А сборщик дани тем временем терпеливым голосом смертельно уставшего человека продолжил:
– Этот самый Кортес подошел к нашей клетке в сопровождении лишь двух своих переводчиков, под покровом ночи, когда никого из тотонаков поблизости не было. Он собственноручно открыл дверцу клетки. Через переводчиков он сообщил, что его зовут Кортес, и приказал нам ради спасения жизни немедленно бежать прочь, попросив засвидетельствовать его глубочайшее уважение Чтимому Глашатаю. Белый человек Кортес желает, чтобы ты, мой господин, узнал о поднятом тотонаками мятеже и о беззаконном заключении нас под стражу. Изменник Пацинко сделал это, невзирая на настойчивые предостережения Кортеса о недопустимости столь опрометчивого обращения с посланниками могущественного Мотекусомы. Он же, Кортес, будучи наслышан о достойных восхищения мудрости и могуществе нашего Чтимого Глашатая, готов навлечь на себя гнев изменника Пацинко, отослав нас к тебе целыми и невредимыми, в знак его расположения и добрых намерений. Кортес просил передать тебе, что постарается сделать все возможное, чтобы предотвратить мятеж тотонаков против Мешико, и в награду просит лишь, чтобы ты, владыка Глашатай, лично пригласил его в Теночтитлан, дабы этот человек мог не через посредников, но лично выразить свое почтение величайшему правителю здешних земель.
– Что ж, – с улыбкой промолвил Мотекусома, непроизвольно приосанившись под этим потоком лести, – недаром имя этого человека так похоже на слово, обозначающее учтивость.
Однако Змей-Женщина обратился к рассказчику с настойчивым вопросом:
– Сам-то ты веришь словам этого белого чужеземца? – Господин Змей-Женщина, я могу лишь повторить то, что знаю.
Под стражу нас взяли тотонаки, а освободил белый человек Кортес.
Тлакоцин снова повернулся к Мотекусоме: – Собственные гонцы Пацинко сообщили, что он приказал задержать наших посланцев только после того, как это велел ему сделать все тот же самый вождь белых людей.
– Пацинко по какой-то причине мог и солгать, – неуверенно пробормотал Мотекусома.
– Я знаю тотонаков, – с презрением сказал Тлакоцин. – Ни у кого из них, включая и Пацинко, не хватит ни духу, чтобы восстать, ни ума, чтобы лицемерить. Сами, без чужой помощи и подстрекательства, они бы на такое никогда не пошли.
– Позволь мне заметить, господин мой и брат, – промолвил Куитлауак, – что ты еще не прочел отчет, подготовленный воителем Микстли. Слова, приведенные там, – это подлинные слова, которыми обменивались господин Пацинко и белый человек Кортес, и они совершенно не согласуются с тем, что этот Кортес велел передать тебе. Нет никакого сомнения в том, что он хитростью склонил к измене Пацинко, а потом бесстыдно солгал нашим сборщикам дани, чтобы ввести в заблуждение и тебя.
– Но в этом нет никакого смысла, – возразил Мотекусома. – Зачем бы ему подстрекать Пацинко к задержанию наших людей, а потом освобождать их и отправлять обратно?
– Он надеялся, что мы обвиним тотонаков в измене, – объяснил Змей-Женщина. – Теперь, когда сборщики дани вернулись в Теночтитлан, Пацинко наверняка трясется от страха и собирает армию, чтобы отразить наш карательный поход. Но армия годится не только для обороны, и белый человек Кортес может с легкостью убедить Пацинко вместо этого использовать ее для нападения.
– И это согласуется с нашими выводами, Микстли, – добавил Куитлауак. – Правда ведь?
– Да, мои господа, – сказал я, обратившись ко всем. – Белый вождь Кортес явно желает чего-то от нас добиться и, если потребуется, готов ради этого пустить в ход силу. Подобная угроза незримо присутствует в послании, принесенном сборщиками податей, которых он так ловко и хитро освободил. В уплату за обязательство не допустить выступления тотонаков он хочет, чтобы мы сами впустили его сюда. Если же предложение этого Кортеса будет отклонено, он наверняка воспользуется теми же тотонаками, и, возможно, не ими одними, чтобы недовольные Мешико народы помогли ему проложить путь в нашу столицу силой.
– Но этого легко избежать, направив Кортесу приглашение, о котором он просит, – заявил Мотекусома. – В конце концов, он говорит, что просто желает выказать уважение правителю, и в этом нет ничего особенного. Пусть приходит, но не с армией, а лишь в сопровождении свиты, которая не будет представлять для нас никакой угрозы. Убежден: этот человек всего лишь хочет получить наше разрешение для основания на побережье поселения белых людей. Мы уже знаем, что они по своей природе островитяне и мореходы, так что если Кортесу потребуется только участок на побережье…
– Прошу прощения за дерзость, владыка Глашатай, – прозвучал неожиданно хриплый голос одного из освобожденных сборщиков податей, – но участком побережья белые люди точно не удовлетворятся. Прежде чем нас освободили в Семпоале, мы увидели полыхающие на берегу огромные костры, а потом со стороны бухты, где стояли корабли белых людей, прибежал гонец. И из услышанных разговоров мы поняли, что этот Кортес приказал снять и переправить на берег все находившееся на кораблях полезное имущество, а сами корабли сжечь. Десять из одиннадцати, один остался, видимо, чтобы поддерживать связь с Испанией.
– Но в этом еще меньше смысла! – раздраженно воскликнул Мотекусома. – Зачем им было уничтожать свои собственные плавучие дома? Ты хочешь сказать, что эти люди – безумцы?
– Этого я не знаю, владыка Глашатай, – хрипло ответил сборщик податей, – зато мне доподлинно известно, что сотни белых воинов находятся сейчас на побережье, не имея возможности вернуться туда, откуда они явились. Теперь вождя Кортеса невозможно будет ни по-хорошему убедить убраться за море, ни вынудить к этому силой, поскольку он сам, издав приказ, лишил себя такой возможности. За спиной у него море, и я очень сомневаюсь, что Кортес долго останется на побережье. Выход у него теперь один: двигаться в глубь суши, и мне кажется, что воитель-Орел Микстли точно предугадал, в каком направлении Кортес выступит. Он движется сюда, к Теночтитлану.
Похоже, что наш Чтимый Глашатай встревожился и растерялся не меньше несчастного Пацинко из Семпоалы, ибо он отказался немедленно принимать какое-либо решение или начать хоть как-то действовать. Единственный его приказ заключался в том, что Мотекусома повелел очистить тронный зал и оставить его одного.
– Я должен как следует все обдумать, – заявил он. – Мне необходимо тщательно изучить отчет, составленный моим братом и благородным воителем Микстли. Кроме того, я хочу пообщаться с богами и, когда по их совету решу, что делать дальше, уведомлю вас о своем решении. А сейчас мне требуется уединение.
Таким образом, пятеро измученных сборщиков дани отправились приводить себя в порядок, старейшины разошлись, а я вернулся домой. Хотя обычно мы со Ждущей Луной обходились немногими словами, но в тот день мне требовался собеседник, а потому я поведал ей обо всем произошедшем при дворе и поделился своими тревожными опасениями.
– Мотекусома боится, что грядет конец нашего мира, – тихонько заметила она. – А ты, Цаа? Ты с ним согласен?
Я покачал головой: – Я не провидец. Скорее, наоборот. Но конец Сего Мира предрекали часто. Так же как и возвращение Кецалькоатля, хоть в сопровождении тольтеков, хоть без них. Если этот Кортес всего лишь грабитель, пусть даже чужеземный и опасный, то мы можем сразиться с ним и, возможно, даже победить. Но если он действительно явился сюда во исполнение пророчеств… то это будет подобно тому, случившемуся двадцать лет назад великому наводнению, противостоять которому никто из нас не мог. Не смог этого сделать и я, хотя был тогда в расцвете сил. Не смог даже сильный и бесстрашный Глашатай Ауицотль. Теперь я стар, а нынешний наш правитель Мотекусома не внушает особого доверия.
Бью задумчиво посмотрела на меня и сказала: – А может, нам лучше собрать пожитки да поискать какое-нибудь более тихое и безопасное прибежище? Даже если здесь, на севере, и разразятся бедствия, то они вряд ли докатятся до моего родного Теуантепека.
– Это приходило мне в голову, – признался я. – Но мой тонали так давно связан с судьбами Мешико, что, покинув родной край в такой час, я почувствовал бы себя предателем. И пусть с моей стороны это и глупо, но раз уж такой исход неизбежен, я хотел бы, явившись в Миктлан, иметь право сказать, что видел все до самого конца.
Возможно, Мотекусома колебался бы еще очень долго, если бы на следующую ночь не явилось очередное знамение, столь тревожное, что он счел необходимым послать за мной. Прибывший по его приказу гонец поднял меня с постели, чтобы сопроводить во дворец.
Пока я одевался, с улицы донесся приглушенный шум, и я проворчал:
– Что там стряслось на сей раз? – Благородный Микстли, – отвечал юноша, – я покажу тебе это, как только мы выйдем на улицу.
Едва мы вышли из дома, он указал на небо и приглушенным голосом сказал:
– Посмотри туда. Хотя уже было далеко за полночь, но мы с ним оказались отнюдь не единственными, кто, покинув свои дома, смотрел на небо. Вокруг толпились соседи в наспех наброшенной одежде. Все смотрели вверх, тревожно перешептываясь, а если и повышали голос, то только чтобы разбудить и позвать кого-нибудь еще. Я поднес к глазу кристалл, воззрился на небо и в первое мгновение испытал то же изумление, что и остальные. Но потом всплыло давнее воспоминание, сделавшее это зрелище, во всяком случае для меня, не столь уж зловещим. Юноша покосился на меня, явно ожидая испуганного возгласа, но я лишь тяжело вздохнул и сказал:
– Только этого нам и не хватало. У дворца полуодетый слуга торопливо провел меня по лестнице на верхний этаж, а оттуда еще по одной лесенке на крышу. Мотекусома сидел на скамье в своем висячем саду, и мне показалось, что он дрожит, хотя весенняя ночь не была прохладной, а правитель кутался в несколько впопыхах наброшенных одна поверх другой накидок. Не отводя взгляда от неба, он сказал мне:
– После церемонии Нового Огня произошло затмение солнца. Потом начался звездопад. Затем появились дымящиеся звезды. Но хотя все, что случилось в минувшие годы, и было достаточно дурными предзнаменованиями, мы, по крайней мере, знали, что это такое. А сейчас же мы столкнулись с совершенно небывалым явлением.