— Но ведь это ж не помогло? — с торжество в голосе уточнил Берзалов.
Подзабыл он уже, все потери подзабыл. Стёрлись из памяти первые дни, как дурной сон. Оттого и Варя не снилась ему полтора года, потому что он каждую ночь умирал. Только сейчас его стало отпускать, а во снах появилась она — его жена. Геннадий Белов так и сказал, что, мол, сейчас у нас у всех поголовно посттравматический синдром и что они, то бишь врачи, его даже за болячку не считают. Подумаешь, какие‑то нервы. Неженкам не место в атомном веке. Возродим Россию, тогда все эти телячьи нежности вернутся в медицину. А пока лечить вас никто не будет да и нечем.
— Сейчас легко вспоминать.
— Да… тогда… было не до нежностей… тогда мы дрались, — согласился Берзалов, отключившись на мгновение.
Снова пришла к нему эта боль утрат, с которой он почти что научился бороться, но, видать, не всегда и не при всех жизненных обстоятельствах. Нагнала его, схватила и держала так крепко, что он вздохнуть не мог, а только, как рыба, хватал ртом воздух.
Чтобы скрыть момент слабости, он откашлялся и через силу рассказал обрадованному генералу, что да как, как мир устроен в атомном веке, рассказал о Турбаевском, о девяносто пятой бригаде специального назначения и о своём задании, не упомянув на всякий пожарный о сепаратистах и об укрепрайоне Комолодуне. Но оказывается, генерал был в курсе дел. Оказалось, он даже продвинулся дальше, чем знал Касьян Ёрхов.
— Драпал я оттуда, только пятки сверкали. Так что, извини, больше я туда не ходок.
— А с чем вы столкнулись? — как бы между делом поинтересовался Берзалов.
— А вот с этой самой «пылью».
— «Умной пылью», — подсказал Берзалов, плохо представляя, что это такое.
— Да, — согласился генерал. — Только мы её называли «зелёной пылью». Так что ты туда без полной выкладки не суйся.
Полная выкладка подразумевала АЗК и противогаз, а ещё полную герметизацию бронетранспортёра.
— А лучше, конечно, полностью изолирующий костюм с баллоном. У меня сорок три человека в момент погибли.
— А как она воздействует?
— Я, лейтенант, сам не ведаю. Просто после контакта даже с кожей, человек падал и умирал практически без симптомов. Упас и уснул. Шибко странная вещь: то она живая, ведет себя, как взвесь, то мёртвая, как обычный песок. А что в действительности с человеком происходит, никто не знает. Диагноста такого уровня у меня нет. Представляешь, один врач в живых остался. Они в первую очередь‑то и вымерли, потому что контачили с больными.
Но больше всего генерала интересовала девяносто пятая бригада. Уж очень он подробно расспрашивал: и так и эдак, а в конце высказался:
— Ну слава богу, что я не один, а то вся моя деятельность как бы бессмысленна. Теперь есть хоть ради чего жить.
Не стал Берзалов уточнять, ради чего, собственно, в его понимании — ради родины, иначе быть не могло. Настало такое время — жить ради родины. А это громкие слова. Bслух такие не произносят, только вроде пароля. Их держат при себе, как самую дорогую медаль. Ну и то ли под воздействием этих слов, то ли от избытка чувств, взял да рассказал и о грядущих выборах, и о обстановке в мире. И ту же они затронули самую животрепещущую тему: гибель США и смаковали её во всех подробностях.
— Нарвались всё‑таки, — со сдержанным удовлетворением высказался генерал и полез в карман за фляжкой. — Шибко они напрашивались, да примерялись. Выпьем за помин их душ.
К этому моменту они спустились на землю, сели на бурые листья, из‑под которых лезла весёлая зелёная травка и, опрокинув по паре колпачков спирта, решили, что действовать надо незамедлительно.
— Откуда манкурты появились? — спросил Берзалов, хотя вопрос по значимости был далеко не самым главным.
Самое главное заключалось в том, что реального противника больше нет. Однако Берзалов всё ещё не свыкся с этой мыслью. Ему всё ещё казалось, что надо оглядываться на Дядю Сэма. А теперь и оглядываться не на кого, как бы смысл жизни потерялся и в душе образовалась пустота.
— Это я им внушил, — гордо сообщил Грибакин. — Приползают к нам, как клопы на кровь, по одному и целыми подразделениями. Деваться‑то им некуда. Несчастные и голодные, а главное — потерянные. Я такого ещё не видел. Словно из них стержень вытащили. Ну я им и объяснил, кто они теперь такое, если хотят в живых остаться.
— Я голову ломал, что за «манкурты»? — признался Берзалов. — Вроде как новая национальность.
— А пусть будет новая национальность — манкурты, — сказал Грибакин.
— Пусть будет, — согласился Берзалов.
— А что за мальчик с вами? — словно как бы между делом спросил Грибакин, и Берзалов уловил в его голосе удивление.
— Спасли… два дня назад… — ответил он напряжённым голосом. — Кецом зовут. А что?..
Оказалось, зря напрягался.
— Да ничего. Навидался я этих мальчиков там в укрепрайоне. И имя вроде знакомое.
— В смысле?.. — удивился Берзалов, уж, казалось, Кеца не в чем было подозревать.
— Бродили они там толпами.
— Вот оно что… — удивился Берзалов.
— Хотя… ничего плохого не делали. Пытались мы одного приручить, того, кого поймать смогли. Шибко бегали, как страусы.
— Ну?.. — напряженно спросил Берзалов и аж вспотел.
— А он разговаривать не умеет, только свистит, как судья на поле.
— А — а-а… Ну наш‑то говорит, — с облегчением вздохнул Берзалов. — А когда мы двинемся? Времени мало, — напомнил он и невольно посмотрел на часы. Показывали они четверть пятого. Звезды над головой, казалось, стали ещё ярче, а горизонт — ещё зеленее, словно покрылся ядовитой плесенью.
— Я, собственно, ремонт уже закончил, — сказал Грибакин. — Загоним твой БТР на платформу и через два часа будем у моста. Никуда твой Гаврилов не делся. Ждёт, должно быть.
— Будем надеяться, — согласился Берзалов, хотя на душе у него кошки скребли. — А вы не знаете, почему небо зелёное? — спросил он.
— Это отблески, — ответил генерал на ходу, энергично перешагивая через железнодорожные пути.
Видать, здесь принято ходить коротким путём, сообразил Берзалов, а не так, как мы привыкли до войны — всё по дорожкам, да по асфальту. По мере того, как они приближались к депо, из кустов появлялись всё новые и новые бойцы. Берзалов вначале по привычке их считал, а потом плюнул — бессмысленно. Видать, Касьян Ёрхов сказал правду, армия была у генерал — майора Грибакина — небольшая, но хорошо вооруженная, построенная по военному образцу, то есть все в полевой форме, бритые, стриженные, даже пахнущие одеколоном, а не распиздяи какие‑нибудь с обрезами типа «дубов». Берзалов едва поспевал за ним, а Архипов и Сундуков едва поспевали за Берзаловым. Потом кто‑то крикнул с удивлением:
— Игорь!.. Сундуков!.. — и бросился обниматься.
— Другана встретил, — оглянулся на Берзалова Сундуков, как всегда, изумлёнными глазами. — Вместе снимались в сериале.
И действительно, лицо у бойца показалось Берзалову чем‑то знакомым, но он не стал уточнять. Снимался, значит, снимался, время сейчас другое, не до кинематографа. Может быть, он даже и остановился бы, расспросил, чтобы потешить душу и вспомнить прежние, мирные деньки, но впереди его ждал Гаврилов.
— Не отставай! — крикнул Берзалов и спросил у генерала: — Какие отблески? — хотя уже кое о чём стал догадываться.
— Отблески «зелёной пыли», — как бы между делом сообщил Грибакин, раздавая по пути приказы: — Тепловоз почему не подогнали? А где Кузьмичёв?
— В смысле… «умной пыли»? — напомнил о себе Берзалов.
— Ну да, — безразличным тоном согласился генерал и заорал на кого‑то, кто шарахнулся от него вглубь депо: — Кузьмичёв, мать твою… ты чего от меня бегаешь?! Я же не отстану! Ты колодки отрегулировал? Нам ещё бэтээры грузить!
— Какой, на фиг, бэтээры? — раздался из депо недовольный голос, и на свет появился высокий, тощий мастер, одетый в засаленный комбинезон.
— Сейчас увидишь, скотина! — крикнул Грибакин, размахивая крепкими кулаками.
— Вы так говорите, вроде это чепуха? — снова напомнил о себе Берзалов
— В действительности, чепуха, — оглянулся генерал Грибакин. — Сам увидишь, — пообещал он, с полным безразличием махнув рукой, и Берзалов отстал от него окончательно и бесповоротно.
А Грибакин заорал снова на кого‑то:
— Какого ты это лепишь? Какого? Через полчаса уходим! Всё, собирай инструмент! Шибко ты умный!
Ему что‑то ответили непотребное.
— Пока я здесь командир, будет по — моему!!! — распалился генерал — майор Грибакин.
Берзалову надо было что‑то делать, но он пребывал в полной растерянности. Странный какой‑то генерал, подумал он, ничего толком не объяснил. Одни намёки. Кеца приплёл. Хорошо хоть не Сэра. Впрочем, он вовремя вспомнил, что в армии всегда так: приказ есть, исполняй, а как — это твоё, глубоко личное дело. Между тем, энергичные действия Грибакин возымели свои результаты: к последнему вагону с зениткой наконец подогнали платформу.
В этот момент к Берзалову подвели Гучу и Бура. Первый был как огурчик, свеженький, словно с грядки, а Бур, хоть и выглядел предельно зелёным, но ворочался во всех мыслимых и немыслимых суставах, как большая тряпичная кукла, и был всё ещё изрядно пьян. Глаза у него ничего не выражали, кроме вселенской пустоты. Оружие и амуницию тоже вернули, даже ту, которую Бур «забыл» в городе — свалили рядом кучей, автоматы отдельно, магазины отдельно, ну и шлемы тоже отдельно. Мол, барахло ваше нам ни к чему.
— Товарищ старший лейтенант… — Гуча, когда злился, даже на самого себя, цепенел и говорил скороговоркой, глядя исключительно себе под ноги, хотя по уставу положено есть глазами начальство. Он хотел было доложить обо всё том важном, что рассказывал ему Бур, он понял, что ему не поверят. — Мы не могли, мы пытались, но не сумели, мы так старались и стремились… Мамой клянусь!
— Что не дошли и напились… — ехидно закончил за него Берзалов.
— Так точно, — попытался отдать честь Гуча, но его качнуло в сторону.
— К голой жопе руку не прикладывают, — так же ехидно заметил Архипов, у которого, должно быть, уже руки чесались наказать залётчиков.