«Физический первый» в Покровском-Стрешневе венчает конструкция из кадмиевых стержней, поглощающих нейтроны. Один управляющий и два аварийных. Так что, опуская их в активную зону и поднимая оттуда, можно контролировать течение цепной реакции. Или вовсе прерывать её. На экстренный случай топор заготовлен, чтобы при угрозе слишком бурного нарастания процесса обрубить трос и таким образом мгновенно уронить в активную зону блокирующие реакцию стержни.
Ушёл на этот реактор практически весь уран, что имеется в стране, – 45 тонн! А его в сорок третьем году, когда всё начиналось, на осликах с киргизских месторождений в виде руды вывозили. И сколько там того урана было, в той руде? Доли процента! Но ведь поставили комбинаты для обогащения! И для получения чистого урана заводы подняли, и промышленные технологии для них Зинаида Ершова в Гиредмете отработала!
Да-а, такую махину дел своротили, такое построить и отстроить смогли! И вот он, плод усилий всей страны, – шевелится, стреляет нейтрончиками, готов цепную реакцию показать!
Да, любопытно даже, что Абуша Алиханов скажет, если сейчас всё получится. А то зациклился на своём тяжеловодном реакторе, и хоть что с ним делай! Да, нет спора, тяжёлая вода даёт больший коэффициент замедления по сравнению с графитом и практически не поглощает тепловые нейтроны. Это позволяет работать таким котлам на природном уране, тогда как для уран-графитового нужно его ещё обогащать. И требуется для них в 15 раз меньше урана, чем для графитового.
Да вот только саму тяжёлую воду получить – то же, что и уран обогащать. И – тоже заводы строить. Дорогущая водичка выходит; котёл на графите гораздо дешевле получается. Да и технологичнее, а значит – быстрее в строительстве. Что на фоне всё более нетерпеливых вопросов товарища Сталина как бы и не важнее цены становится.
Но вот Алиханов стоял на своём. В итоге было принято решение: 1 декабря 1945 года ему выделили свою лабораторию – № 3. Вот только возится Абрам там со своим котлом пока безрезультатно. И ещё долго, судя по всему, возиться будет, года три ещё, не меньше…
Ну а мы… Сегодня мы запустим первую в СССР цепную реакцию! Да и во всей Евразии!
К середине дня рабочие уложили 62‐й слой активной зоны, и их отправили с объекта. Затем в очередной раз проверили системы безопасности, вплоть до наличия и остроты того самого топора. Попросили удалиться всех лишних, не задействованных непосредственно в обеспечении работы котла. Осталось 5 человек, не считая самого Курчатова. Те, кто отвечал за работу основных систем, – Панасюк, Дубовский, Кондратьев, Бабулевич. И генерал Павлов как уполномоченный Совета Министров СССР. Осуществляющий от имени его аппарата надзорные функции в Лаборатории № 2.
Достойный человек Николай Иванович, самый молодой генерал в СССР, 31 год. С интересом вникает в научные и прочие проблемы, взялся изучать основы ядерной физики, стремится помогать работе Лаборатории по своей линии.
Ну как раньше говорили и сейчас никто сказать не запретит: с Богом!
Пульт управления реактором Ф-1. [НИЦ «Курчатовский институт»]
Курчатов сел за пульт в подземной лаборатории. Протянул руку к управлению лебёдкой для перемещения стержней СУЗ.
Рука не дрожала. Напротив, в душе было лихо и дерзновенно. Отчего? Да оттого, что сделали всё правильно. Всё возможное и – всё правильно.
Так что – вперёд!
«Щелкун», как в обиходе прозвали репродуктор, связанный со счётчиком радиации, с готовностью зачирикал. Сначала не часто. Потом чаще. Потом резко оживился гальванометр. Потом «щелкун» быстро заверещал и взвыл.
Пошёл нейтронный поток! Пошёл! Причём в прогрессии, и, главное, в расчётной прогрессии! Время удвоения упало до 134 секунд. На 2400 мм погружения стержня прирост плотности нейтронов идёт по экспоненте, прямо-таки в геометрической прогрессии.
Можно «играть» дальше. На 2600 мм плотность нейтронов продолжала прирастать, но уже в арифметической прогрессии. На 2800 мм плотность нейтронов стала держаться на одном уровне. Управляем! Мы ею управляем, цепной реакцией!
Начала подниматься тепловая мощность котла. Согласно теоретическим расчётам, если стержни СУЗ извлечь полностью, мощность реактора должна быстро подняться до определённой точки самокомпенсации, а затем ощутимо быстро упасть за счёт нагревания урана. Потом снизится ещё, но гораздо медленнее – теперь за счёт нагревания графита. Причём всё это – на протяжении получаса. Но сегодня мы этим играть не будем – время для экспериментов впереди. Довели до 100 ватт, и хватит пока.
Доклад И.В. Сталину об успешном запуске первого советского атомного котла Ф-1.
[Из открытых источников]
Сегодня мы просто посмотрим за тем, как котёл работает.
И сделаем второе главное на сегодня, после физического пуска управляемой цепной реакции, – доложим об этом событии главному нашему куратору. Пусть Лаврентий Павлович собирает правительственную комиссию принимать нашу работу. Мы готовы!
Ну а пока свои порадуются…
Глава 2Высшее благословение
Сталин очень чётко зафиксировал момент, когда административные и организационные хлопоты с созданием Спецкомитета и Первого главного управления остались в целом позади. Ровно пять месяцев отвёл глава государства на становление управляющей структуры атомной отрасли СССР.
И.В. Курчатова пригласили к вождю 25 января 1946 года. Для разговора, что называется, по душам – насколько это было возможно с таким человеком. Но оказалось именно так: Сталин демонстрировал полное доверие учёному. И по сути, передавал ему полномочия, ставящие Курчатова по факту на одну доску не то что с Завенягиным или Ванниковым – с самим Берией!
Как это происходило и о чём говорили руководитель Атомного проекта с руководителем страны, позволяют судить скупые записи самого Игоря Васильевича, сделанные им после посещения Кремля.
В кабинете Сталина 25 января 1946 года присутствовали Молотов и Берия. Но в беседу, которая продолжалась один час, с 19.30 до 20.30, они не вмешивались. И понятно почему.
Основным содержанием разговора, к которому Курчатов то и дело возвращается в своих записях, стал фактический карт-бланш для него от главы государства на управление всем ходом работ по урану. Не стоит заниматься мелкими работами, заповедовал вождь учёному, работу нужно вести в грубых основных формах, и вести широко, с размахом. Не нужно более искать дешёвых и оптимальных путей; главное – быстрота. Идти решительно, со вложением всех средств, но по основным направлениям. И в этом отношении будет оказана всемерная помощь.
При этом Сталин успокоил напрягшегося от планируемого размаха Курчатова уверением, что ему «отчётливо представляются трудности, связанные с получением первых агрегатов», хотя бы «с малой производительностью». Производительность можно достигнуть увеличением числа агрегатов. А вот основным достижением является трудный первый шаг.
Далее было предложено подать письменную справку о всех необходимых для ускорения работ мероприятиях, о всех нуждах, включая пожелания по тем учёным, кого следовало привлечь к такой работе, и пожелания по оплате их труда и премиям. Судя по конспекту Курчатова, вождь был озабочен мыслью, как бы облегчить положение учёных и помочь им в материально-бытовом отношении, так как «наши ученые очень скромны, и они никогда не замечают, что живут плохо». А государство хоть и сильно пострадало в войну, но всегда может обеспечить нескольким тысячам человек жизнь на славу, включая большие премии за большие дела, дачи, машины, условия для отдыха.
Конечно, Сталин не был бы Сталиным, если бы не задал вызывавшему его доверие человеку «вопросы». Вопросы об Иоффе, Алиханове, Капице и Вавилове. И что характерно, о «целесообразности работы» Капицы. И с эдаким настораживающим подходцем: на кого они работают и на что направлена их деятельность – на благо Родине (!) или нет?
Вообще-то разговор про Капицу имел свой смысл для Сталина и свою предысторию для всех.
Дело в том, что Пётр Леонидович Капица был всеми признанным научным гением. В своём Институте физических проблем он организовал и совершил сам немало интересного, а подчас прорывного в ядерной физике, физике сверхсильных магнитных полей, физике низких температур. Разработал эффективные методы сжижения азота, кислорода, водорода, гелия, сконструировал соответствующие установки нового типа. Работал главой Главкислорода при СНК СССР, внедряя в народное хозяйство свою установку низкого давления для промышленного получения жидкого кислорода из воздуха [356].
Такого человека власти не могли не привлечь к Атомному проекту, где ему было поручено курировать низкотемпературную технологию разделения изотопов урана. И служить «светлой головою» вообще. И в этом смысле Курчатов участие П.Л. Капицы в работах над Бомбою не мог не одобрять, как и участие всех других «светлых голов». Так что в разговоре в Кремле он мог только повторить Сталину то, что в ноябре 1944‐го писал в справке для Берии: «Акад[емик] П.Л. Капица, директор Института физических проблем Академии наук СССР, начальник Главкислорода при СНК СССР – замечательный физик-экспериментатор, выдающийся ученый, специалист по низким температурам и магнитным явлениям. Он, вместе с тем, – блестящий инженер, конструктор и организатор.
Отзыв И.В. Курчатова по академику П.Л. Капице для Л.П. Берии.
[Из открытых источников]
Вопрос о привлечении его к работе над ураном ставился мной при докладе у тов. В.М. Молотова» [330, с. 162–163].
Основная проблема заключалась, однако, в том, что Капица не только был гением, но и ощущал себя таковым в полной мере. А такому чувству обычно сопутствуют сверхвысокая самооценка, крайняя амбициозность, предельная независимость. И… капризность.
И он давал себе волю на заседаниях Спецкомитета. Потому что глубинно, в уме и сердце своём, не признал главенства Курчатова в научном руководстве Атомным проектом СССР. Его первенство Капицу бесило. Правда, тихо, но это было видно и неприятно.