В общем, и в том и в другом случае цепная реакция возможна. Просто это разные технологии и, следовательно, разная стоимость процесса. Как в денежном, так и в разных других эквивалентах. Но чтобы разговор об этом был предметным, Курчатов уже в 1940 году предложил создать ядерные реакторы: один с замедлителем из графита, другой – на тяжёлой воде.
Это были светлые и святые времена натиска – первого и победного. О затратах и тому подобных приземлённых категориях не думалось. Да и не работа учёных – думать о финансовой стороне задачи. На то специально обученные люди есть. А учёный… Его цель – вперёд и вверх! Именно так! Вперёд и вверх – к пику знаний…
Примечательно, впрочем, что, когда «Генерал», как с конца 1930-х годов уже называли Курчатова, стал командовать Атомным проектом как научный руководитель, он и в самом деле сумел добиться воплощения в жизнь той своей идеи. И были действительно построены и уран-графитовый реактор, и тяжеловодный. И что характерно – пригодились и тот и другой. И путёвку в жизнь – в том числе и в низменном коммерческом мире – получили тоже оба.
Но пока, в 1939–1940 годах, твёрдо известно стало одно. Что энергия, образующаяся при таких процессах, огромна и на порядки превышает тепловую, полученную, например, при сжигании угля или нефти. А уж если она выделится в виде взрыва… Ну, тихий и скромный тогда Юлий Харитон и бурно источающий энергию Яков Зельдович, доктор наук без диплома о высшем образовании, надёжно рассчитали в том же 1940 году, что в таком случае будет…
Курчатов в Ленинграде начала 1940‐х. [Из открытых источников]
Ю.Б. Харитон. [112]
Вот только рассказать об этом знании публично они уже не могли. Хотя бы из тех соображений, что зарубежные научные журналы тоже вдруг резко перестали публиковать статьи на данную тему. О нём и не рассказали. Обкатанный на очередном семинаре ЛФТИ доклад с практически точной оценкой критической массы для возникновения и развития цепной реакции ещё был отправлен в «Успехи физических наук»… но свет он увидел только в 1983 году.
Таким образом, напрашивается более чем оправданный вывод: с научной точки зрения уже в 1939–1941 годах советские учёные вполне отчётливо представляли себе природу и механизм цепной реакции деления.
И с научной точки зрения были готовы к её осуществлению.
Мешало отсутствие технологий для получения достаточного количества делящегося вещества, достаточного количества чистейшего графита, достаточного количества тяжёлой воды, достаточного количества ресурсов… достаточного количества всего для создания реактора и получения управляемой цепной реакции.
И мешало ещё… излишне обострённое соперничество научных школ. С равным во многом научным весом, с равными во многом потенциями, с равными во многом энергиями. Но – с разным возбуждённым состоянием ядра.
Изомерные школы…
Глава 5«Изомерия» научных школ
Открытие Флёрова и Петржака было представлено 10 октября 1940 года на соискание Сталинской премии. Как и работа Курчатова «Изомерия атомных ядер». И… Президиум Академии наук направил заявку на дополнительное рассмотрение!
Премии за тот год получили безусловно достойные люди – Капица Пётр Леонидович, Колмогоров Андрей Николаевич, Понтрягин Лев Семёнович, Крылов Алексей Николаевич, Шиманский Юлиан Александрович, Семёнов Николай Николаевич, Фрумкин Александр Наумович и множество других, имена которых помнятся и по сей день. Но в области ядерной физики Сталинскую премию 1-й степени присудили не за реальное открытие на мировом уровне, за которое не то что премии, но и академического звания дать было бы не зазорно. А, как говорят, «по совокупности» – «за научные работы по исследованию радиоактивности, опубликованные в 1936, 1938 и 1940 годах». Присудили её Алиханову Абраму Исааковичу и Алиханьяну Артёму Исааковичу.
Тоже, безусловно, достойным учёным. Не каждому удаётся открыть новую частицу. А они это сделали, открыв в космических лучах некие полутяжёлые частицы «варитроны», которые, погибая, превращаются в электроны. Это потом данное открытие закрыли, охарактеризовав такие частицы как «ложные». А в 1940 году авторитетнейший тогда в СССР знаток физики атомного ядра профессор Л.В. Мысовский с восторгом писал об этом в своей книге, напечатанной издательством Академии наук СССР.
Вот только дополнительное рассмотрение заявки на премию Президиум АН СССР организовал не из-за обилия достойнейших. А из-за своеобразного представления о недостойных…
Просто изначально в советской физике сложилось так: Радиевый институт специализировался на «радиевых» и «атомных» исследованиях; ЛФТИ отрабатывал практические задачи промышленности и военных; Институт химической физики изучал динамику химических процессов в различных системах. Плюс Физический институт Академии наук до 28 апреля 1934 года пребывал в ипостаси Физико-математического института и занимался широким спектром фундаментальных дисциплин.
Границы между специализациями были, разумеется, гибки и вообще размыты; да к тому же практической отдачи для народного хозяйства требовали ото всех. Причём под такой отдачей государственное руководство понимало сугубо конкретные вещи, сводимые к элементарному пролетарскому требованию: «Дай подержать». Учёным нередко отчаянно приходилось доказывать, что «подержать» приходит из «получить», а «получить» выходит из «подумать». То есть прикладной результат следует из фундаментальных исследований. Наоборот – да, тоже случается. Но – редко и ещё реже – предсказуемо. Впрочем, когда предсказуемо – это опять-таки уже фундаментальная наука…
Традиция, с изумительным постоянство возрождающаяся при каждом новом руководстве в России: как только прежнее, в конце концов приученное платить за «воздух», каким ему казались безрезультатные по виду фундаментальные исследования, уходит, так новое опять начинает на них экономить. И деньги давать желает только за «конкретные, имеющие практический выход» результаты. После чего обнаруживает, что вся наука отброшена назад, а чаемые «конкретные» вещи нужно закупать за границей, хотя базово придуманы они были у себя в стране…
Тридцатые годы в СССР – это как раз было время «Дай подержать». Отчего ЛФТИ с самого верха понуждали основные усилия сосредоточивать на электричестве, твёрдых телах и материалах, металле, полупроводниках, диэлектриках и т. д. А в это же время Радиевый институт благодаря наличию монументального В.И. Вернадского в своём руководстве и его увлечению радием и тем, что за ним, немалую долю своих занятий посвящал атомной тематике. Недаром ведь и циклотрон начали первым делом строить в ГРИ.
Но в столь понятной руководству картине мира отдельной композицией представлен был ядерный отдел ЛФТИ И.В. Курчатова. А поскольку за ним стоял не менее Вернадского монументальный академик Иоффе, то просто так «закрасить» это чуждое пятно не представлялось лёгкой задачей. К тому же «пятно» делало открытия. Сталинскую премию за них можно было «зажать», но вот замолчать – нет.
И ещё одно обстоятельство мешало картине партийного «наукоздания» быть гармоничной. Когда сначала в 1928 году был основан Украинский физико-технический институт, а потом 15 октября 1931 года на базе физико-химического сектора ЛФТИ Николай Николаевич Семёнов образовал собственный Институт химической физики, они тоже нарезали себе часть атомной проблематики.
Академик В.И. Вернадский. Портрет художника Л.А. Зильберштейна. [136]
Семёновский ИХФ – по неизбежности: когда перед тобою поставлена задача «внедрения физических теорий и методов в химию, в химическую промышленность и другие отрасли народного хозяйства», сам Бог велит присматриваться к ядерным процессам. А вот УФТИ во главе с И.В. Обреимовым, несмотря на то что задумывался, по формулировке А.Ф. Иоффе, в качестве «института, который должен быть связан с промышленностью, должен быть там, где есть заводы», и в котором «должна быть лаборатория низких температур», имеющая «центральное положение в Союзе», на деле сразу забрал себе, среди прочего, тематику бомбардировки атомов быстрыми частицами. С целью забраться-таки в ядро.
Таким образом, в Советском Союзе как-то сами собою образовались как минимум четыре школы атомной физики. А если учесть амбиции появившегося в 1934 году Физического института – то и пять.
Могло ли обойтись без ревнивых стычек между ними?
Школа «радиевистов», опираясь на авторитет Вернадского, Хлопина и их сторонников, считала задачей дня для советской физики и дальше вести исследования «в области радия». Этой группе учёных, весьма тесно связанной с Академией наук, самым интересным было получение новых элементов и исследование их химической природы. В этом она видела большие и научные, и экономические перспективы: ведь если только радий дал так много – сколько же могут дать трансрадиевые элементы? Значит, самой горящей и неотложной необходимостью является углубление работ по исследованию естественных радиоактивных превращений. Ибо это откроет путь к изотопам, а уж они – к новым возможностям и свойствам веществ.
Н.Н. Семёнов. 1940‐е гг.
[Архив РАН]
Даже в 1940 году, то есть уже после открытия цепной реакции, Владимир Иванович Вернадский рассуждал так: «…сейчас обструкция в физиках (Иоффе, Вавилов – я не называл лиц). Они направляют усилия на изучение атомного ядра и его теории и здесь (например, Капица, Ландау) делается много важного – но жизнь требует направления рудно-химического. …наши физики остались в исторически важный момент при создании учения о радиоактивности в стороне от мирового движения, и теперь [история] повторяется» [245].
Нет, престарелый академик отнюдь не был против ядерных исследований. Более того, он ещё в 1910 году на годичном собрании Академии наук заявил: «Человечество вступает в новый век лучистой – атомной энергии» – и настаивал на том, что именно «в явлениях радиоактивности источники атомной энергии, во много раз превышающие все те источники сил, какие рисовались человеческому воображению» [178, с. 17–18]. Но этот действительно выдающийся учёный дальше радиоактивности не пошёл и продолжал считать радиоактивность единственным ключом к изучению «атомного метаморфизма планеты».