«1. Приспособление д/сушки грибов на газовых плитах
2. Теплица
3. Резинки для тормозной системы и сцепления
4. Сепаратор д/молока
5. Ветряные двигатели
6. Электрокамин
7. Логарифмические линейки д/физиков и конструкторов
8. Аккумуляторы
9. Добавки к маслам».
Предложения эти исходили от подчиненных, а Давид Абрамович их лишь фиксировал. И вряд ли был таким «инициативам» рад. Оружейников, специалистов, умеющих делать на высшем мировом уровне термоядерное оружие, опускали до
«уровня» «проблем» сушки грибов и резинок для тормозных систем. Увы, сам такой перечень говорил о начинающейся растерянности и психологической дезориентации людей. Им начинали твердить о рынке, но они-то владели мастерством создавать хотя и наукоемкую, но абсолютно не рыночную продукцию!
Да, не всегда история Отечества бывает громкой и славной…
Конечно, инженеров-оружейников можно было упрекнуть в том, что они и сами могли бы мыслить масштабнее. Но ведь они и так были заняты более чем масштабными проблемами! У них — в их профессиональной сфере — было немало нерешенных проблем и серьезных замыслов. И вот эти оружейные проблемы государство все более игнорировало. Оно, по сути, поощряло переквалификацию «бомбоделов» в кого угодно — даже в сушильщиков грибов, лишь бы только они отвлеклись от того главного дела, которое умели и любили делать во имя безопасности Родины.
В те же «перестроечные», годы, видимо — вспоминая сделанное и размышляя о жизни и делах людей вообще, Фишман быстрым почерком записал:
«Могучая кучка»
1. Константинов В.А
2. Петров Н.П.
3. Эфрос В.М.
4. Григорьев В.П.
Яковлев Вл. М.
5. Гречишников В.Ф.
Могучая кучка
1. Балакирев
2. Ц.Кюи
3. Бородин
4. Мусоргский
5. Римский-Корсаков»
А ниже, на том же листике:
«Могучая кучка
ВНИИЭФ
ЮБ — ЕА — СГ — ДА — Тр.»
Первый список — это та группа специалистов-дизелистов из Центрального института авиамоторостроения (ЦИАМ), которая в начале 1941 года появилась на Кировском заводе, где уже работал Фишман.
Второй список — знаменитая композиторская «Могучая кучка», чье название стало в России нарицательным.
Однако особенно интересен третий список: «Могучая кучка» ВНИИЭФ! Фишман на людях был подчеркнуто скромен, но, как видим, про себя он вполне сознавал свой масштаб! И включил в «Могучую кучку» ВНИИЭФ наряду с Харитоном (ЮБ), Негиным (ЕА), Кочарянцем (СГ), Трутневым (Юрий Алексеевич Трутнев был обозначен «Тр.» очевидно потому, что инициалы его имени-отчества совпадали с инициалами Юрия Александровича Романова, тоже, надо сказать, игравшего во ВНИИЭФ роль ведущую. — С.К.) и себя…
Как ни посмотри на историю крупнейшего и старейшего центра разработки советского ядерного оружия, интегральная первая пятерка будет именно такой, как ее определил Фишман.
Да, в истории КБ-11- ВНИИЭФ были Павел Зернов, Борис Музруков, Николай Духов, Кирилл Щелкин, Яков Зельдович, Андрей Сахаров, талантливые, безвременно ушедшие Юрий Бабаев и Владимир Гречишников. Но, составляя свою «Могучую кучку», Давид Абрамович явно имел в виду не просто профессиональные заслуги, но суммарный вклад того или иного выдающегося деятеля ВНИИЭФ в создание такого явления жизни страны, как ВНИИЭФ! Не только вклад в достижения зарядостроения, но и в создание самого зарядостроения.
Впрочем, о том — что точно имел в виду Давид Абрамович, можно только гадать.
А сейчас читатель опять сможет услышать самого Фишмана, поскольку следующая глава — состоит, в основном, из записей Давида Абрамовича.
Они, скорее всего, представляли собой что-то вроде зародыша его мемуаров. Эти мысли и заметки «от первого лица» не причесаны и не подвергались редактированию, что, на мой взгляд, является единственно верным.
Глава 11Фишман вспоминает…
ОСНОВНЫЕ труды Давида Абрамовича хранятся в архивах, охраняемых стальными сейфами, системами сигнализации, часовыми и рядами колючей проволоки. Однако сохранился и небольшой домашний его архив, в котором особое место занимает затрепанная высокая стопа бумажных «носителей информации» — блокнотов и тетрадей с записями о прошлом. Они интересны как сами по себе, так и тем, что Давид Абрамович открывается здесь с новых, и иногда — с неожиданных сторон.
Конечно, воспоминания Давида Абрамовича о старших коллегах могли бы быть намного более полными и живыми, если бы он писал их сейчас — когда о многих деталях и обстоятельствах ядерной оружейной работы можно говорить свободнее. А тогда, в пору максимальной закрытости темы, Фишман, готовя, например, речь о Николае Леонидовиче Духове, прямо указывал в тексте на то, что даже во второй половине 80-х годов он лишен возможности сколько-нибудь подробно и по-профессиональному точно изложить научнотехническую сущность деятельности Н.А. Духова в КБ-11.
Напоминаю еще раз, что стиль Фишмана везде сохранен полностью, лишь в некоторых случаях для смысловой связки вставлены слова, взятые в квадратные скобки. Поскольку ниже приведены чисто «внутренние» записи, то нередкие отрывочность и «телеграфная» краткость (и, напротив, порой длинноты, усложненные обороты, погрешности во внятности изложения и т. п.) вполне объяснимы — писалось-то для себя… Тем не менее, все тексты даются практически в неприкосновенности, чтобы читатель мог получить не приглаженное, а прямое представление о «внутреннем» стиле Давида Абрамовича.
СЛОВО О КУРЧАТОВЕ
Комментарий Сергея Кремлева:
Эти воспоминания Давида Абрамовича составлены из нескольких вариантов, включая его черновые записи. На одном из черновиков воспоминаний имеется и черновик следующего письма к, скорее всего, ветерану ВНИИЭФ, интересующемуся историей, В.И. Ткачеву:
«Вален<тин> Ив<анович>!.
Попросили очень поздно, поэтому только самые общие впечатления: невиданная целеустремленность, масштабность, требовательность, доверие, умение руководить, умение слушать и разговаривать метко, уверенно и убедительно, пытливость во взгляде и вместе с тем чувство товарищества — вроде бы человек [с тобой] советуется.
Подкупающая умная полуоткрытая улыбка»
На моем письменном столе под стеклом находится чудесный портрет Игоря Васильевича Курчатова. Незаметно идут годы, и вот И.В. Курчатову [исполнилось бы] уже 80 лет. Из 35-ти лет работы во ВНИИЭФ около 15-ти лет мне довелось так или иначе сталкиваться по работе с И.В. Курчатовым и то, что так сильно впечатлило в те годы, заставляет меня все время ощущать незримо его присутствие в моих раздумьях, моей работе и по сей день.
Вчера меня попросили вспомнить о своих встречах с И.В. Курчатовым. Просьба в известной мере озадачила, особенно, когда речь зашла о человеческих мелочах. Нет, Игорь Васильевич вспоминается не через бытовые и другие мелочи, а прежде всего, своей огромностью во всем: как крупнейший ученый-физик нашей страны, как организатор и руководитель невиданной доселе фундаментальной проблемы и как Гражданин и Человек большого мужественного характера.
Невиданная целеустремленность, масштабность и четкость мышления, особая прозорливость, требовательность к себе и другим, умение слушать и разговаривать метко, уверенно и убедительно создавали исключительно творческую атмосферу, подчинявшую и мобилизовывавшую всех вокруг него на разрешение самых трудных и головоломных задач.
Игорь Васильевич умел увлечь, мобилизовать как никто другой и поэтому стал безусловным лидером с непререкаемым авторитетом на всех уровнях научной и трудовой деятельности в нашей стране.
Подкупающая умная полуоткрытая улыбка, искрящийся и пытливый взгляд, оригинальная борода делали весь его облик невероятно одухотворенным и красивым, заставлявшим невольно любоваться им даже во время самых серьезных разговоров с его участием или с ним. А беседы, которые он часто вел прямо на рабочем месте, носили такой характер, что создавалось чувство товарищества, как будто бы к тебе пришли посоветоваться или по-хорошему посоветовать.
Игорь Васильевич, несмотря на огромную занятость, был всегда внимателен и чуток ко всем нам, с кем он работал, у многих отложилось в памяти те или иные моменты и знаки его причастия к нашей судьбе, и они безусловно особо согревают добрую память о нем. Всем нам памятны его по-товарищески теплое отношение к Я.Б. Зельдовичу, К.И. Щелкину, П.М. Зернову, Н.Л. Духову и др., но особенно трогательно он относился к Ю.Б. Харитону, которого он особо уважал и любил за большой самоотверженный труд, за память и дружбу еще по ленинградскому институту, где они вместе «обучались» у А.Ф. Иоффе.
Игорь Васильевич вручал мне в 1959 году Ленинскую премию. Подпись Курчатова стоит на моем кандидатском дипломе.
Игорь Васильевич поздравил меня с рождением дочери Нины — знал, что я беспокоюсь. Помню, как-то остановился и рассматривал велосипед, который я купил ребятам.
С некоторой грустью вспоминаю одну из последних встреч с Игорем Васильевичем у него дома в коттедже, на территории Института атомной энергии, когда мы обсуждали вопросы защиты атомного двигателя на высотном самолете. Игорь Васильевич был нездоров и просил помочь наш институт в изготовлении защиты. Конечно, мы все сделали и сделали гораздо быстрее, чем он ожидал, и очень приятно было потом позвонить ему по телефону и услышать его знакомый голос со словами благодарности. Вот с таким Игорем Васильевичем я встречаюсь и работаю каждый день, глядя на его портрет.
09.01.83 года
СЛОВО О НИКОЛАЕ ЛЕОНИДОВИЧЕ ДУХОВЕ
Некоторые автобиографические сведения.
Трудовая биография Николая Леонидовича началась в 16 лет в местечке Веприк, где он родился в семье фельдшера, затем на Чупаховском сахарном заводе.
В 1926 году по комсомольской путевке Николай Леонидович был направлен на рабфак, а спустя два года он поступил в Ленинградский Политехнический институт.