К.Д. Синельников, П.П. Кобеко, И.В. Курчатов в лаборатории ЛФТИ. 1927 г. [НИЦ «Курчатовский институт»]
Сверхштатный научный сотрудник 1‐го разряда И.В. Курчатов был принят на работу в первый из шести отделов института, в специальную лабораторию самого А.Ф. Иоффе. Основной темою её исследований были твёрдые тела, их механическая и электрическая прочность. Сюда входила, в частности, проблематика пробоя твёрдых диэлектриков и исследования особенностей электропроводности в различных материалах и веществах при различных режимах – по температуре, давлению и пр.
Игорь Васильевич с его пусть кратким, но неоспоримо серьёзным опытом исследования физики диэлектриков, полученным в Баку, пришёлся тут явно ко двору. Тем более что развёрнутое в СССР интенсивное наполнение смыслом довольно-таки, в сущности, бессмысленной фразы В.И. Ленина «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны» требовало от науки создания как минимум стойких к пробою изоляторов. А с этим была реально серьёзная проблема – что по их материалам, что по качеству. Ну и, конечно, никак не помешали бы надёжные изолирующие покрытия для кабелей и всей прочей электрики.
Так что первой работой Курчатова стало совместное с Кириллом Синельниковым исследование прохождения электронов через тонкую металлическую фольгу. Собственно, это была «науки ради науки», а не народного хозяйства: речь шла о том, чтобы легче и проще принятого тогда метода выводить электронный пучок из вакуумной трубки осциллографа на наружную фотопластинку. Делать это можно было через закрытое тонкой фольгой окошко. Но проблема состояла в том, что те, кто делал это, в частности американский физик Гартиг, результаты получали… ну, странные.
Игорь Курчатов в своей лаборатории.
[НИЦ «Курчатовский институт»]
Что же, Синельников с Курчатовым довольно скоро определили причину этих странностей: фольга имела сквозные, невидимые глазу микроотверстия, которые и сбивали результат. Как только для опыта использовали бездефектную плёнку, результат получался вполне непротиворечивым.
В общем, не бог весть какой масштаб открытия. Пока. Но «папу Иоффе» впечатлила скорость, с какой было проведено результативное исследование, – за два месяца. С последовавшей публикацией.
Вскоре чередой пошли и другие статьи: о подвижности ионов в кристаллах каменной соли, о высоковольтной поляризации в твёрдых диэлектриках, об электрической прочности диэлектриков, об униполярной проводимости некоторых солей и т. д. В соавторах – сиречь в соисследователях – были П.П. Кобеко, К.Д. Синельников, А.К. Вальтер и сам А.Ф. Иоффе.
Работала команда Курчатова, как вспоминал позднее академик Юлий Харитон, «с азартом, вызывавшим уважение, крайне энергично…».
Эти слова подтверждает также работавший в те годы лаборантом в курчатовской лаборатории будущий академик Леонид Михайлович Немёнов, сын того самого Михаила Исаевича Немёнова, что в 1918 году вместе с А.Ф. Иоффе организовал в Петрограде первый в мире Государственный рентгенологический радиологический институт: «Работал Курчатов очень напряжённо, не считаясь со временем. Если его не было в лаборатории, значит, он в библиотеке.
У него были отличные руки экспериментатора. Он не чурался никакой работы. Делал всё быстро, но весьма тщательно. Всё записывал в журнал. При этом говорил, что в нашем деле нет мелочей, всё важно, и результаты должны быть скрупулёзно записаны» [448, с. 184].
Работали молодые физики настолько на износ, что однажды лично директор специальным приказом отправил их в принудительный отпуск:
Приказ № 2282
Вследствие большой переработки, произведенной сотрудниками Ленинградской физико-технической лаборатории, связанной с работами по высоковольтной изоляции, увольняются мною в двухмесячный отпуск нижеследующие сотрудники: К.Д. Синельников, И.В. Курчатов, П.П. Кобеко с 15 VI 27 г.
Директор Лаборатории акад. Иоффе
Июня 5 дня 1927 г. [126].
И ещё – работать в Физтехе на постоянном взлёте было по-человечески… комфортно. Хоть и не слишком подходит это слово к тем трудам и тем временам. Но украшало и расцвечивало работу ясно ощущавшееся в институте некое учёное братство. Общая атмосфера, где все жаждут познания, работают на познание и делятся познанием. Где все свои, дышат общими интересами, сотрудничают неложно и дружат.
Наиболее глубоко дышалось этой атмосферою на регулярно, раз в неделю по четвергам, устраиваемых институтских семинарах, которые назывались «учёными советами». В них участвовали практически все научные сотрудники института – около 60 человек.
Собирались по вечерам, после основной работы, в 19 часов. Заканчивали в 23 часа, чтобы успеть на последний трамвай. Председательствовал всегда А.Ф. Иоффе, он же, как правило, первым выступал после основного доклада, давая комментарии и, что тоже бывало нередко, обеспечивал «перевод» с зубодробительного языка теоретиков на тот, что был понятен более широким слоям физиков. «Абрам Федорович всегда после сложных теоретических докладов необычайно ясно излагал их физический смысл», – отмечал позднее в своих воспоминаниях академик А.П. Александров [157, с. 66].
А.Ф. Иоффе с Абрамом Алихановым и Игорем Курчатовым. 1933 г.
[НИЦ «Курчатовский институт»]
А.Ф. Иоффе действительно славился этим своим завидным качеством – формулировать сложные вещи так, чтобы в них мог разобраться каждый. Ходила и шутка, возможно, от самого же Иоффе и вошедшая в народ: «Говорить надо так, чтобы даже академик понимал».
После доклада и короткого комментария Иоффе начиналась дискуссия. Обсуждались сильные и слабые места доклада, значение изложенной темы для науки и для практики, перспективы на будущее. И вообще – открытие ли это или только уточнение известного. В ходе этого разговора как-то само собою происходило планирование новых опытов, выдвижение гипотез, поиск ошибок. В итоге нередко поднималась настоящая интеллектуальная буря, курс через которую прокладывался синергией разумов.
Обсуждение шло сугубо на равных: по словам А.П. Александрова, «на физтеховских семинарах каждый их участник мог задать любой вопрос или высказать свое мнение, на них разгорались интереснейшие дискуссии» [157, с. 66]. Даже аспирант мог спорить с академиком. Да и сами академики подчас сходились в клинче, пока не обнаруживали под общий смех, что давно пришли к единому мнению, просто разно сформулированному. «Обстановка была такая, что мы не стеснялись задать любой, самый дурацкий вопрос и никого, так сказать, при этом не могли поднять на смех. Наоборот, нас всегда встречал самый внимательный ответ на все вопросы… Все это делало физтеховские семинары важной школой для молодежи», – подытоживал академик Александров [157, с. 66].
Как сформулировал позднее выдающийся физик Яков Дорфман, «у Абрама Федоровича был удивительный дар непредвзятости. Он был величайшим демократом, и этот демократизм определял лицо его семинаров» [160].
Результатом был не только очевидный рост взаимной эрудированности в разных вопросах физики, взаимное обогащение разумов, но и общий подъём качества исследований, если такое понятие применимо к науке.
Участвовали в этих «учёных советах» не только физтеховцы; практически все крупные ленинградские физики – из Политеха, из университета – заходили сюда регулярно. Нередко специально приезжали из Москвы, из других городов. Причём были это учёные уровня академика Леонида Мандельштама (впрочем, тоже отведавшего физтеховской атмосферы, некоторое время до окончательного отъезда в Москву поработав консультантом в Государственной физико-технической лаборатории при ЛФТИ), Петра Лазарева, ученика П.Н. Лебедева, будущего нобелевского лауреата Игоря Тамма и им подобных.
Понятно, что и Игорь Курчатов с самого начала своей работы в ЛФТИ стал участником этих «учёных советов». Нет, не совсем так – он стал их активным участником. Во-первых, из-за своего целеустремлённого характера, а во-вторых… Во-вторых, Иоффе не оставлял ему альтернативы. Впрочем, как и всем.
Это было второй особенностью школы «папы Иоффе» – он лично провожал молодых своих сотрудников к вершинам познания. Как бы пафосно это ни звучало. Точнее, это и не звучит пафосно, ибо Абрам Фёдорович сопровождение своё осуществлял сугубо… ну, можно сказать – насильственными методами. Потому что директор лично размечал всю поступающую в Институт научную литературу по именам тех, кто обязан был прочесть ту или иную статью. Это – Курчатову, то – Харитону, оное – Шальникову, а овое – Кобеко…
И контроль был строжайший; не прочесть предписанного сотрудник не имел права. Иоффе как минимум еженедельно посещал каждую лабораторию не только с расспросами о сделанном (причём «его интересовали буквально все подробности работы, и он подробно обсуждал каждый опыт»), но и с вопросами, пригодились ли в исследованиях и как именно данные, что приводились в указанной статье. «И было ужасно неудобно если нельзя было ему что-нибудь рассказать – что прочел, что сделал», – признавался десятилетия спустя академик А.П. Александров [125, с. 45].
И того более, если кто-либо не выступал на знаменитом семинаре Иоффе с новой работой в течение года – такого сотрудника увольняли [131].
Результат Анатолий Александров, пришедший в ЛФТИ в 1930 году, оценивал следующими словами: «В общем, это было конечно просто поразительное учреждение, которое как-то необыкновенно творчески втягивало человека в работу… где проявлялись все способности каждого человека…» [125, с. 45].
Один из семинаров в ЛФТИ. Крайний слева – И.В. Курчатов.
[Из открытых источников]
Он же отдельно отмечал: «Институт на меня произвел необычайно сильное впечатление какой-то необыкновенной доброжелательностью, которая там была, таким духом взаимопомощи очень сильным. Когда в любую лабораторию ты мог прийти – тебе там все рассказывали, показывали, обучали, если какая-то у них была новая методика…