— Ничего… — уверенно ответил Бур. — Я просто знаю… чувство во мне такое… — Впрочем, в следующее мгновение он явно испугался: захлопал ресницами и, как черепаха, втянул голову в плечи и преданно глядел на старшего лейтенанта.
Берзалов хотел уже было вполне серьёзно расспросить об этом самом Комолодуне и о бесконечном коридоре, то бишь, кванторе, авось пригодится, но внезапно присел, сам не зная почему:
— Тихо — о-о…
Ему вдруг страшно захотелось узнать, что там, за толстенным стволом ивы не далее чем в двадцати метрах впереди, потому что именно оттуда вылетела взъерошенная сорока и, перемахнув через русло ручья, уселась на ветку, стала сердито кричать, мол, «ты меня ещё попомнишь, я до тебя ещё доберусь».
Бур тяжело дышал в спину Берзалова и непонимающе крутил башкой, готовый положить жизнь за старшего лейтенанта.
— Дайте, я посмотрю… — попросил он, — ага?
— Тихо! — прижал к губам палец Берзалов и обратился в слух.
— Я умею… — начал канючить Бур, ничего не замечая, как тетерев на токовище.
— Тихо… — ещё раз повторил Берзалов и почувствовал, как дрожит Бур — испуганно и нервно. — Сиди здесь… — и легко подтолкнул, чтобы Бур сошёл с тропинки.
Трава вокруг стояла высокая, густая, почти в рост человека, и затеряться в ней, как в лесу, было парой пустяков. Берзалов на полусогнутых скользнул вперёд и снова прислушался, но ничего, кроме свиста ветра и трепетания листвы не услышал. А между тем, там, где начинались густые лопухи кто‑то или что‑то было — замерзшее и напряженное. Ведь не зря сорока ругалась. Не зря. Он снова скользнул вперёд, бесшумного ставя ногу на носок, и вдруг подумал, что ветер‑то дует наискосок в спину. Эта была непростительная ошибка сродни той, по поводу которой сетуют друзья, когда пьют на поминках за упокой твоей души. Да и Берзалов сам уже учуял тяжёлый звериный запах. В следующее мгновение из лопухов, будто пушечное ядро, выскочил чёрный вепрь — огромный, почти до плеч Берзалова, массивные лопатки были похожи на щиты, а в огромных жёлтых клыках застряли корешки. Он посмотрел на Берзалов своими крохотными глазами, фыркнул, опустил морду и бросился в атаку. Расстояние было слишком маленьким, чтобы прицельно стрелять, поэтому Берзалов предпочёл уступить дорогу. Он чисто инстинктивно шарахнулся в овраг, успев подумать о том, что Бур может по глупости вернуться на тропинку, ударился боком о склон, задохнулся от боли и покатился вниз. Ту же у него над головой пронёсся вепрь, а за ним всё стадо — без визга, в полной тишине, как приведения. Ещё не стих топот, а Берзалов уже карабкался наверх, придерживая правый бок, словно пропустил удар левой в печень.
— Бур!.. — кричал он, задыхаясь, — Бур!.. Вашу — у-у Машу — у-у!.. Бур!..
К его облегчению, перепуганный Ефрем не то что сидел рядом с тропинкой, а забился в такие густые и колючие кусты терновника, из которых выкарабкивался целых полчаса. А когда выбрался, то Берзалов уже пришёл в себя и не мог без смеха смотреть на его исцарапанную физиономию.
Гаврилов забеспокоился:
— Что‑нибудь случилось, Роман Георгиевич?.. Что‑нибудь случилось?..
— Возвращаемся, — с облегчением ответил Берзалов. — Всё нормально. Не волнуйтесь.
Надо было забрало опустить, подумал он. У него наступила реакция. Адреналин искал выхода, и было смешно, как Бур, ворча и в меру чертыхаясь, с оглядкой, естественно, на командира, выбирается на чистое место. Потом он искал автомат, потом — шлем, потом, как всегда — магазины, потом — правый ботинок. Аника — воин. И вылез расхристанный, как после капитальной драки. На лбу у него выросла здоровенная шишка, прямо в центре лба, как у единорога.
— Ты что… с кабаном бодался?.. — пряча смех, спросил Берзалов.
Точно надо было забрало опустить. Гаврилов бы посмеялся. Он простил Буру всё: глупость, наивность суждений и вечное недовольство за одно то, что Бур остался цел и невредим. Больше брать с собой не буду, рассудил Берзалов. Пусть в бэтээре сидит, мух считает, авось выживет.
— Не — е-е… — не моргнув глазом, ответил Бур, — это я так… поспешил в кустах прятаться. У нас ведь как говорят: «Бедному Кузеньке и бедная песенка».
Вот это да… — удивился Берзалов, оказывается, он о себе всё понимает. И внимательно посмотрел на Бура. Но лицо у Бура было, как всегда, туповатым и ничего не выражало, кроме равнодушия, а ещё, кажется, по привычке он ворчал, как заведенный:
— Поперлись… вляпались… я же говорил…
— Что у вас там случилось? — забеспокоился Гаврилов. — На нас выскочило сумасшедшее стало кабанов, дурилки картонные, едва машины не опрокинули.
— Возвращаемся, — сказал Берзалов. — Никого, кроме свиней, здесь нет. Дикая свинья человека за три километра чует, так что люди здесь не водятся.
— Разведчики брод нашли, — обрадовал его Гаврилов.
Оказалось, что с левого берега в сторону острова тянется каменистая гряда — ровное, как аэродромное поле. Идеальное место для переправы.
— А что с мостом? — спросил Берзалов.
— Мост взорван.
— Ну слава богу!.. — с души у Берзалова упал ещё один камень. — Всё к одному: и Бур остался жив, и путь свободен, и даже свиней напугали.
— А что с Буром‑то случилось? — осторожно поинтересовался Гаврилов.
— Пусть он сам расскажет, — смеясь, ответил Берзалов, очищая на ходу пучком травы грязь с колен и локтя.
Ефрем Бур, всё ещё взбудораженный, как стадо диких кабанов, которое его чуть не растерзало, взлез на броню и с восторженной фразой: «Вот что произошло!» нырнул в люк. Больше всего почему‑то радовался Сэр, который встретил их с повизгиванием и долго крутился под ногами, мешая следить за обстановкой в округе. Ну и некоторое время, конечно, Бур был в центре всеобщего внимания.
Через полчаса они без особых приключений перебрались на правый берег, отошли вглубь под тень лесов, выслали разведку. И оказалось, что правый берег на глубину трёх и на расстоянии пяти километров обе стороны пустынен, как Марс после бурана. Нашли только сбитый истребитель Миг-31. Видать, на последнем рубеже перехватывал крылатые ракеты, подумал Берзалов. Дальше по карте через десять квадратов значился посёлок Железнодорожный, и Берзалов, вопреки своим убеждениям, приказал двигать туда. Появилось у него это чувство правильности выбора. Долго где‑то плутало. А здесь возьми да выскочи, как чёрт из табакерки. Может, кабаны помогли? Да и Спас подсказал: «Станция, придурок». Ага, даже не обиделся Берзалов. Что‑то должно было произойти. Впрочем, на Спаса он не очень полагался и прислушивался к нему исключительно из‑за страха попасть в очередную западню.
В шестнадцать ноль — ноль они их увидели.
Уже заметно холодало, и солнце на зловещем небе присело за лес по правую руку, когда на экране тепловизора чётко и ясно возникли, словно из ниоткуда, человеческие фигуры в оранжевом ореоле, рядом — ещё одна, потом — костёр и палатки. СУО тут же идентифицировала цель, обозначила её красной мигающей «галкой» под номером тринадцать, что означало опасность высшей степени.
— Роман Георгиевич, видите?.. — спросил Гаврилов.
— Вижу… — ответил Берзалов напряжённым голосом, вглядываясь в экран СУО: фигуры появились и пропали, потому что бронетранспортёр опустился ниже уровня железнодорожного полотна. Правда, СУО ещё некоторое время рисовала то, чего не видела. Но уже было понятно, что там, за полотном, у костра сидело не менее трёх человек.
Что ему нравилось в прапорщике — так это собранность, которую он демонстрировал в любое время суток, казалось, подними его в три часа ночи, и он отбарабанит тебе, где противник и что надо делать — наступать или убегать — золото, а не человек. Как будто для Гаврилова не существовало в жизни никаких отвлекающих факторов и моментов, а главное — настроение у прапорщика всегда было ровное и спокойное, словно он загодя напился брома. Единственный недостаток — полное отсутствие юмора. Берзалов вспомнил о его погибшей семье, подумал о своём горе и ему стало стыдно. Посмотрим, каким ты будешь в сорок пять лет, подумал он. Наверное, гораздо хуже, и с юмором у тебя будет туго.
Они как раз двигались по просёлку. Справа их прикрывал смешанный лес, который к вечеру сделался угрюмым и настороженным, оттуда тянуло запахом грибов и прели, а справа то и дело мелькали нежилые дома — без окон и дверей, как будто кто‑то нарочно ходил и бил всё, что можно было разбить. Впрочем, Гаврилов внёс ясность, сообщив, что скорее всего, это действие ударной волны, а не массовый психоз населения. Иногда виднелись свежие пепелища, искорёженные или просто брошенные грузовики, тупо смотрящие радиаторами в радиоактивную траву, и автомобильные шины, шины, шины — везде, куда только дотягивался взгляд, а ещё — бочки, бочки, бочки из‑под горючего, и это тоже было более чем явным признаком человека.
— Я удивляюсь, — сказал Гаврилов, — радиация‑то приличная, а люди живут… Какие‑то дурилки картонные!
— Ну да… — согласился Берзалов, — а за рекой почти что чистое место. Только они этого, похоже, не знают. А может, это не люди?..
— «Дубы», — уверенно сказал Гаврилов. — Больше некому.
И Берзалов представил, как он достает из пачки сигарету, чтобы спокойно и вальяжно закурить. Завидовал он его выдержке. Не умел он ещё подавлять в себе чувства и страдал от этого.
— А если не «дубы»?
— А кто еще?.. — простодушно удивился Гаврилов.
Ну да, действительно. Берзалов прямо почувствовал всю подноготную этого вопроса и едва не брякнул: «Американцы, конечно!», но вовремя прикусил язык. Успеется, подумал он, успею напугать. Дурное дело не хитрое. Гаврилов не дурак, сам догадается. Того и гляди, начнёт задавать каверзные вопросы. Надо ещё Бура расспросить, что он такое молол о каком‑то Комолодуне. Со страху, что ли?! Вашу — у-у Машу — у-у!.. Загадки на мою голову! А может, он сумасшедший?.. А что… тихо помешанный Бур? Прекрасно звучит. Нет… не может быть… его же медики смотрели… значит, так не бывает, здраво рассудил Берзалов, хотя этих самых сумасшедших он никогда в жизни не видел.