Объединить их в одну силу ещё только предстояло.
Игорю Васильевичу Курчатову.
Часть 3Война
Что из болезней может быть хуже воспаления лёгких? Разве что те, что заканчиваются уходом в мир иной. Из остальных хуже воспаления лёгких всё же нет ни одной.
Особенно когда ты учёный. И всё понимаешь. Анализируешь нацеленным на исследование разумом. И хоть не медик и даже не биолог, но всё ж самой дисциплиной науки приучен воспринимать и анализировать данные из даже не связанных с твоей темой областей.
И ты лежишь, задыхаешься… Кашляешь до выворота, до исступления, исходишь какой-то ржавой мокротой… С колющей, режущей болью в лёгких…
И как будто тонешь, не в силах получить необходимую для жизни долю воздуха, с бесконечной щедростью разлитого над твоим задыхающимся телом. И главное – щедро вливающегося в лёгкие, которые… Которые не в силах его впитать.
И с сердцем неладно.
А мозгом, который жив и работает, прекрасно соображаешь, как твои альвеолы вместо воздуха наполняются жидкостью и гноем, как этот гной и экссудат не пускают в них кислород, словно насмехаясь над твоими попытками вдохнуть досыта…
И да, если честно, то соображаешь ты вовсе не прекрасно… да и вообще мало что соображаешь, заживо провариваемый фебрильными цифрами температуры… Но при этом сознание всё равно остаётся при тебе, и оно работает. И это – самое поганое. Потому что оно одновременно фиксирует, как ты умираешь… и отчаянно паникует оттого, что ты умираешь…
Или это не сознание паникует? Это просто инстинкт самосохранения заставляет разум метаться в ужасе по замкнутой сфере черепа? Это тело не хочет уходить в тлен, и сознание привязанное к нему, живущее в нём, противится небытию? Трепещет на краю жизни, заглядывая в бездонный провал окончательной бесконечности: не будет меня? Меня, меня… Меня – и не будет? И вот этого всего мира, который заключён во мне… То есть вообще? Никак? Раз – и как комара ладошкой?
Ладошкой? Да нет – дланью мироздания. Каменной дланью. Базальтовой. Гранитной.
Как памятник над могилою.
Страшно!
Жил ты. Что-то делал. Что-то любил, чего-то хотел. Кого-то любил. И всё?
Тебя – и не будет?
Всё?
Какой смысл тогда в твоей жизни, если в конце концов всё обнуляется?
Нет, нет… Не всё, конечно! Дела остаются. Что успел сотворить в жизни своей. Дом, скажем. Или мост. Или открытие. Но это – не ты. Это то, что осталось… останется от тебя. Как вон дом от деда. И его набор инструментов. И короткое воспоминание о нём, когда наткнёшься на них.
Да и то – потом переезд, один, другой, третий, и нет того деревянного ящика с этими инструментами…
Да и много ли пользы от того воспоминания тлену, лежащему под слоем земли? Или – душе, пусть даже она где-то там витает, в мире нездешнем?
Да, дети ещё остаются. Значит, хотя бы дал жизнь новому сущему под Богом сим… Но то и звери делают. И червяки. И… Да все! Все живые!
Уцелеть – поесть – размножиться – так вроде кто-то формулировал основную цель жизни всякого живого существа? А разум – это, дескать, опция. Дополнительный инструмент для лучшего исполнения названных стремлений. Кто сформулировал? Не Антон ли Вальтер? Это он обычно отличается парадоксами и шутками с лёгким – а иной раз и плотным – налётом цинизма. Особенно когда в подпитии.
Нет, всё же лёгкого. Потому как цинизм его от ума, а не от плохого характера.
Или всякий цинизм – от ума?
Инстинкты… Ладно, Бог с ними. У человека есть разум. Он, конечно, – прав Антошка! – тоже по большей части занят вятшим обслуживанием тех трёх базовых инстинктов. Но ведь кроме того он даёт также идеи, изобретения, книги. Философские системы! Картину мира, наконец! Ну, в понимании на данную эпоху…
Атомы, частицы. Управление ими. Нейтрон, который выбивает другие нейтроны. С выбросом энергии. Можно сказать, бесконечной энергии, если бы это не противоречило законам физики. Но всё равно: в данном случае эти законы дают очень широкие границы. Человечеству хватит!
Эх, физика! Бесконечно интересная ты наука! Да вот жизнь… не бесконечна. Коротка жизнь.
И особенно остро – нет, жгуче, с ожогами до волдырей и помертвения тканей души! – ты это чувствуешь вот в таком состоянии. Лёжа в измятой, словно взрывом, влажной от твоего пота постели, убиваемый температурой, боящийся подступающего конца и не желающий сдаваться этому страху… И – рассуждающий. Рассуждающий о Вселенной и об инстинктах. Рассуждающий самым краем сознания! Цепляясь за этот край!
И никак не верящий, что вот так, так просто и смешно, с концом этого тела настанет конец этой Вселенной, рассуждающей о Вселенной, которая – ты…
Которая из Вселенных – ты?..
Глава 1Первая боевая задача
Июньский отпуск Курчатов проводил в Гаспре, в роскошном по тем временам (ибо в старом дворце размещался) санатории «Комиссии содействия учёным». Настроение праздничное: в Физтехе завершали строительство циклотрона. Окончание намечено на субботу 21 июня.
И хотя пуск циклотрона назначили на 1 января 1942 года, само завершение строительства было такой важной победой, что заметка о том появилась в газете «Правда». Как раз утром 22 июня.
Так что совпадали два повода для праздника: на воскресенье же Игорь собирался с Мариной и друзьями традиционно отметить свои именины. Потому что 18 июня, на собственно именины, что приходились на день Игоревской иконы Божией Матери и благоверного Игоря, великого князя Черниговского, – то есть посреди недели, – собираться было несподручно.
Посиделки назначили на полдень…
Обращение В.М. Молотова разорвало праздник, как камень разбивает окно. Само начало его, торжественно-трагическое «Граждане и гражданки Советского Союза…» с небольшим прикашливанием заставляло сердце замереть так, словно оно заглянуло за край пропасти. И хотя в конце прозвучало торжественно: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» – сам оптимизм в тоне наркома иностранных дел внушал ощущение: всё, прежнее – отрезано. Это война. Большая война. Раз уж сам заместитель Сталина назвал её Отечественной…
И женщины словно захлебнулись. Опрокинулись лицами.
Они всегда лучше мужчин чувствуют будущее…
Строительство циклотрона в ЛФТИ.
[Из открытых источников]
В тот же день Курчатов рванул в Ленинград. Он после оконченных в 1924 году курсов Всевобуча значился в собственном военном билете «рядовым запаса первой очереди электротехнических войск». Значит, нужно явиться в военкомат. И хотя его фамилия стояла и в списке тех 40 сотрудников ЛФТИ, кто имел бронь от армии, он решительно вознамерился отправиться на фронт.
В тот, первый, день войны ни он, ни кто ещё в ЛФТИ не мог знать, что из 197 военнообязанных сотрудников института в действующей армии и на фронте будут воевать сто тридцать. За первый месяц на фронт ушло 42 человека. Из них примерно половина – добровольцами.
Двенадцать физтеховцев погибли в боях…
Однако Абрам Фёдорович, к которому Курчатов, естественно, явился к первому, придержал его. Сказал, что в военкомате сами разберутся, кого когда призывать, а пока есть и в институте много чего делать. Надо всю работу переводить на военные рельсы. Прежде всего на исследования в интересах фронта.
И вот Курчатову, в частности, предлагается помочь его другу Александрову. Который как раз сейчас в Таллине занимается внедрением во флоте противоминной защиты кораблей. Потому как флотские, несмотря на ещё в 1936 году проявленную инициативу их собственного командования, долго тянули с этой темой. А теперь спохватились. После того как немцы закидали фарватеры своими бесконтактными магнитными минами. От которых целый крейсер уже на второй день войны прихлюпал в док с оторванным носом!
Правда, неистребимые как класс флотские пытались это дело если не скрыть – да как тут скроешь выведение из строя такого корабля, как «Максим Горький»! – то замотать. Мол, неизбежные на море случайности. Но в дополнение к постановке на длительный ремонт «Максима Горького» пришлось самим затопить подорвавшийся на том же немецком минном заграждении эсминец «Гневный». А когда на следующий день от магнитных же мин погиб головной базовый тральщик Т-208 «Шкив», к А.Ф. Иоффе прибежали перекушенные начальством пополам флотские штабные с одним лишь пылающим вопросом: «Где?!»
Где – что?
ЛФТИ в лице профессора Александрова с его лабораторией начал работать над технологией размагничивания кораблей ещё в 1936 году.
Анатолиус вздыхал потом в Севастополе, когда они вели доверительные разговоры с Курчатовым у костерка на берегу Стрелецкой бухты: мол, сам принцип спасения судов от подрывов на магнитных минах отработали за две недели. А потом почти пять лет внедряли его в практику флота. Но до войны так и не внедрили: окончательный акт приёмки технологии был подписан… 18 июня 1941 года!
А теперь что – где? Где – потерянные пять лет? Кои вы теперь хотите нагнать за пять дней?
Да, моряки хотели за пять дней. И как раз на пятый день после первых потерь от немецких магнитных мин (а потери были и в Севастополе, где за первую неделю войны подорвалось пять кораблей), 27 июня, издали приказ о создании Балтийской и Черноморской бригад Научно-технического комитета РККФ и ЛФТИ.
Вот Абрам Фёдорович и посоветовал Курчатову присоединиться к группе Александрова. Ибо влиться туда и вполне компетентно там поработать Игорь Васильевич мог без дополнительной подготовки – в ЛФТИ друг от друга своих работ никто не скрывал. Особой секретности – особенно с грифом – на учёных никто не налагал, да и на физтеховских семинарах эти работы обсуждались. А во-вторых, Курчатов с Александровым и в самом деле приятельствовали. Пусть к теме атома Анатоль оказался равнодушен или близко к тому, но изначальная их взаимная симпатия оттого никуда не пропала.
В первые дни основные работы в Кронштадте и Таллине начала вести вся группа Александрова. Её сил, понятно, не хватало. Так что, когда к Анатолию Петровичу, уже разрывавшемуся в роли координатора всех работ, подошёл Курчатов и, не чинясь, предложил свои силы и свою помощь, тот эту помощь принял не просто с благодарностью, а с энтузиазмом. Тем более что пришёл тот не один, а со своими сотрудниками-ядерщиками: Борисом Джелеповым, Леонидом Немёновым, Абрамом Алихановым, Германом Щепкиным… В общей сложности собралась целая научная бригада численн