И чем неудача грозит лично ему – Лаврентий Павлович тоже знал…
Глава 4Победа и… сомнения
Всё смешалось – в головах и в бункере. На горизонте вздымалось в небо зрелище, от которого нельзя было оторваться. На месте подрыва росла клубящаяся шапка, поднимавшаяся вверх и уходящая там в набрякшие облака. За ней, постепенно замедляясь, тянулся вверх, словно прилипший, столб пыли. Наверху этот столб набухал и завихрялся, быстро образуя лохматую чёрную кляксу в виде уже не шапки, а гигантского гриба.
Так-то типичная картина обычного взрыва большой мощности… если не знать, что этот взрыв – не обычный.
Тем временем у поверхности земли продолжала стоять – но этак подвижно, можно даже сказать, энергично стоять – сплошная стена медленно клубящейся пыли. Закрывавшая приплюснутой своею полусферой, казалось, почти всё опытовое поле.
А «гриб», хоть и изгибался под действием ветра, довольно быстро уходя в сторону, всё же держал форму. И лишь когда достиг облаков – примерно за 5 минут, – постепенно стал растворяться в них. Причём облака при этом почернели.
Затем медленно осела пылевая стена на поверхности земли. Дальше ножка гриба словно перегнулась и разорвалась. Нижняя её половина тихо опадала, а верхняя словно всосалась в облака. И будто только этого не хватало облачности над полигоном – она удовлетворённо начала рассеиваться, и появилось солнце.
Не так уж и ошибались метеорологи. Не фатально…
Да, зрелище было эпическим. Оно просто подчиняло своими размерами, масштабом вырвавшейся на волю мощи.
Кажется, должен бы быть страх, как у американцев, – вот-де какого монстра на волю выпустили?
Первое успешное испытание советской атомной бомбы. 29 августа 1949 г. [Из открытых источников]
Нет, страха не было. А было…
Эйфория была! Когда увидели, поняли, убедились, что всё получилось! Что испытание прошло успешно. Всех буквально проглотило обвальное, ни с чем не сравнимое чувство победы! Сильнее даже того, что было 9 мая. Там победа была огромная, но всё же – общая. И немножко – хотя они тоже на неё работали – не их. У них тогда, в мае 1945‐го, было забот полон рот. Готовили отчёт о работах, ещё далеко не прорывных на тот момент, ожидали утверждения постановления ГКО по планам научно-исследовательских работ на 1945 год, параллельно ждали от Завенягина и Харитона результатов по перехвату немецких результатов и от Флёрова – что там всё-таки немцы взорвали в Тюрингии. И прочее занимало мозги и души – повседневное, но предельно важное, потому что ещё не сделанное…
А вот теперь – сделано!
Стоило работать, тяжко и яростно, давя в себе и не выпуская наружу сомнения, непонимание, страхи, неуверенность! Стоило жить, так жить! Так тяжко и, подчас казалось, неподъёмно – жить…
И вот – удалось! Им! Им всё удалось!
Но наука – хладнокровная, требовательная такая богиня. Порадовался? Хорошо, а теперь будь добр собрать и осмыслить то, что получил.
Так что уже через 20 минут после взрыва танки, оборудованные дозиметрическими приборами, замеряли, доехав до эпицентра, радиоактивность. И обнаружили, что достигает оная 1800 рентген в час. Это когда 600 рентген в половине случаев – уже летальная доза…
Но тем не менее устанавливать это отправился лично Бурназян, начальник Третьего главного управления по радиационной безопасности. И ещё – заместитель министра здравоохранения. Несмотря на увещевания – впрочем, не очень настойчивые, – что не дело это, мол, для уровня замминистра, Аветик Игнатьевич забрался в танк. И тот двинул в эпицентр.
После возвращения Бурназян рассказывал про огромную воронку на месте исчезнувшей вместе с бетонным основанием стальной башни, на которой бомбу разместили. И про спёкшуюся до остекленения почву вокруг, которая жутко и нездешне хрустела под гусеницами танка даже сквозь рёв мотора…
Правда, хороший радиометрист и человек, известный своей едва ли не болезненной основательностью, Яков Докучаев, который позже по эпицентру взрыва прошёл пешком, докладывал, что на деле Аветик через сам эпицентр не проезжал. В воронке, которую он описал как «мелкую тарелку с пологими краями» со «слегка вдавленной в эпицентре поверхностью, – и, кстати, отнюдь не «огромного» размера, а всего лишь 5–6 метров диаметром, – следов танковых гусениц не было. Отметил таковые следы Яков лишь за пределами вала.
Кто уж прав из этих двух достойных учёных – бог весть. Потому как перед испытанием изготовили для дозиметрической разведки два танка КВ, которые были поставлены в 10 километрах на запад от места будущего подрыва. И один из танков должен был пройти через эпицентр, второй – нет. Чтобы получить объёмную картину по дозиметрической обстановке на каждый момент замеров.
Как бы то ни было, на месте башни воронка образовалась. Почва оплавилась, образовалась корка шлака. В радиусе 50 метров от эпицентра эта корка, ломавшаяся ударом каблука, была покрыта слоем пыли, но далее поверхность земли была всё более чистой, только приобрела тёмно-бурый цвет со странным металлическим отблеском.
Дальше за пределами кратера, в радиусе 100–150 метров, наблюдался застывший расплав песка. Он постепенно истончался к внешним границам, хрустел под ногами. Далее, в радиусе 300 метров, следовала область полностью выжженной растительности.
Позднее пришли предварительные данные по мощности ударной волны. На дистанции 800 метров от центра взрыва её давление достигало 28 тонн на квадратный метр! Даже на удалении 12 километров эта цифра равнялась 1,2 тонны на квадратный метр.
Так что закономерно, что все здания в радиусе полутора километров от эпицентра, в том числе сборочное здание «ДАФ», превратились в мелкий щебень. Зона разрушений, делавших кирпичные здания непригодными для жилья, простиралась до 3 километров. Стальной железнодорожный мост длиной 23 метра был сорван с опор и отброшен на 60 метров. Пути превратились в разбросанные оплавленные куски рельсов. Расставленные по полю самолёты полностью выведены из строя в радиусе 1250 метров, танк Т-34 силой взрывной волны оказался опрокинут на бок на дистанции 4500 метров. Зона смертельного поражающего воздействия радиации на человека заняла площадь 5 квадратных километров, то есть в радиусе 1200 метров, зона сплошного возгорания от теплового воздействия Бомбы пролегла в радиусе до 2 километров.
Аветик Игнатьевич Бурназян. 1939 г. [105]
Да, типичная картина, если так можно сказать про первое испытание, но… Но – отличная от той, какую описал в своей книге Смит, рассказывая о первом американском испытании. Там, по его словам, плотное облако, образовавшееся именно при взрыве, поднялось на большую высоту в виде шара и уже там приняло форму гриба. И только потом превратилось в похожий на трубу столб.
Приврал американец? Вполне возможно. Но всё же заползало в душу тёмною тучей чувство сомнения. Понятно, что оценка на данный момент могла быть не более чем приблизительной, но – мощность взрыва казалась Курчатову явно меньше расчётной. И картина его – не похожей на американскую. По крайней мере как описывал её Михаил Мещеряков, которого в качестве советского представителя американцы приглашали побывать на ядерных испытаниях США на атолле Бикини.
Докучаев Яков Порфирьевич.
[106]
Требовалось расспросить его теперь поподробнее – теперь, когда перед глазами стоит собственная картина. Картина их собственного взрыва!
И Курчатов вызвал свою «Победу» и отправился на второй наблюдательный пункт, где главенствовал М.Г. Мещеряков.
Там, не в 7, а в 10 километрах от эпицентра, присутствовала, так сказать, «дублирующая» команда. Вместе с Мещеряковым, полномочным заместителем начальника Лаборатории № 2, в бункере находились главный теоретик Изделия Я.Б. Зельдович, заместитель Ю.Б. Харитона генерал-майор Н.Л. Духов, ведущий радиохимик с 817‐го комбината Я.П. Докучаев, директор ГЕОХИ и помощник Курчатова по аналитической химии и радиохимии А.П. Виноградов, заместитель директора РИАНа и руководитель пусковой бригады радиохимического завода «Б» комбината № 817 Б.А. Никитин.
Как и на первом НП, перед взрывом все тоже надели тёмные очки, сквозь которые, по словам Якова Докучаева, увидели «яркое белое пламя, по цвету подобное электросварке». Но, в отличие от людей в окружении Курчатова, мещеряковские в бункер не пошли, а залегли через 20 секунд после взрыва под защиту земляного вала. Ну и испытали на себе действие ударной волны…
Тот же Докучаев, который прошёл всю войну от звонка до звонка командиром танка, а после контузии инструктором в танковой школе, описывал позднее, как это выглядело на расстоянии 10 километров от эпицентра: «Во время Великой Отечественной войны мне приходилось бессчетное количество раз слышать, телом ощущать грохот взрывов различной мощности обычного тротила, от 1 до 2000 кг. Но то, что произошло на полигоне, встретилось впервые. Выделявшаяся энергия была настолько велика, что взрывные волны длительное время отражались между облаками, землей и сопками семипалатинской пустыни. Было несколько (2–3) взрывных эхо. Сначала основной удар – затем громоподобный затухающий гул, продолжавшийся 10–15 секунд.
Вид грибовидного облака с высоты птичьего полёта с атомной бомбы Able, атолл Бикини в Тихом океане 1 июля 1946 г.
[Из открытых источников]
Взрыв был настоящий ядерный!» [454, с. 298].
Из оцепенения после прохождения взрывной волны всех вывело восклицание – и, похоже, от души – генерала Духова: «Да здравствует товарищ Сталин! Ура!!!» Но вскоре радостное оживление сменилось небольшим напряжением, когда с НП-1 поступила команда: «Ожидайте прибытия Бороды». Что так срочно потребовалось Курчатову?
А Курчатов примерно к 9 часам на большой скорости подъехал к НП-2, по дороге ещё дополнительно накрутив себя. Он видел, что Берия заметил его озабоченность, и лицо маршала из благостно-просветлённого (редко кому доводилось такое видеть!) вновь вернулось в обычное состояние некоторой высокомерной требовательности. И хоть глава Спецкомитета ничего не сказал, но понятно было, что ничего и не упустил. Как ничего и не забудет. И потому с Михаилом, бывшим своим же, курчатовским, аспирантом, нужно было прояснить все вопросы немедленно.