В целом в Академии против такой кандидатуры не возражали. Вот только самих выборов в 1934 году не случилось. Так бывало.
Не случилось и другого.
Многих своих молодых, но многообещающих сотрудников А.Ф. Иоффе стремился направить за рубеж в ведущие лаборатории мира. И для практики, и для стажировки, и, что греха таить, для того, чтобы те могли вести исследования на лучшей приборно-аппаратной базе, нежели имелась тогда в Советском Союзе.
В числе таких сотрудников он рекомендовал и Курчатова. Для поездки в США, в университет Беркли, зимой 1934–1935 годов. По его просьбе хорошо известный и уважаемый на Западе Яков Френкель написал Эрнесту Лоуренсу (Ernest Orlando Lawrence), американскому физику, профессору университета в Беркли (Калифорния) и создателю первого циклотрона в 1930 году. Яков Ильич попросил американского коллегу организовать перспективному и уже успешному молодому атомщику приглашение в Беркли.
Лоуренс откликнулся с энтузиазмом – к 1934 году фамилия Курчатова дошла уже и до США – и в письме от 1 октября пригласил русского учёного в свою лабораторию «на некоторое время» [446].
Однако это приглашение реализовано не было. То ли потому, что, как указывают одни мемуаристы, ссылка отца делала И.В. Курчатова политически неблагонадежным для НКВД, то ли потому, что после ряда эпизодов с невозвращением советских учёных с Запада и закрытия выезда для П.Л. Капицы советские власти с 1934 года вообще старались за рубеж выпускать народа поменьше.
А может, Курчатов и сам не захотел – уж больно широкие перспективы открывались тогда в России…
Часть 2Время выбора
Глава 1Ядерная физика для начинающих
Есть что-то несправедливое во времени. В самом времени. В сути его, в самой его ткани. Или – в памяти? Память человеческая – не кинолента, которую требуется перемотать назад, чтобы добраться до нужного кадра из прошлого. Память – это книга, и её в любой момент можно открыть на любой странице. Или она сама откроется почему-либо. Не прошлым откроется, а таким же настоящим, как было тогда. И буквы будут всё теми же и такими же яркими, как тогда. И картинки, и слова. Разве что ты сам, повзрослевший, посмотришь на них теперь другим, впитавшим новые смыслы, сознанием. И усмехнёшься добро или горько. Но всё равно неминуемо перечитаешь хоть несколько строк, пусть знакомых уже. И вздохнёшь. Потому что внутри себя ты тот же и там же. Как тогда. Но в то же время ты здесь и сейчас.
И между этими двумя тобою пролегли годы. Или тома той самой книги жизни. И из шестого тома тебе никогда не перебраться во второй.
Только перечитать…
Просто в той самой памяти, где нет его, прошлого, а всё в твоей жизни лишь навечно напечатанные страницы, которые всегда – настоящее, ты себя ясно и отчётливо видишь тем же, когда сам был студентом, грыз, что называется, гранит науки… Будто только вчера ты сам вот так внимал в аудитории словам преподавателя, сидел на подоконнике с учебником на коленке, упирался невидящим взглядом в окно, пытаясь осмыслить, уложить в голове прочитанное, а сегодня ты стоишь перед своими – уже своими! – студентами! И пытаешься им важное что-то рассказывать, глядя в их требовательные глаза. Видящим взглядом.
Вот оно, главное. Ты ещё вчера был с ними… был ими. Студентом, как они. Но теперь тебе вести по тому же пути молодых, и, значит, тебе за них отвечать. За их головы и их жизни…
Ядерная физика – именно этот предмет стал в 1935 году преподавать Курчатов в Ленинградском государственном педагогическом институте имени М.Н. Покровского в качестве главы кафедры экспериментальной физики. Не только её, конечно. Начиналось-то всё с общей физики, каковую кафедру он возглавил ещё в 1932 году. Но то было достаточно ординарно: обычный курс для будущих учителей.
Ещё точнее, преподавательская деятельность И.В. Курчатова началась довольно скоро после того, как он пришёл в ЛФТИ: уже в 1927 году он читал специальный курс «Природа диэлектриков» на физмате Ленинградского политеха. «Папа Иоффе» очень быстро определил, что его новый молодой сотрудник довольно хорошо объясняет сложные научные положения и вообще обладает очень ценным качеством – выдающейся упорядоченностью мысли и речи. Да и лишний заработок перспективному учёному не помешает.
Но тогда Курчатов вёл только спецкурс. А спецкурс он и есть спецкурс. А доцент он и есть доцент. А вот в этом 1935 году всё закрутилось уже серьёзно: был создан отдельный физико-математический факультет. И кафедра экспериментальной физики появилась тоже совсем не просто так. И лабораторию при ней дали создать одну из лучших в Ленинграде. И эксперименты в ней проводятся отнюдь не для подготовки учителей физики на предмет продемонстрировать электризацию эбонитовой палочки или опыт Эрстеда.
Здесь всё будет посерьёзнее. И не для учителей. Для учёных. Будущих.
«Папа Иоффе» сумел задействовать свои связи и убедить кое-кого в полезности развёртывания дополнительной экспериментальной площадки в Ленинграде для будущих физиков. И теперь Курчатов, ставший настоящим профессором, должен потянуть за собою молодое советское поколение вперёд и вверх. К вершинам атомной науки.
И Курчатов начал работать именно над этим – над их энтузиазмом. Будет энтузиазм – будут и знания. Сами приложатся.
С ним вместе преподавали в институте некоторые его и не его сотрудники ЛФТИ. Курс квантовой физики читал, к примеру, сам Яков Френкель, членкор Академии наук СССР! Но главным мотором занятий был сам, и только сам, Курчатов.
Не результат, а процесс – вот что он им давал. И даже не давал, а предлагал. Он не читал лекции, он творил на них. Каждую свою лекцию – а вёл Игорь Васильевич «Электронные явления» для 3‐го курса и «Ядерную физику» для 4‐го – он стремился превратить в некое совместное путешествие к истине. Как поиск конкистадорами страны Эльдорадо.
Курчатов (в центре) со студентами педагогического института. Ленинград, 1936 г. [Из открытых источников]
Только, в отличие от головорезов Писарро, его студенты видели и понимали, чем обосновывается каждый шаг, на чём стоит их нога, прежде чем ступить дальше, что и как нужно рассчитать, чтобы шагнуть в нужном направлении. Так что студенты могли наблюдать ход его мысли буквально воочию: он говорил без бумажки, без конспекта, он импровизировал. Он как бы думал вслух, словно предлагая молодёжи думать вместе с ним.
А они – они брали, подхватывали его предложение. Кто мог. Кто не мог – отсеивался. Кому тяжело было – отсеивался. Кому неинтересно – отсеивался. В итоге оставался – остался – костяк, из которого, выходя за рамки чистой учёбы, вырастали уже настоящие учёные. С такими студентами уже самому интересно было, как с коллегами. Пока ещё меньше знающими и умеющими, но – именно коллегами.
Этому – не срастанию творческому ещё, но явно уже синергетическому объединению – способствовали и семинары, которые Курчатов организовал «по образу и подобию» тех, что практиковал Абрам Фёдорович в ЛФТИ. Проводились они, правда, пореже тех. Но Игорь Васильевич вполне мог гордиться сравнимым успехом: на его семинары тоже приходили люди из разных ленинградских институтов. А то и из Москвы приезжали.
Ну и эксперименты, конечно. Собственно, в этом был корень, в этом была суть его работы в ЛГПИ, неотделимая от лекций и семинаров. Нераздельная часть святой Троицы научного процесса.
И вновь – нет, не занимательные опыты, пригодные продемонстрировать то или иное положение прочитанной накануне лекции. О нет! Только рывок за передний край! Только реальная наука. Только дело.
И в качестве результата – статьи студентов в рецензируемых научных журналах. А с 1938 года, когда при институте была создана аспирантура, пошли и кандидатские диссертации. И опять же – некий синергетический выход. Тот же Освальд Семан – один из лучших у него – работает с циклотроном, рассчитывая траектории частиц в нём и готовя диссертацию по теме «Минимизация электронно-оптических аберраций». А его научный руководитель получает отнюдь не лишнюю единичку в графе личного дела «Подготовлено кандидатов и докторов наук»…
История науки показывает: на этом обстоятельстве срывались и срывается немало толковых учёных. Когда всеми силами и средствами набивают количественные показатели, в том числе и по своим ученикам. Наукометрия – злая богиня, этакая «Великая мать» Кибела – существовала всегда. И всегда требовала полного подчинения. Которое иной раз заканчивалось для учёных самооскоплением, как у того юного Аттиса, возлюбленного богини.
Только у учёного, погрузившегося ради плюсиков в рейтингах и анкетах во взаимно цитируемое мелкотемье, уже практически нет шансов возродиться, как возродился тот.
Впрочем, Курчатову такая судьба не грозила. И по характеру его, и по отношению к делу. Он был слишком увлечён самою наукою, самим научным поиском. Наукометрия его занимала мало. И студенты ему нужны были именно в качестве помощников и коллег, а не в образе строчащих конспекты полусилуэтов на амфитеатре лекционной аудитории. И тем более не в образе цифр в графе «Подготовлено».
А кроме того, это и для души – удовольствие от общения со студентами не как с выросшими школьниками, а как с коллегами. Нет старших и младших, нет склок и интриг, все свои, все соратники. Не свои – уходят. Не выросшие из школьников – уходят. Пустозвоны, бездельники – уходят. Лжецы, подлецы – уходят. Нет смысла кого-то разносить, ругать, даже повышать голос. Свои – поймут, когда ошиблись или напортачили. И исправят. Не свои… да и не нужны они, не свои…
Зато потом, встречая знакомое имя в журнале или в списке авторов какой-нибудь монографии, ты не единичку в графе видишь, а своего ученика, соисследователя, друга. И радуешься за него…
Глава 2Не прямой путь к атому
К атомной физике Курчатов и сам пришёл, однако, не сразу. Как говорится, «ничто не предвещало». Всего за пять лет исследований в ЛФТИ он становится едва ли не ведущим специалистом в стране по физике полупроводников. Но при этом ему, возникает впечатление, действительно интересно в физике всё! Полупроводники, твёрдые материалы и их электр