Глава 2«Домик в Пыжёвском»…
Так что на первых порах с формальным подбором людей Игорь Васильевич не торопился. Тем более что в феврале 1943 года его всё-таки выцарапали у Первухина упорные моряки, и пришлось ехать в Мурманск снова решать различные проблемы с обеспечением правильного размагничивания кораблей.
Из Мурманска, разбитого, казалось, в щепы до полной неузнаваемости в качестве населённого пункта, но живого и функционирующего, переместились в Полярный. Почему-то куда более целый. Наверное, из-за наличия штаба фронта и, соответственно, сильной ПВО.
Оттуда выехали в Ваенгу.
По-своему это был даже отдых. Того суетливого напряжения, что в начале войны, работы с кораблями уже не требовали. Кормили по морскому аттестату. Жил на корабле, в каюте капитана, любовался чудесными красками Севера, особенно на восходе и закате, впечатлялся самоуверенным непривычным покоем сопок на другом берегу Кольского залива. И погодой: за полярным кругом было намного теплее, чем в Москве.
В Москве же тем временем утрясали штатно-организационную ситуацию, возникшую после распоряжения № ГОКО—2872сс от 11 февраля 1943 года, в котором непосредственное руководство работами по урану было возложено «на тт. Первухина М.Г. и Кафтанова С.В.», а научное руководство – «на профессора Курчатова И.В.».
Тем же постановлением Президиума АН СССР было официально приказано (глаголом «разрешить») перевести «группу работников спец-лаборатории атомного ядра из г. Казани в г. Москву для выполнения наиболее ответственной части работ по урану». Вот итогом долгих размышлений о составе этой «группы работников», которые продолжались в той самой каюте капитана в Ваенге, где топили так, что иной раз спать приходилось при открытом иллюминаторе, и стал первый список тех, с кем Курчатов собирался начать свой новый путь.
Формально Курчатов получил под руководство своё первое научное заведение 12 апреля 1943 года. В этот день вице-президент АН СССР академик А.А. Байков и секретарь Президиума АН СССР академик Н.Г. Бруевич подписали распоряжение № 121: «В соответствии с Постановлением Государственного Комитета Обороны организовать Лабораторию № 2 Академии наук СССР» [53, с. 360].
Самыми первыми сотрудниками Лаборатории стали Леонид Михайлович Немёнов и Пётр Яковлевич Глазунов. Назначенные, соответственно, старшим научным сотрудником и главным инженером.
Следующими первыми стали Алиханов Абрам Исаакович, Корнфельд Марк Осипович, Никитин Сергей Яковлевич, Щепкин Герман Яковлевич, Флёров Георгий Николаевич, Спивак Пётр Ефимович, Козодаев Михаил Силыч, Джелепов Венедикт Петрович. Хотя они формально и оставались в кадрах Физтеха, в марте 1943 года начали приезжать к Курчатову в Москву. Несколько позднее подтянулись И.К. Кикоин, Я.Б. Зельдович. Ещё позднее – Ю.Б. Харитон, который сначала должен был завершить в Казани свою работу по взрывам для армии.
Официально же все сотрудники Курчатова были оформлены аж через полгода, приказом № 86 по Казанской группе ЛФТИ от 14 августа 1943 года.
Первой «резиденцией» Лаборатории № 2 стал старинный особнячок в Пыжёвском переулке. Это помещение выехавшего в эвакуацию Сейсмического института АН СССР предложил Абрам Алиханов.
Самым первым делом Лаборатории – не считая изучения Курчатовым документов разведки и составления отчётов по ним – стала поездка Немёнова и Глазунова в блокадный Ленинград. С целью вывоза разного полезного оборудования из ЛФТИ в Москву. Например, закопанных перед эвакуацией во дворе института латунных шин и медных труб. А главное – собрали и вывезли части конструкции циклотрона, прежде всего генератор и выпрямитель.
Леонид и Пётр задание даже перевыполнили. Дважды. Во-первых, они разыскали… Нет, это во-вторых. Во-первых, они привезли с собою больше сотни посылок для остававшихся всю блокаду в Ленинграде коллег под руководством дорогого Павла Кобеко! Для родственников тех, кто эвакуировался, – тоже, это уж само собою. И всё же – довезти такой груз, да на самолёте – это дорогого стоит.
Распоряжение № 121 от 12 апреля 1943 г. о создании Лаборатории № 2. Заверенная копия из архива АН СССР. [НИЦ «Курчатовский институт»]
Распоряжение № 122 о назначении И.В. Курчатова начальником Лаборатории № 2. 10 марта 1943 г. Заверенная копия из архива АН СССР. [НИЦ «Курчатовский институт»]
Благодарность Л.М. Немёнову и П.Я. Глазунову за вывоз оборудования из Ленинграда. [НИЦ «Курчатовский институт»]
А во-вторых, с письмом от Михаила Первухина к Андрею Жданову, где содержалась просьба о всемерном содействии, Немёнов и Глазунов разыскали и вывезли с завода «Электросила» 75‐тонный электромагнит. Указания Жданова заставили военных выделить им два вагона и роту солдат, которые и погрузили в те вагоны всё вывозимое оборудование. После частичного прорыва блокады в январе 1943 года поезда на Большую землю уже ходили, хоть нередко и подвергались обстрелам недалеко отогнанных немцев. Но в этот раз повезло, вывезли всё без происшествий. За что первые сотрудники московской (в Казани ещё оставалась часть её) Лаборатории № 2 получили свои первые премии – по тысяче рублей.
Жили поначалу, скажем так, бедненько. По словам Г.Н. Флёрова, «начиная работу, мы были нищие и, пользуясь данным нам правом, собирали из остатков по воинским частям и в институтах Академии наук необходимые нам вольтметры и инструмент» [336, с. 208].
Жилья для учёных тоже сразу не выделили. Хотя пустовавших помещений хватало – множество народу находилось ещё в эвакуации, поиграть с жилым фондом возможности были.
Причём их, таких возможностей, было на деле настолько много, что несколько лет в конце и после столицу сотрясали жуткие скандальные баталии. Когда, например, вернувшаяся из эвакуации семья какого-нибудь уважаемого человека обнаруживала свою квартиру занятой чужими людьми.
Циклотрон М-1 в Лаборатории № 2. [НИЦ «Курчатовский институт»]
Но поскольку Курчатов и его люди «уважаемыми» в глазах городских властей не выглядели (Академия наук от участия в их судьбах самоустранилась, а аппарат товарищей Молотова – Первухина и в более-то важных вопросах вёл себя как в замедленном кино), то жить будущим покорителям атома приходилось где и как попало. Курчатов, например, то ночевал в холодной комнате коммунальной квартиры Алиханова, то жил в гостинице, то просился пожить в квартире жены старшего брата Кирилла Синельникова Любаши, когда та с семьёю уезжала на дачу. Лишь в конце апреля он получил ордер на трёхкомнатную квартиру во вновь построенном многоэтажном доме № 11/13 на Можайском шоссе.
А вот Леониду Немёнову – кстати, сыну главного рентгенолога РККА и того самого сооснователя вместе с Иоффе Рентгенологического института, из которого вылупился ЛФТИ, – бегать по чужим углам не хотелось. Собственно, и не к кому было: Михаил Немёнов оставался работать в превращённом в госпиталь своём институте в Ленинграде, семья в эвакуации, друзья сами где как мыкаются. И этот профессорский сын нашёл самый оптимальный вариант – ночевать по месту работы!
Раскрылось всё, когда однажды Курчатов, заподозривший неладное в частых и настойчивых советах Бубы, как его называли друзья, не затягивать рабочий день и поскорее закругляться, устроил ему допрос. Быстрое расследование по горячим следам показало: Немёнов ночами спит на большом столе своего начальника.
Л.М. Немёнов
После чего сама родилась ставшая регулярной курчатовская шутка перед уходом с работы: «Постель готова!»
К счастью, шутили не слишком долго. Вскоре Немёнов переехал из кабинета шефа на втором этаже «домика на Пыжёвском» в гостиницу «Москва». Но теперь делиться приходилось уже ему. А именно – ванной в номере, куда напрашивались помыться менее комфортабельно размещённые коллеги.
«Домик на Пыжёвском» представлял собою старый дворянский особняк дяди знаменитого поэта и повесы Александра Грибоедова (или сам дядя был повесой? Или оба? Игорь не особо вслушивался в слова коменданта, показывавшего им бывшие барские хоромы). Строение было довольно неплохое и не более поношенное, нежели другие ему подобные, кои кемарили себе тихонько в сонной неге Пыжёвского, Большого и Малого Толмачёвских, Старомонетного и других старинных замоскворецких переулков.
Здесь был обширный полуподвал, где часть площади выделили Борису Курчатову для его химических опытов. Ну, то есть что значит – часть площади? Это был стол, приставленный к полуокошку полуподвала. Вентиляция шла через форточку. Для облучения урана использовали радий-бериллиевый источник, тоже привезённый из Ленинграда.
И именно тут, что называется «на коленке», Борису Васильевичу вместе с участвовавшей в его опытах Варварой Константиновой удалось доказать, что 93‐й элемент, ещё нетвёрдо именуемый нептунием, относится к группе актиноидов, а не лантаноидов. Группы очень похожи, но лантаноиды представляют собою редкоземельные металлы, а актиноиды включали уран, и этим всё сказано. Следовательно, можно предполагать, что трансураниды будут обладать близкими с ним химическими свойствами, а значит, для выделения их можно использовать общую для лантаноидов методику. Которую ставший атомным физиком химик по образованию Борис Курчатов и разработал. Это, в свою очередь, облегчало путь к настоящему, чистому оружейному плутонию. Который, правда, так ещё не назывался, а скромно именовался 94‐м элементом. И опыты Курчатова-младшего и В.П. Константиновой указывали на то, что этот элемент будет делиться под воздействием нейтронов, как и уран-235, а также будет обладать меньшей критической массой, а получать его можно будет, обстреливая уран нейтронами.
Пыжёвский переулок на старте Атомного проекта.
Конец 1940‐х гг.
[Из открытых источников]
А уже это, в свою очередь, подтолкнуло Курчатова-старшего к ориентировке на 94‐й элемент как основной для будущей Бомбы.
Так что свою работу – исследования – учёные делали. Но важно было увидеть, что необходимо делать ещё, чтобы эти исследования воплотились в изделии, позднее названном РДС-1.