Дорога-лежнёвка. [362]
П.Т. Быстров.
[Из открытых источников]
Первого заменили на генерал-майора М.М. Царевского, который ранее возглавлял строительство ряда крупнейших индустриальных объектов. Вместо П.Т. Быстрова назначили Е.П. Славского, также имевшего серьёзный опыт крупного производственника. Который к тому же обеспечил недавно необходимую для котлов чистоту графита.
Е.П. Славский в годы войны.
[Из открытых источников]
Но и Славский новый срок запуска завода «А» – к тридцатилетию Великого Октября – обеспечить не смог, как ни решительно начал закручивать гайки.
Берия снова приехал на комбинат. Разнос он устроил страшный: общался зло и отрывисто, упирая в людей своё пронзительное пенсне. Отстранил Славского. Причём для многих, и Курчатова в том числе, было ясно, что несправедливо. Без укомплектованного штата, без отлаженного снабжения и, главное, всё с теми же огромными задержками поступления проектной документации никто не смог бы выполнить намеченный график. Уж Берия-то, под чьим руководством Славский в 1941 году идеально эвакуировал Днепровский алюминиевый завод, должен был это понимать. Но… капризен бывает Лаврентий Павлович. Долго держится ровно, но потом позволяет себе сладостно сорваться…
Новым директором назначили руководителя танкостроительного Уралмаша Бориса Музрукова. Энергичный, талантливый, Героя Социалистического Труда получил в годы войны.
И он выпросил у начальства вернуть уже знакомого с темой Славского. На пост главного инженера. Ванников его поддержал. Согласился и Берия.
Наконец основной цикл работ под изготовление котла был завершён. Под него уложили металлическую подушку весом 80 тонн. На неё предстояло положить почти 500 тонн графитовых блоков. К чему и приступили 1 марта 1948 года. Основным условием была полнейшая, практически стерильная чистота.
Готовые блоки перегружали сначала в «Кошкином доме», как по фамилии прораба назвали помещение, где необходимую стерильность поддерживали самыми драконовскими методами (спасибо, старый ты наш будённовец товарищ Славский!). Отсюда их по герметически закрытой галерее спускали в чрево будущего реактора.
Рытье котлована для будущего атомного реактора. [Из открытых источников]
Осталось сотворить всего ничего… самое сложное. Основные знания и опыт на строительстве московского котла уже наработали. Но сразу выяснилось, что котёл реальный, промышленный отличается от опытового примерно как… реальный автомобиль от того, что из детского конструктора собрать можно.
Даже для привычных ко всему возводителей Магнитки, Норильска, Сталинградского тракторного нынешняя конструкция выглядела циклопической. Особенно в сравнении с той, где стоял реактор Ф-1. Центральный корпус был высотою 30 метров с подземной частью ещё 50 метров.
Вокруг котла сооружалась трёхслойная стена толщиною 5 метров. Из них первые полтора метра занимала залитая в железные баки вода, эффективный замедлитель нейтронов. Вторые полтора метра заполнялись слоем песка. Внешний слой образовывался двухметровым «коконом» из бетона.
В графитовую кладку котла вертикально вставлялись 1200 алюминиевых труб, через которые протекала вода в качестве охладителя. Сюда же закладывались урановые блоки, в которых и должна была идти ядерная цепная реакция.
Снизу было пристроено специальное разгрузочное устройство, позволявшее вынимать из кладки по одному блочку из любой трубы. После этого блок под собственным весом падал в резервуар воды под котлом и двигаясь далее по наклонной плоскости шахты попадал в кюбели подземного устройства. Кюбели далее поднимались и помещались в транспортную галерею, где и хранились два месяца под шестиметровым слоем воды. После этого их отправляли на химический завод для дальнейшей переработки.
Б.Г. Музруков.
[Из открытых источников]
По принципиальной схеме всё представляется вроде бы и несложным. Но на реальном объекте одних только приборов, чтобы следить за температурой, расходом воды и целостностью каждой из 1200 трубок, – свыше 6 тысяч! Например, ртутные расходомеры, по 200 кубиков ртути в каждом. А этих каждых не меньше тысячи, ибо стоят на каждом канале. Что такое ртуть в эксплуатации, а особенно разлившаяся в аварийном случае, объяснять никому не надо?
Плюс прочая контрольно-измерительная аппаратура и аппаратура дистанционного управления. Плюс свыше тысячи технологических отверстий. Плюс под 6 тысяч единиц всякой арматуры. Сотни километров электрических проводов. И можно только представить себе сложность этой сети…
А ещё этот котёл обслуживался целым очистительным заводом, где освобождалась от солей и примесей вода, набираемая насосами из глубинных слоёв озера Кызыл-Таш. Чем только не производилась такая очистка! Кварцевые фильтры, целые башни со специальным активированным углём, дегазационные башни, где вода освобождается от углекислоты… Это даже не дистилляция, это полная химическая чистота H2O. На семиметровой глубине можно было бы различить надпись «СССР» на двадцатикопеечной монете!
Собрали котёл быстро. Уже к началу июня 1948 года он был готов к пуску. Из Москвы прилетел Борис Ванников. Утра ждать не стали – вечером же 7 июня в присутствии всего руководства комбината Курчатов сам сел за пульт управления и сделал пробный запуск.
Котёл заработал сразу. Однако, пока он разгонялся, напряжение в зале можно было маслом на бутерброд намазывать. Очень толстым слоем.
К половине первого ночи цепная реакция пошла. И словно тонны груза упали с плеч! У всех…
Котёл заглушили. Теперь надо было завершать подготовку и потихоньку выводить его на проектную мощность. Игорь Васильевич пока не стал подписывать акт приёмки: «Проведём физический пуск, останемся живы – подпишем» [363].
Промышленный пуск котла, названного в народе – причастном! – «Аннушкой», состоялся 19 июня 1948 года в 12.45. Пробную мощность довели до 1000 кВт, а в 20.00 он уже работал на номинальной, 100 мегаватт.
Победа, наконец?
Да, она самая! И Сталину о том доложили немедленно.
Вот только…
Буквально на следующий день после пуска обнаружилось крайне поганое явление: вода, которая обязана неостановимо идти через каналы, то в одном, то в другом месте идти отказывалась. В результате чего без охлаждения разогретый уран расплавлялся, образуя карбиды с графитом и не давая хода воде для охлаждения других блоков. И всё это начинало гореть.
Вода – жизнь котла. Неслучайно Курчатов оставил начальникам смен категорическое указание в письменном виде и под роспись: «Предупреждаю, что в случае останова воды будет взрыв. Поэтому ни при каких обстоятельствах не допускается прекращение подачи воды».
Что же оказалось?
Уже при первом подъёме мощности 19 июня расход охлаждающей урановые блоки воды оказался слишком мал. Перемудрили с осторожностью – основной клапан должным образом не пропускал воду из-за приоткрытия страхующего клапана холостого хода. Урановые блочки стали разогреваться. А поскольку поверхность алюминиевых труб первоначально не была анодирована, то в системе алюминий – вода – графит под воздействием высокой температуры началась коррозия. В итоге горячий уран спёкся с графитом.
Это явление на комбинате тут же назвали «козлом».
Что с ним делать?
Единственный выход – освободить спёкшийся блочок, чтобы поднять его. А для этого ничего не остаётся, как обсверливать «козла» кругом по графиту.
Мягко – очень мягко! – говоря, трудоёмкая операция. И свёрла раз-раз и ломаются! И доставать их приходится с 7, 10, 20‐метровой глубины.
И всё это в условиях радиоактивности.
Первый промышленный уран-графитовый реактор «А»
для наработки плутония.
[НИЦ «Курчатовский институт»]
Записка Курчатова по недопущению останова воды.
[Из открытых источников]
Дозы накапливались более чем приличные: за два месяца работ по ликвидации первых двух «козлов» люди из бригады слесарей приняли от 26 до 108 рентген. Точнее, бэр – биологических эквивалентов рентгена. По нынешней системе единиц это немногим больше одного зиверта. Не очень опасно – грозит лёгким недомоганием. Но в первый период эксплуатации реактора «А» дозу свыше 15 бэр приняли абсолютно все, кто работал с ним. За весь 1949 год облучение от 100 до 400 бэр получила почти треть персонала.
А с 400 бэр начинается тяжёлая степень лучевой болезни…
Был эпизод – с другим реактором, на тяжёлой воде, – когда «козёл» образовался грандиозный, но добраться до него не давала высочайшая радиоактивность. И тогда лично Ефим Славский на собранной подвижной конструкции из обшитого толстыми листами свинца трактора взялся за рычаги и поехал взглянуть и определиться, как с тем «козлом» справиться.
Такие были люди…
Такие были Славские.
Завенягины, Ванниковы, Малышевы, Александровы.
Курчатовы…
Всего же таких зависаний блоков в каналах произошло за первые полгода работы более сорока. Браться за устранение очевидно проявившихся недочётов – значит останавливать котёл на полную переборку. А следовательно, забыть о плутонии для Бомбы ещё на год, а то и на два – ибо достаточного количества готового урана для повторной загрузки в стране нет.
И тогда Игорь Васильевич принимает трудное решение – справляться с «козлами», не останавливая реактора.
Лишь 20 января 1949 года, когда необходимое для Бомбы количество плутония уже было получено, котёл всё же остановили на капитальный ремонт. Извлекли тогда не более и не менее, а 39 тысяч блоков.
Но поскольку урана в стране по-прежнему были не горы, то приняли решение использовать какие возможно для повторной загрузки в новые трубы блоки.
Только предварительно следовало отсортировать пригодные. Сам Курчатов и осматривал. А кого ещё поставишь на такую работу? Старину «Будённовца», формально ответственного за участок? Он и так давеча в реакторе побывал, застрявшую бадейку с урановым блочком выковыривал. И сколько там нахватался, неизвестно, потому как отказался даже дозиметр на шею повесить – дескать, только мешать будет. Или Николая Архипова, директора объекта «А», который и так за 16 дней собирания блоков по вёдрам успел впитать немерено рентген? Митю Пинхасика, заместителя главного инженера котла?