении того периода в жизни Давида Абрамовича сказать можно.
В начальные свои «атомные» годы Давид Абрамович нередко вел почти кочевой образ жизни, пропадая на казахстанском полигоне. Однако со второй половины 50-х годов он там практически не появляется. На семипалатинской «Двойке» и на Новой Земле зарядное КБ обычно представляли «на высшем уровне» сам Евгений Аркадьевич Негин или его заместители по испытаниям, а позднее, зачастую — молодой, талантливый и энергичный младший соратник Фишмана — Станислав Николаевич Воронин (впоследствии он возглавит вначале 17-й сектор, а потом — и все зарядное КБ-1).
Сравнивая распределение времени Фишмана с образом жизни его, скажем, ракетных коллег, можно увидеть, что их графики жизни очень отличались. Королев, Янгель, Уткин вынуждены были много перемещаться по стране, присутствовать на пусках на разных полигонах — и для оперативного решения вопросов, которые без Главного не решить, и для набора того опыта, который дают ракетчику, двигателисту, прибористу только такие комплексные испытания как реальный пуск ракеты.
Кроме того, сборка ракеты ведется уже в монтажно-испытательном корпусе на полигоне. Тут тоже может понадобиться Главный…
Было время, Фишман тоже набирал свой профессиональный опыт, собирая первые РДС окончательно на полигоне. Но времена и заряды изменились. Современный ядерный заряд полностью собирается «дома», на опытном заводе. А потом — в контейнер, и на полигон. А там — лишь такие, достаточно типовые, контрольные проверки и работы, которые проводят испытатели специализированного подразделения КБ-1 совместно с представителями от конструкторов-зарядчиков.
Негин, Воронин (или руководители подразделений КБ-1, составляющие «низший высший эшелон») входили в круг ответственного руководства всей испытательной экспедицией, и в этом качестве были нужны и полезны. К тому же всегда сохранялась возможность острых «нештатных» ситуаций, требующих ответственного оперативного решения на месте. Однако Фишман был нужнее постоянно в КБ — он ведь принимал на себя ежедневную круговерть проблем и решений. И теперь на полигонах он бывал нечасто.
Но за каждой конкретной экспедицией на казахстанскую «Двойку» или Новую Землю он следил внимательно и, что называется, держал руку на пульсе. В одной из его записных книжек конца 60-х годов отыскиваются, например, графики подготовки очередного полигонного опыта с отметками — когда предполагается начать подготовку контрольной аппаратуры, аппаратуры подрыва и пр. Итоговым, четвертым пунктом стоит: «ГПА: При условии окончания] сварочн[ых]работ и цементирования] коробов 26.Х. 1900».
«ГПА» — это генеральная проверка автоматики непосредственно перед подрывом заряда. Этому пред-финишно-му этапу (финишным был сам подрыв) предшествовала большая подготовительная работа в уже готовой штольне. И эту подготовку Давид Абрамович тоже из виду не упускал, хотя и на расстоянии. В его записной книжке появлялись характерные записи типа: «КВИ-3 сбито на 21 мм. В какую сторону? Гудим!!!»
«КВИ» — это канал вывода излучения. И при работах в штольне кто-то неосторожно задел и сместил элементы КВИ. Пустяк? Что ж — все, конечно, к опыту поставили на место. Но важно то, что о том, что в далеком Казахстане произошло некое микро-ЧП Фишман узнавал, сидя в «муромских лесах», тут же — в реальном масштабе времени!
ОН ПЕРЕСТАЛ ездить на полигоны, но кабинетной жизнь Давида Абрамовича назвать нельзя было никак! Порой он по два раза на неделе бывал в Москве, возвращаясь в КБ на день-другой и опять улетая или уезжая в Москву. И тут ничего нельзя было изменить! Скажем, в понедельник Фишман нужен на совещании в 15.00 «у Бочвара» — во ВНИИ неорганических материалов, а в четверг — на научно-техническом совете «у Бриша» — во ВНИИ автоматики (так стало называться со временем духовское КБ-25).
И это значило следующее. В понедельник к 12 часам дня — на институтский самолет до Быково. Из Быково — в Москву. Там — дела, а вечером — на поезд в Саров. С утра вторника — текущие дела в КБ, а в среду вечером — на поезд, чтобы успеть к 10.00 в четверг во ВНИИА. Вечером — на поезде из Москвы домой, на очередное заседание или совет во ВНИИЭФ.
Самолет (закрепленный за ВНИИЭФ Ан-24) стал чуть ли не основным средством транспорта для командированных в Москву сотрудников, которые хотели сэкономить время или торопились. Бывало, одним рейсом в Москву (или — из Москвы) летело целое созвездие Героев Социалистического Труда: Негин, Трутнев, Бабаев, Романов, Фишман, Гончаров, Павловский, Кочарянц. Утром самолет вылетал из Москвы, к полудню садился на аэродроме «Объекта» и вскоре вылетал опять в Быково. И так — каждый день.
Сейчас о таком давно забыли, а тогда многие «внииэфовцы» чувствовали себя чуть ли не москвичами — так часто и плотно многие ездили и летали в Москву: к смежникам, на НТСы, на совещания в министерство, в 12-й «ГУМ» (так называли в просторечии «ядерное» ГУ Министерства обороны СССР), в «видовые» НИИ Минобороны.
Частыми такие «челночные» визиты были и для самого Фишмана. Так что жить жизнью спокойной и оседлой Давиду Абрамовичу было не суждено. Другое дело, что маршруты его путешествий стали почти одними и теми же. И почти всегда их окутывала давно ставшая привычной секретность.
Исключение составляли отпуска, но и тут особого разнообразия не наблюдалось: Крым, Кавказ, так хорошо знакомые многим отраслевая «Голубая даль», «Южное взморье». И уж точно — все в пределах государственной границы СССР! Оружейники-атомщики были в то время абсолютно «невыездными» — их даже после смерти не очень-то рассекречивали, как ракетчиков.
Однажды Евгений Аркадьевич Негин, возвращаясь из очередной московской командировки домой, вдруг признался в самолете коллегам: «Завидую Николаю
Дроздову… Тому, который ведет «В мире животных»… Ездит по всему миру, встречается с людьми, в Африке бывает».
У Давида Абрамовича таких признаний — насколько мне известно — не вырывалось. Хотя как знать — пытливый мальчик из провинциального Тетиева тоже мог в детстве мечтать об Африке, о жарких странах, приключениях. Ведь он всегда смотрел на мир не утомленными, а пытливыми глазами. Но о том, что на деле все сложилось иначе, ни Давид Абрамович, ни Евгений Аркадьевич, конечно же, не жалели.
Собственно, и отпуска удавалось выкраивать не всегда, и поэтому на столе директора ВНИИЭФ Бориса Глебовича Музрукова появлялось очередное заявление следующего содержания:
«Тов. Музрукову Б.Г.
от Фишмана Д.А.
Прошу выплатить мне компенсацию за неиспользованный отпуск за 1968/1969 год.
23. II. 70».
Тем не менее, человеку человеческое не чуждо. И досуг Фишмана не был серым — недлительное свободное время хотелось использовать с толком. И хотя было его, этого свободного времени, всегда немного, Давид Абрамович выкраивал его на весьма разные увлечения, в том числе и на спорт.
Когда Фишман учился в Киеве, он увлекся авиацией и парашютным спортом. Прошло много лет, но однажды — уже в конце 60-х годов — он сказал Геннадию Александровичу Соснину: «Вот Никита Попов (физик-теоретик. — С,К.) агитирует меня вместе с ним заняться прыжками с парашютом. Мне очень хотелось бы, но Евгения Николаевна категорически возражает».
Соснина тогда удивила смелость «шефа» — ведь ему было уже под пятьдесят, а он готов был вновь прыгать с парашютом.
Реально, впрочем, до этого не дошло, а вот дорогу на корт он не забывал. Внешне Давид Абрамович не был так уж подвижен — незнакомому человеку он мог показаться даже флегматичным. Однако с молодости он увлекался теннисом, не забывал о ракетке даже на полигоне и не расставался с ней на «Объекте» — теннисные корты в городе были на высоком уровне, в том числе и заботами Давида Абрамовича.
Теннис — вид спорта непростой. Его размеренность: подача, прием, ответный удар, прием, проигрыш или выигрыш мяча, подача и т. д. — обманчива. На самом деле это вид спорта внутренне напряженный, эмоциональный — недаром такой вообще взрывной человек как академик Флеров однажды на Семипалатинском полигоне после проигрыша сета Фишману бросил в соперника теннисный мяч так, что угодил в глаз! Конечно, Флеров и вообще-то отличался несдержанностью, но случай говорит сам за себя и характеризует не только Флерова, а и сам вид спорта. Звезды тенниса тоже нередко публично демонстрируют выплески эмоций.
Увлечение Фишмана теннисом было, пожалуй, неслучайным. Сосредоточенность в соединении с эмоциями, видно, помогали ему как-то разряжаться, по-особому расслабляться — так, чтобы в любой нужный момент тут же собраться в сгусток энергии. Ведь подобное умение не раз сослужило ему добрую службу не только на теннисном корте.