В эвакуации был в Казани, после возвращения опять-таки примкнул к «эмгэушной» группировке (что имело значение, как мы увидим чуть позже); но одновременно его приметил и Павел Судоплатов, призвав его на пост своего заместителя по науке.
Продолжая параллельно вести вполне плодотворную научную работу, Яков Петрович в конечном счёте примкнул к курчатовской команде – стал в 1952 году главой отдела теоретической физики в «Гидротехнической лаборатории» (ГТЛ) АН СССР в Дубне (в 1954 году ставшей Институтом ядерных проблем АН СССР). Правда, это произошло уже после того, как Игорь Васильевич выделил ряд секторов ЛИПАНа в отдельные институты, в том числе и в дубнинский, так что Терлецкого пригласил к себе начальник ГТЛ М.Г. Мещеряков.
Вывели оттуда (похоже, это было чьим-то условием, так как совпало с понижением в должности М.Г. Мещерякова) Якова Терлецкого в 1956 году, когда ИЯП стал международным Объединённым институтом ядерных исследований (ОИЯИ). До конца жизни затем он заведовал кафедрой теоретической физики в Университете дружбы народов в Москве.
А в 40‐х годах Терлецкий был также сотрудником Бюро № 2 Спецкомитета, где занимался обработкой информации, поступающей по разведывательным каналам.
В качестве компетентного специалиста его и направили в Данию на контакт с вернувшимся из США Нильсом Бором. Ему-то советский учёный-разведчик и задал вопрос: «Справедливо ли появившееся сообщение о работах по созданию сверхбомбы?»
Нильс Бор, знавший об американских ядерных делах достаточно многое, но далеко не всё, ответил осторожно, не выдавая секретов, но и ничего не отрицая: «Я думаю, что разрушающая сила уже изобретенной бомбы уже достаточно велика, чтобы смести с лица земли целые нации. Но я был бы рад открытию сверхбомбы, так как тогда человечество, быть может, скорее бы поняло необходимость сотрудничества. По существу же, я думаю, что эти сообщения не имеют под собой достаточной почвы. Что значит сверхбомба? Это или бомба большего веса, чем уже изобретенная, или бомба, изготовленная из какого-то нового вещества. Что же, первое возможно, но бессмысленно, так как, повторяю, разрушающая сила бомбы и так велика, а второе – я думаю, что нереально» [142, с. 14].
Письмо Я.П. Терлецкого И.В. Сталину по поводу Нильса Бора.
[Из открытых источников]
Подобная запутанность – в духе квантовых парадоксов Бора – никого в Союзе сбить с толку уже не могла. О том, какое значение придавалось контакту с ним (а Бор ответил в общей сложности на три десятка вопросов), показывает сам факт предоставления Берией докладной записки по этому поводу самому Сталину. К ней был приложен полный перечень вопросов, ответы на них, а также оценка этих ответов, данная Курчатовым. Он же, кстати, готовил и вопросы для Терлецкого.
На основании этого можно ответственно заключить, что первые контуры термоядерного подпроекта в рамках Атомного проекта стали складываться уже в конце 1945 года. Когда, стоит напомнить, в России не было ещё даже атомного реактора, а плутоний получали микрограммами. И первый доклад «Об использовании внутриатомной энергии лёгких элементов» для создания более мощного, чем атомное, оружия уже 17 декабря 1945 года представил на заседании Спецкомитета руководитель теоретического отдела Института химической физики Яков Зельдович.
Яков Борисович, собственно, изложил на Техническом совете результаты сделанных по указанию Курчатова расчётов и размышлений группы физиков-теоретиков в составе его самого, И.И. Гуревича, И.Я. Померанчука и «примкнувшего к ним» Ю.Б. Харитона.
В докладе учёный постулировал, что ядерная реакция деления происходит лишь с ураном, торием и новыми образующимися из них элементами, и далее сообщил, что энергия ядерных реакций лёгких элементов, отнесённая на единицу веса, больше энергии деления тяжёлых ядер. Затем приводились условия для получения такой реакции, фигурировали расчёты необходимых и получаемых энергий.
В результате процесс термоядерного взрыва в представлении теоретиков должен был выглядеть следующим образом. По массе реагирующего вещества распространяется ударная волна; энергия разогрева в ударной волне происходит за весьма малое время; разогретое в ударной волне вещество реагирует, выделяет энергию и расширяется, толкая дальше перед собой ударную волну.
И делался очень интересный для военных вывод: «Процесс даёт принципиально возможность взрыва неограниченного количества лёгкого элемента, пригодного для реакции, от заданного достаточно мощного начального импульса» [142, с. 17].
И наконец, конкретно были названы «лёгкие элементы», потребные для проведения нужной реакции. Это дейтерий – изотоп водорода, имеющий, в отличие от «папы», не один только протон в ядре, а протон и нейтрон, и тритий – изотоп водорода с двумя нейтронами.
Обе рассчитанные при детонации дейтерия реакции тоже представлялись очень интересными: в одной получался водород плюс тритий плюс 4 МэВ энергии; в другой – гелий-3 плюс нейтрон плюс 3,2 МэВ энергии.
А для инициации той самой взрывной волны, что даст необходимую для начала реакции энергию, достаточно применить уже понятные урановые заряды.
Нет, неясности, разумеется, оставались, особенно в технической конкретике, но главным группа Зельдовича сочла само «открытие системы, в которой от одного мощного импульса может быть вызвана ядерная детонация неограниченно большого количества вещества».
Очевидным это было и для членов Технического совета. Немедленно было принято решение «считать необходимым произвести систематические измерения эффективных сечений реакций в ядрах легких элементов, использовав для этого высоковольтный электростатический генератор Харьковского физико-технического института», а также «поручить проф. Зельдовичу Я.Б. в 3‐дневный срок подготовить задания по изучению реакций в ядрах легких элементов».
Далее было велено вести в ИХФ дальнейшие расчётно-теоретические исследований и «поставить экспериментальные работы по изучению возможности использования ядерной энергии легких элементов и, в первую очередь, по изучению условий для осуществления реакции в легких элементах, используя явление детонации при инициировании продуктом Z».
«Продукт Z» – так зашифровали плутоний, назначенный вместо урана на роль инициатора реакции синтеза лёгких элементов с выделением большого количества энергии.
Таким образом, принципиальная схема водородной бомбы для советских ядерщиков была ясна уже в декабре 1945 года – до каких бы то ни было утечек информации на эту тему из американских лабораторий.
И позднее в России поступавшую из США информацию по водородной бомбе принимали со вниманием, но без того трепета, как информацию по бомбе атомной. «По-моему, правдоподобны» – так оценивал Курчатов в 1946 году материалы по американской «сверхбомбе».
Но далее начинались даже не технические, а, можно сказать, проектные сложности. Ведь Атомный проект располагал в то время только одним, и то экспериментальным, ядерным реактором. Алиханов со взятым на себя комплексом «тяжёлая вода/тяжеловодный реактор» продвигается, но – шатко и валко, и когда будет результат, не знает и он сам. Капица хоть и обещал делать тяжёлую воду по цене водки, но известно чем закончил, и теперь в его институте водородными установками только начинает заниматься Александров. Заводы по получению тяжёлой воды, из которой можно выделить чистый дейтерий, ещё только планировались, причём опытовая установка в Дзержинске взорвалась, что вызвало не только жёсткие разборки, но и очередную потерю темпа. С тритием вообще неизвестно как, а он нужен очень и очень, потому что смесь D/T поджигается на порядок легче, чем просто дейтерий.
Игорь Васильевич вполне отдавал себе отчёт, что дистанция до воплощения теоретических представлений о Сверхбомбе в реальность ещё очень велика. Для прохождения дистанции от понятных принципиальных схем до полноценной теории нужно время. И головы. И тут, как ни крутись, всю эту авторитетную компанию, которой поручили разработать «план теоретических и экспериментальных работ, необходимых для дальнейшего изучения и решения вопроса об использовании энергии лёгких элементов», в составе И.В. Курчатова, Н.Н. Семёнова, А.И. Алиханова, А.И. Лейпунского, Ю.Б. Харитона и И.К. Кикоина, надо было подкреплять дополнительными мозгами. И даже не дополнительными. Но – инициативными. Которые и будут работать над водородной бомбой, покуда по атомной бомбе теории уже экспериментальную обкатку проходят.
Словом, термоядерной темы не бросаем. Следим и готовимся.
Следили и готовились. Делая тем временем главное – столь необходимую первую атомную бомбу. Но когда с той работою вышли уже на финишную прямую, по другой, так сказать, дорожке стартовали с бомбой водородною.
Стартовую отмашку сделал Л.П. Берия, который 23 апреля 1948 года дал указание Ванникову и Курчатову проанализировать «материалы № 713» и в течение 2–3 дней доложить своё заключение об их практической ценности. А также внести конкретные предложения о том, «какие исследовательские, проектные и конструкторские работы, кому персонально и в какой срок следует поручить в связи с новыми данными, имеющимися в материалах № 713а – о конструкции сверхмощной а. б., № 7136 – о двух новых типах а. б., № 713в – о намечающихся усовершенствованиях существующих типов котлов».
Таким образом, хотя к самим 87 листам «материалов № 713» доступа нет и конкретики по ним не имеется, понятно, что таким срочным образом Лаврентий Павлович отреагировал на информацию, которой поделились с русскими коллегами американцы. Хотя опять против своей воли.
Всё тот же Клаус Фукс уже в Лондоне в сентябре 1947 и в марте 1948 года сообщил русскому разведчику Александру Феклисову, что США активно занимаются созданием водородной бомбы. Он и передал данные о конструкции и принципах действия. Вот эти материалы в апреле 1948 года и оказались у Сталина и Молотова.
Пусть не в 2–3 дня, как требовал Берия, но к 5 мая 1948 года Курчатов и Ванников дали сво