По загадочным извивам судьбы Малышеву пришлось дважды вступать в руководство новыми ведомствами в роковые моменты: в день смерти Сталина 5 марта 1953 года он стал главою Министерства транспортного и тяжёлого машиностроения СССР, а 26 июня, в день ареста Берии, возглавил новообразованное на месте ПГУ Министерство среднего машиностроения. Понятно, что решения готовились задолго до, но совпадения подобного рода поневоле заставляют задуматься о загадочных шутках мадам Истории…
Он был – или считался, что на ледяных вершинах власти одно и то же, – «человеком Маленкова». Как и Первухин, кстати. И покуда Маленков был в силе – под Сталиным, в триумвирате ли с Берией и Хрущёвым, в дуумвирате ли с Хрущёвым, – были в силе и «его» люди. Когда же в феврале 1955 года Хрущёв довершил государственный переворот 1954 года переворотом дворцовым и отстранил Маленкова от руководства правительством, с поста министра среднего машиностроения был смещён и В.А. Малышев.
Но в конце 1940‐х – начале 1950‐х годов сам Сталин ему благоволил. Вячеслав Малышев был вхож к вождю как никто из равных ему руководителей второго эшелона. Что и помогло тогда, в 1952 году, фактически через голову Берии пробить подготовленное в ПГУ и Минсудпроме постановление правительства о создании в СССР первой атомной подлодки. И на два года его перевели на руководство судостроительной промышленностью.
Вроде бы неожиданно? Отнюдь. Будем честны – хорошие корабли в СССР строить не умели. Утрачены оказались многие компетенции, коими владели ещё до революции, хотя и тогда, опять же честно скажем, русское кораблестроение звёзд с неба не хватало. Во Вторую мировую войну флот, несмотря на немногие героические эпизоды, показал себя откровенно жалко. Как из-за объективной своей немощи, так и из-за бессмысленного и, как показали боевые действия, безнадёжного стремления адмиралов уберечь немногочисленный тоннаж. А послевоенные контрибуции не могли возместить тяжёлые потери, всё равно понесённые флотом.
А тут единственную мощную сухопутную враждебную державу как военную силу ликвидировали, зато оказались в конфронтации с двумя морскими. И без флота.
Вот и начали моряки требовать от политического руководства хотя бы подлодок. В бесконечных желательно количествах.
И во главе судостроения понадобился человек, обеспечивший в годы войны производство почти 100 тысяч танков и самоходок, да ещё внедривший по ходу дела минимум десяток их новых моделей, не говоря о модификациях.
Так что Курчатову с Александровым было к кому обратиться, когда в 1948 году они загорелись идеей поставить атомный котёл на корабль. Точнее, заявить тему на научно-техническом и инженерно-технических советах и получить для неё влиятельного союзника. А кого ещё из этих инженер-генералов? Ванников не очень, Завенягин – да, но он больше по фундаментальным делам, Берия понятно куда гнёт и нагибает. А Малышев к тому же нарком транспортного машиностроения СССР, и все понимают, что не автобусами он там у себя занимается.
Жаль, в танк атомный котёл не влезает…
А подводная лодка в качестве первого приложения сил – объект более чем достойный. К тому же у обоих академиков со времён участия в размагничивании кораблей осталась самая благоприятная помять о работе с моряками.
С.М. Фейнберг.
[НИЦ «Курчатовский институт»]
В итоге, как только провели испытания первой бомбы и натиск Лаврентия Палыча на время ослаб, в ноябре 1949 года на НТС ПГУ был заслушан Савелий Моисеевич Фейнберг. Их, можно сказать, совместная с Анатолиусом креатура.
Савелий обосновал, какой примерно должен быть котёл для атомной подлодки, какая потребуется там защита от нейтронного и гамма-излучения и что эта дорогая и сложная ядерная энергетическая установка может дать. Рабочим телом для вращения турбины должен был становиться пар, выходящий из второго контура, температурой 480 °C при давлении 100 кгс/см2. Размеры всего вписывались в корпус диаметром 6,6 метра. Вес всей конструкции составит 360 тонн.
А дать такая атомная энергетическая установка (АЭУ) может в паре с двигателем мощностью 50 000 кВт по теплу и с кпд около 20 % автономность на крейсерской скорости – до 100 суток! В подводном положении.
Однако, когда в 1951 году Александров с Доллежалем основные научно-технические вопросы решили (в частности, просчитали вариант двухконтурной установки с реактором тепловой мощностью 40 МВт с гелиевым охлаждением), моряки направленную им записку с соответствующими предложениями проигнорировали. Не до того им было. В Военно-морском ведомстве шла кадровая чехарда. Сталин, заявив, что государство не может ждать, пока «морской» министр Иван Юмашев перестанет пить, вернул на место опального Николая Кузнецова.
А через год моряки подскочили на месте, когда пришли сообщения, что 14 июня 1952 года американцы заложили в Гротоне свою атомную подводную лодку. Жёлтенький особнячок бывшего Филаретовского женского епархиального училища в Малом Харитоньевском переулке приобрел багровый оттенок от лиц руководства Главного штаба ВМФ СССР. Кои с присущей морскому лексикону образностью задавалось вопросом, как это и кто умудрился про… пустить такую тему.
Сохранявший хорошие связи с моряками Александров посмеивался: хотя те и так матом не ругаются, а на нём разговаривают, но тут даже и предлоги у них матерными стали. Ещё бы – три года псу под хвост пущено!
Вопрос естественным образом – через Знаменку, а затем Кремль – перетёк на Большую Ордынку, в ПГУ.
Курчатов в ответ кротко напомнил, что наработки есть – Лаврентий Павлович не запрещал теоретические изыскания. И обозначенный ещё после доклада Савелия Фейнберга курс на разработку энергетических установок для подводного флота поддерживался и выдерживался, так что к работе можно приступать немедленно.
Приступили. И уже в августе 1952 года, когда основная задача со Сверхбомбой из научной прочно перешла в разряд технических, а Харитон прекрасно управлял процессами в КБ-11, Курчатов, Александров и Доллежаль составили на базе прежней записки морякам новую докладную в правительство. Основным смыслом значилось, что на случай необходимости имеются надёжно обоснованные возможность, способность и готовность сконструировать энергетическую установку для атомной подводной лодки.
Прежний лучший, но опальный министр Н.Г. Кузнецов подавал сигналы, что готов ради такого оружия отказаться от требований строить свои чаемые авианосцы. Л.П. Берия тоже не возражал – его сектору эти работы ничем не угрожали.
Таким образом, получалось, что всё действительно было готово к назревшему переходу. Потому и правительство сразу же, в сентябре, издало соответствующее постановление.
Научным руководителем проекта с подачи Курчатова и при поддержке Берии был назначен Анатолий Петрович Александров. Что было закономерно: работы по Сверхбомбе его Институт физических проблем фактически исполнил. А реакторами, любыми, в том числе и направлением реакторов для подводных лодок, ИФП также занимался плотно. Да и сам Александров курировал в ЛИПАНе всё реакторное направление.
В «Лабораторию Измерительных Приборов Академии Наук» прежняя Лаборатория № 2 была преобразована в апреле 1949 года. Зачем? Как обычно: чтобы никто не догадался…
Какие, казалось бы, проблемы: установить «бак», которым, по сути, является водо-водяной реактор, в трубу, какой, по сути, является подводная лодка? Ставь котёл (теоретически разработанный тем же С.М. Фейнбергом вместе с Г.А. Батем) корпусной конструкции с водой под давлением, приставляй к нему двигатель и рисуй вокруг них «трубу» с кубриками, рубкой и торпедным отсеком.
Казалось бы, просто. Если забыть опыт того, как «простые» теоретически решения оборачивались сложнейшей технической детализацией при воплощении их в жизнь. Что строительство первого котла Ф-1 возьми, что реакторов, что создание Бомбы и Сверхбомбы…
Так что понятно, что уже на первой организованной В.А. Малышевым в здании ПГУ встрече между А.П. Александровым, Н.А. Доллежалем и собственно конструктором лодки, начальником СКБ-143 В.Н. Перегудовым, образовалось вязкое болото взаимных открытий. Часто неприятных. И не потому, что так кому-то хотелось или люди были склочные и недоговороспособные, а объективная реальность того требовала.
Взять хотя бы массогабаритные характеристики разрабатываемых установок. Готовы атомщики уступить? Да. Только готовность их ограничена некими физическими свойствами материи вообще и ядерных процессов в частности. А готовы уступить конструкторы корабля? Тоже! Но у них габариты жёстко ограничиваются уже прочностными характеристиками конструкционных материалов и прочими важными факторами. Как быть?
А как обеспечить нужную мощность при ограниченных размерах? И чтобы при этом всё было безопасно и несложно в обслуживании – в конце концов, котлом будут управлять офицеры, а не кандидаты наук. И радиационная безопасность: если котёл где-нибудь в лесу может потихоньку «фонить» и охлаждающую жидкость можно сливать в какой-нибудь Кызыл-Таш, то на подводной лодке надо строить замкнутую систему оборота охладителя.
Словом, учитывать и плотнейшим образом согласовывать нужно было буквально тысячи факторов.
В августе 1952 года согласовали планы первоначального этапа работ. Их и представили на правительство.
Утвердили персональный состав специальной секции № 8 при НТС ПГУ (председатель В.А. Малышев, заместители Е.П. Славский и А.П. Александров), назначили Александрова научным руководителем по осуществлению объекта 627, Перегудова – главным конструктором объекта 627, Доллежаля – главным конструктором энергетической установки объекта 627.
В сентябре сразу в ЛИПАНе, доллежалевском НИИХиммаше и СКБ-143 Перегудова начали научные и опытно-конструкторские работы по атомной энергоустановке с различными типами реакторов. А также – составление технических заданий для привлекаемых учреждений. В конце месяца техническое задание на АЭУ и требования на подлодку были составлены. А в конце ноября Доллежаль и Перегудов уже выработали основные решения по АЭУ и АПЛ, и 27 ноября они были одобрены решением секции № 8. Из восьми предложений в качестве энергетической уст