– Мне довелось слышать, как многие сегодня выражали недоумение и неодобрение в связи с отсутствием Мотекусомы. Думаю, эта бестактность объясняется его старой обидой на твоего отца: нашему владыке была очень не по душе его самостоятельность и особенно нежелание участвовать в мелких войнах, которые Мотекусома затевал.
Принц пожал плечами: – Плохие манеры Мотекусомы не помогут ему добиться уступок со стороны моего сводного брата. Черный Цветок – достойный сын нашего отца, и он также убежден, что рано или поздно Сей Мир подвергнется вторжению чужеземцев, а наше единственное спасение заключается в единстве. Брат продолжит дело отца, не позволявшего вовлекать аколхуа в мелкие войны на пороге большой, для которой потребуются все силы.
– Лично мне это представляется разумным, – сказал я. – Но Мотекусома, боюсь, будет любить твоего брата не больше, чем он любил вашего отца.
После этого я задумчиво посмотрел в окно и воскликнул: – Куда ушло время? Сейчас поздняя ночь, а я так прискорбно надрался!
– Можешь устроиться вон там, в покоях для гостей, – предложил принц. – Завтра мы должны быть на ногах, чтобы выслушивать всех придворных поэтов, читающих свои хвалебные стихи.
– Если я усну прямо сейчас, – сказал я, – то поутру наверняка страшно разболится голова. С твоего позволения, я сначала пойду прогуляюсь, чтобы Ночной Ветер прочистил мне мозги.
Наверное, на то, как я «прогуливался», стоило посмотреть, только вот любоваться этой картиной было некому, ибо простые жители Тескоко совершали траурные церемонии в своих домах. Надо думать, жрецы осыпали горевшие на уличных столбах сосновые факелы медными стружками, ибо пламя их приобрело голубоватый оттенок, а свет сделался тусклым и мрачным. Возможно, это была лишь игра воображения, ибо я был пьян и расстроен, но мне почудилось, будто я в точности повторяю путь, которым шел раньше, давным-давно. Впечатление это усилилось, когда впереди, под усыпанным красными цветами деревом тапачини, я увидел каменную скамью. Обрадовавшись возможности отдохнуть, я присел и некоторое время наслаждался ветерком, обдувавшим меня и сыпавшим на землю алые лепестки. Потом я почувствовал, что по обе стороны от меня сидит по человеку.
Я повернулся налево и, прищурившись, разглядел сквозь топаз того самого сморщенного, оборванного, с кожей цвета какао старца, который так часто встречался мне на протяжении всей моей жизни. Затем я повернулся направо и увидел одетого получше, но запыленного и усталого человека, которого тоже встречал несколько раз, хотя и пореже. Наверное, мне следовало бы вскочить с громким криком ужаса, но я лишь пьяно хихикнул, посчитав эти призраки видениями, навеянными избытком октли. Все еще хихикая, я обратился к обоим:
– Почтенные господа, видно, вам не захотелось отправиться под землю вместе с тем, кто надевал ваши личины?
Коричневый старец ухмыльнулся, обнажив остаток зубов: – В былые времена ты, помнится, считал нас богами. Меня ты принимал за Шиутекутли, старейшего из древних богов, почитавшегося в здешних землях задолго до всех остальных.
– А меня за бога Йоали-Ихикатля, – добавил второй человек, – за господина Ночного Ветра, способного похитить ночью неосторожного путника, чтобы потом вознаградить или покарать того по своему капризу.
Я кивнул, решив поддержать беседу, пусть даже собеседники мне лишь привиделись.
– Это верно, мои господа, некогда я был молод и легковерен. Но потом узнал о манере Несауальпилли бродить по миру в другом обличье.
– И это побудило тебя разувериться в богах? – спросил морщинистый старик.
Я икнул и сказал: – Позвольте выразить это следующим образом: просто я никогда не встречал других богов, кроме вас двоих.
– Может быть, настоящие боги являются только тогда, когда собираются исчезнуть, – пробормотал пыльный странник, и, честно говоря, я не понял, что он имел в виду.
– Тогда вам лучше отправиться туда, откуда вы и явились, – сказал я. – Думаю, на мрачной дороге в Миктлан Несауальпилли вряд ли радуется тому, что остался без двух своих воплощений.
Коричневый старикан рассмеялся: – А вдруг нам не хочется расставаться с тобой? А, дружище? Мы так долго следили за поворотами твоей судьбы в твоих различных воплощениях. О, как тебя только не звали: Микстли, Крот, Кивун, Выполняй, Цаа Найацу, Ик Муйаль, Су-Куру…
Я прервал их: – Вы помните мои имена лучше меня самого. – А ты помнишь наши? – спросил вдруг старик с неожиданной резкостью. – Я Шиутекутли, а это Йоали-Ихикатль.
– Для обычных призраков вы невероятно упорны и настойчивы, – отозвался я. – Мне давно уже не доводилось так напиваться. Последний раз это случилось лет семь или восемь тому назад. И тогда, насколько мне помнится, я сказал, что если однажды встречу хоть кого-нибудь из богов, то непременно поинтересуюсь: почему они одарили меня столь долгой жизнью, но при этом истребили всех, кто был мне дорог и близок? Мою дорогую сестренку, мою любимую жену, моего младенца-сына и драгоценную дочь, стольких близких друзей и даже случайных возлюбленных…
– На это легко ответить, – промолвил призрак в лохмотьях, назвавшийся старейшим из древних богов. – Видишь ли, все эти люди являлись своего рода инструментами, так сказать, молотками и зубилами, с помощью которых ваялся ты. Они изнашивались, ломались и, естественно, заменялись новыми. А ты сам выстоял и уцелел.
Я с пьяной серьезностью кивнул и сказал: – Да уж, ответ, достойный богов, если я и вправду слышал ответ. Пыльный призрак, назвавшийся Ночным Ветром, отреагировал на это мое замечание следующими словами:
– Ты, Микстли, как никто другой знаешь, что статуя или памятник не появляются уже готовыми из известнякового карьера. Статую надо долго высекать с помощью тесел, обрабатывать обсидиановым порошком и подвергать воздействию стихий. И только когда она как следует изваяна, закалена и отполирована, ее можно считать завершенной и пригодной к использованию.
– И как это применимо ко мне? – спросил я хрипло. – Какая польза может быть от меня сейчас, когда дни мои и дороги подходят к концу?
– Я ведь не случайно упомянул про памятник, – заметил Ночной Ветер. – Памятник, кажется, только и делает, что стоит прямо, но это далеко не всегда легко.
– И дальше тебе тоже не будет легче, – сказал старейший из древних богов. – Сегодня ночью ваш Чтимый Глашатай Мотекусома совершил непоправимую ошибку, и таких ошибок будет еще много. Грядет буря огня и крови, Микстли. И боги тебя вылепили, сохранили и закалили для единственной цели: ты должен выдержать и пережить эту бурю.
Я икнул снова и спросил: – Но почему именно я? – Однажды, это было давным-давно, – промолвил Старейший, – ты стоял на склоне холма недалеко отсюда, не в силах решить, подниматься тебе или нет. Я, помнится, сказал тебе тогда, что ни один человек еще не проживал другой жизни, кроме той, что выбрал сам. Ты решил подняться, а боги решили помочь тебе.
Меня вдруг разобрал жуткий смех. – Да, разумеется, ты мог оценить их внимание не в большей степени, нежели камень ценит ту пользу, которую приносит ему обработка молотком и зубилом. Но боги все же помогли тебе. И теперь твоя очередь отплатить им за милости.
– Ты переживешь эту бурю! – заявил Ночной Ветер. А Старейший продолжил: – Боги помогли тебе стать знатоком слов. Потом они помогли тебе побывать во множестве мест, многое увидеть, узнать, испытать массу впечатлений. Вот почему ты как никто другой знаешь, каким был Сей Мир.
– Был? – эхом отозвался я. Старейший изо всей силы махнул рукой, словно сметая все вокруг. – Все это скоро исчезнет. И никто в целом свете не сможет это видеть, слышать или осязать. Оно будет существовать только в твоей памяти. На тебя возложено бремя – помнить.
– И ты вынесешь все, – добавил Ночной Ветер. Старейший крепко взял меня за плечо и с бесконечной грустью промолвил:
– Когда-нибудь, когда все это уйдет… уйдет безвозвратно… люди, просеяв пепел этих земель, станут гадать о том, что же здесь было. Ты сохранишь память и найдешь слова, чтобы поведать о величии Сего Мира так, чтобы он не был забыт. Ты, Микстли! Когда все остальные памятники этих земель падут, когда рухнет даже Великая Пирамида, ты один устоишь!
– Ты будешь стоять, – подтвердил Ночной Ветер. Я рассмеялся снова, ибо сама мысль о возможности падения громады Великой Пирамиды представлялась мне нелепой. Желая несколько поддразнить призраков, я сказал им:
– Мои господа, но я ведь не высечен из камня. Я всего лишь человек, а это самый хрупкий из всех возможных памятников.
Но в ответ я не услышал ни упрека, ни какого-либо иного отклика. Призраки исчезли так же бесшумно и быстро, как появились, и оказалось, что я разговариваю сам с собой.
На некотором расстоянии позади моей скамьи дрожал неверный печально-голубой свет уличного факела. В этом скорбном освещении сыпавшиеся на меня красные цветы тапачини казались кроваво-красными. Мне вдруг стало жутко. Однажды, в далеком прошлом, стоя в первый раз на краю ночи, на границе тьмы, я испытал такое же ощущение: мне казалось, что я совершенно один в мире, всеми позабытый. Место, где я сейчас сидел, выглядело всего лишь крохотным островком тусклого голубоватого света посреди кромешной тьмы и пустоты. Мне послышалось, что до меня донесся тихий стон господина Ночного Ветра, который с придыханием пробормотал в последний раз:
– Помни…
Пробудившись утром с первыми лучами солнца, я лишь посмеялся над своим дурацким пьяным бредом и, кряхтя да поеживаясь после спанья на жесткой, холодной каменной скамье, поплелся обратно во дворец, рассчитывая застать весь двор еще спящим. Но там царила нервная суета: все сновали туда-сюда, а у важнейших входов-выходов были почему-то расставлены вооруженные мешикатль. А когда я, найдя принца Иву, узнал от него последние новости, мне пришлось призадуматься, а действительно ли ночная встреча была всего только сном. Ибо оказалось, что сегодня ночью Мотекусома действительно совершил неслыханное вероломство.