ия тяжёлой воды.
Получила свои задачи и промышленность: отслеживание коррозии разных материалов под действием шестифтористого урана (диффузионные машины!), синтезирование смазок и пластмасс, изготовление катализаторов, получение графитов предельно высокой чистоты (снять наконец эту головную боль!) и столь же чистого металлического урана и т. д.
Тень товарища Берии за плечами придавала значимый вес документам, выходящих от имени Лаборатории № 2. Однако через некоторое время с его стороны последовало предложение, от которого трудно было отказаться: всю Лабораторию № 2 перевести в его ведомство. Раз уж Академия наук настолько далека от своей квазидочки, то она – третий лишний. Куда лучше звучит: «НИИ № 100 НКВД СССР». Разве нет?
Много ли осталось отменно здравствующих среди тех, кто осмелился сказать «нет» товарищу Берии?
И Курчатов этого не сказал. Не потому, что боялся, – просто это было непродуктивно. Зато он переговорил со своим официальным куратором Михаилом Первухиным. А тот в свою очередь донёс бериевскую идею до товарища Молотова. Одному из немногих, кто мог позволить себе называть Сталина Кобой.
Молотов же довёл желание Лаврентия Павловича до вождя, на чём тема и закрылась. О том, чем она завершилась, позднее рассказал Б.Л. Ванников. По его словам, «Хозяин» высказался определённо: «Такой Комитет должен находиться под контролем ЦК» и «должен быть наделен особыми полномочиями» [353, с. 20].
Дело в том, что Иосиф Виссарионович до конца Берии не доверял. И тот об этом прекрасно знал и однажды в приливе нехарактерной для себя слабости даже обмолвился, что сразу после завершения Атомного проекта Сталин его «с поста турнёт».
Таким образом, Курчатов остался при своих, ещё раз подтвердив точность данной ему энкавэдэшниками характеристики: «Обладает большими организационными способностями, энергичен. По характеру человек скрытный, осторожный, хитрый и большой дипломат» [344, с. 283].
Товарищ Берия, хотя и получил новые обязанности, напрямую мог управлять лишь своими генералами. Но не учёными. И по отношению к Лаборатории остался в роли… «товарища» Берии. Очень полезного. Попросит он председателя Мосгорисполкома: «Тов. Попов. Надо крепко помочь этой организации. Л. Берия. 11/1.45.» – и уже в августе Курчатов принимает жилой дом № 14 по Песчаной улице. Разительный контраст с прошлогодней историей…
Лаврентий Павлович очень хорошо умел просить. Когда надо – не менее хорошо командовать. А в целом эффективно управлять. Во всяком случае, большинство ветеранов атомной отрасли согласны с оценкой, которую приписывают И.В. Курчатову: «Если бы не было Берии, бомбы бы не было».
Курчатов, кстати, не то что пытался вместе с Ванниковым спасти своего атомного куратора в тот роковой день его ареста 26 июля 1953 года… Этого сделать уже никто не мог – слишком быстро всё произошло. Но вместе с Борисом Львовичем из его кабинета они начали звонить Хрущёву. За Берию уже не вступались – Ванников успел побегать по кабинетам ЦК, понял, что бесполезно. Но выразили надежду, что с его сыном Серго ничего не случится.
Хрущёв успокоил. Но по общему тону и складу разговора было понятно, что о его отце даже заговаривать не нужно. Вот есть какие-то флюиды при общении на таком уровне, как будто телепатия: ничего впрямую не говорится, и вообще ничего по теме не говорится, а всё понятно.
Насколько верна эта история, судить трудно. Соответствующие документы до сих пор засекречены, а Серго Берия, с чьих слов известно о действиях Ванникова и Курчатова в день ареста его отца, – свидетель, понятно, пристрастный. Но одно точно известно во всяком случае: ни одного письма, заявления и вообще документа, очерняющего Л.П. Берию после его низвержения, Игорь Васильевич не готовил и не подписывал. В отличие от многих других. Включая, казалось бы, беспредельно преданного шефу начальника секретариата Специального комитета № 1 при СМ СССР Василия Махнёва.
Свидетельствует Ю.Б. Харитон: «Может быть, покажется парадоксальным, но Берия, не стеснявшийся проявлять порой откровенное хамство, умел по обстоятельствам быть вежливым, тактичным и просто нормальным человеком. Проводившиеся им совещания были деловыми, всегда результативными и никогда не затягивались. Он был мастером неожиданных и нестандартных решений… Этот человек… обладал одновременно огромной энергией и работоспособностью. Наши специалисты, входя в соприкосновение с ним, не могли не отметить его ум, волю и целеустремлённость. Убедились, что он первоклассный организатор, умеющий доводить дело до конца… С переходом атомного проекта в руки Берии ситуация кардинально изменилась… Берия быстро придал всем работам по проекту необходимый размах и динамизм» [333, с. 418].
Главный конструктор первых советских атомных реакторов Николай Доллежаль вспоминал: «Берию по другим статьям можно ругать как угодно, но в нашем деле он был великолепным организатором. Не помню, чтобы он кричал на учёных, но как разносил своих генералов! Вот это было страшно. Аппарат у него был очень грамотный. Боялись не самого Берию, а его замов. Генерал Борисов прямо с совещания отправил на самолёт одного из моих коллег, который никак не мог добиться высокого уровня полировки стали. В тот же день конструктор вернулся в Москву и доложил о нужном результате» [345].
Записка И.В. Курчатова Л.П. Берии о планах работы Лаборатории № 2. 28 марта 1945 г.
[Из открытых источников]
А много общавшийся с Берией и пару раз претерпевший от него будущий глава Министерства среднего машиностроения Ефим Славский выразился и вовсе афористично:
«Часто спрашивают, не терроризировал ли нас Берия. Должен сказать, что он нам не мешал. Он не разбирался в научных и инженерных проблемах, поэтому к мнению специалистов всегда прислушивался. Отношение к атомщикам было благожелательным… Но бывали моменты, когда становилось страшно» [348, с. 58].
Н.А. Доллежаль.
[Из открытых источников]
При всех очевидных достоинствах Лаврентия Павловича его инициатива с переводом Лаборатории № 2 в систему НКВД выявила зияющую лакуну в юридическом, да и чисто бюрократическом положении Атомного проекта в государственной системе. Попытка встроить Лабораторию в понятную пирамиду подчинённости НКВД не удалась. А коли системы нет – Академию наук не считаем, – значит, её надо создать.
И создали. Всеми работами по урану – так ещё продолжали по традиции называть Атомный проект – Государственный Комитет Обороны распорядился руководить созданному 20 августа 1945 года Специальному комитету при Совете народных комиссаров СССР. Возглавил его Л.П. Берия. В состав вошли Г.М. Маленков, Н.А. Вознесенский, М.Г. Первухин, А.П. Завенягин, Б.Л. Ванников, И.В. Курчатов, П.Л. Капица, В.А. Махнёв.
В этом решении выделяются два момента. Первый – дата. Достаточно очевидно: в июле президент США Трумэн на мирной конференции в Потсдаме информирует Сталина, что в его стране разработана бомба колоссальной разрушительной силы и уже проведены её испытания, а уже через две недели, в августе, американцы рванули два атомных заряда в Японии. Без всякой военной необходимости, но зато с очевидным посылом в назидание Советскому Союзу – смотрите, у президента много.
Смешной филистер Трумэн! Нашёл чем оказать давление на Сталина, которому об испытании американской атомной бомбы Берия доложил едва ли не раньше, чем о нём узнал сам президент США! Тот самый Берия, который поспешил отправить агента в Аламогордо, чтобы осведомиться, отчего американцы запланированную дату взрыва сдвинули…
Конечно же, сообщение Трумэна вызвало реакцию советского лидера, пусть он и не показал о том виду «грязному Гарри». Говорил ли на самом деле вождь те слова, о которых ныне поминают все пишущие об этом эпизоде авторы, – «Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы», – на самом деле неизвестно. Источник уж больно ненадёжный – «Воспоминания и размышления» Г.К. Жукова. Но в любом случае очевидно, что ядерная демонстрация американцев подтолкнула советское руководство к окончательному уходу от любительщины в теме создания атомной бомбы.
Первое, что сделал Л.П. Берия после своего юридического назначения куратором Атомного проекта, – перевёл его из научного статуса в… мобилизационный.
Из некоего набора отдельных операций: академических опытов над атомным ядром, геологоразведки, инженерных работ – он начал создавать сначала структуру, затем систему и, наконец, отрасль промышленности. Причём оборонной промышленности. Распоряжение ГКО СССР № 9887сс/ов «О Специальном комитете при ГКО» необходимо и неизбежно увенчало эти усилия созданием действующего штаба новой – атомной – отрасли. Ну а американцы своим демонстративным уничтожением двух японских городов только подтолкнули такое развитие событий.
Л.П. Берия в годы Атомного проекта.
[Из открытых источников]
Схема организации Спецкомитета. [255]
Второй момент. Состав комитета говорит о глубоко продуманном с политической и профессиональной стороны кадровом составе. Первые двое – любимцы И.В. Сталина на тот момент, пользовавшиеся его доверием. Оба прекрасно проявили себя во время Великой Отечественной войны. Георгий Максимилианович Маленков служил для Сталина чем-то вроде кризисного менеджера, которого вождь посылал туда, где буквально решалась судьба войны. В августе – сентябре 1941 года он там, где немцы, казалось, неизбежно ворвутся в Ленинград; в паническом октябре 1941‐го и далее он едва ли не единственный (даже по И.В. Сталину есть сомнения) из высшего руководства страны остаётся в Москве; в августе – сентябре 1942‐го он в Сталинграде… Само за себя говорит и его кураторство над производством самолётов во второй половине войны, над восстановлением освобождённых районов, над демонтажом немецкой промышленности, причитающейся Советскому Союзу по репарациям.
Тогда же, а также в послевоенные годы он – руководитель или одно из первых лиц в трёх ключевых спецкомитетах при ГКО и Совнаркоме/Совмине: № 1 – по атому, № 2 – по ракетной технике и № 3 – по радиолокации. Тоже само за себя говорит.